Выхожу из коридора, а тут сразу и багажная лента. Маленький терминал прилета, высокий потолок, люди мечутся туда-сюда, помещение серое с трех сторон и стеклянное с одной, играет тихая музыка. А мне кажется, что сейчас кто-то подойдет сзади и выведет меня отсюда. Выведет и поведет в комнату для допроса, а потом аннулирует визу, конечно. Хорошо бы, если Саша приедет раньше полиции, вдвоем, может, и отобьемся.

Через стеклянные двери выхода в город вижу улицу: семьдесят процентов асфальта, двадцать процентов машин, десять процентов дорожных знаков.

Зашумел механизм, лента тронулась, плюхнулась первая сумка. Хорошо бы, если мой багаж приедет в числе первых: будет шанс избежать депортации.

К ленте потянулись люди, стали стаскивать свои огромные холодильникообразные чемоданы. Стащили, катят их мимо меня, проходят через стеклянные двери те, кому повезло больше. А у меня – ни Саши, ни чемодана. Надеюсь, хотя бы первым прибудет муж и поможет стащить с ленты второй.

Первым прибыл чемодан, увы.

Зло стаскиваю его с ленты и вижу: идет. Весь устремлен вперед, в глазах – искренняя радость и легкий испуг.

– Зачем ты его волочишь, подождала бы меня! Привет, ну наконец-то! – говорит и обнимает меня.

– Привет! Что так долго?

– Да ждал тебя у другого выхода, потом понял, что вас не в ту сторону выпустили. Устала?

– Очень…

– Еще бы! Так, давай чемодан, сумку, куртку, щас направо, там лифт и парковка.

Саша подхватил вещи и бодро устремился к выходу, я поплелась следом.

– Голодная?

– Спрашиваешь…

– Тут ехать всего ничего, минут сорок. Приедем, я тебе приготовлю.

– Пасту?

– Хочешь – пасту, хочешь – стейк пожарю.

– Слушаю тебя и не верю, что мои мучения с пельменями кончились.

Когда я осталась одна в Москве, я буквально сделалась участницей бытового хоррора. Причем той самой героиней, которую вводят в сюжет, чтобы показать все самые изощренные ловушки.

Вот я беззаботно вытаскиваю стейк из холодильника, разогреваю чугунную сковороду-гриль. Открываю полку, хватаю бутылку подсолнечного масла за бочок. А бутылка пустая! Вот покупаю безалкогольное пиво в бутылке. А открывалки нет! Вот иду в уборную. А туалетной бумаги нет. И этот день становится худшим в жизни салфеток для снятия макияжа.

Но эти сложности закалили меня, и спустя месяц я стала самым тертым хлебобулочным в постапокалиптичных руинах своей квартиры. Теперь я знаю, как вытащить контейнер с пылью из робота-пылесоса. Умею жарить стейк и открывать безалкогольное пиво овощечисткой.

– Здесь, кстати, есть пельмени, я пробовал.

– Ну и как?

– Ты знаешь, мне не очень понравились… Это, во-первых, польские пельмени, поляки делают под брендом «Рус».

– Ого!

– Да. А во-вторых, у них начинка какая-то жидкая. Как вот эти штуки… Детское пюре? Не чувствуется текстура мяса.

Саша продолжает рассуждать про пельмени, а я рассматриваю рекламу о помощи беженцам и немного стесняюсь. Всегда стесняюсь в первые минуты, если давно не видела человека, не знаю почему.

Дальше – паркинг, сырой и шершаво-бетонный, и вот мы уже едем по шоссе, окруженному низкими зелеными холмами, бесшумно скользим по немецкому дорожному полотну. Мимо проносятся холмы, покрытые салатовым вельветом молодой травы. Среди лысых деревьев они смотрятся как человек в шортах в московском феврале. Небо летнее, высокое, акварельное – последний раз видела такое июньским, кажется, вечером в прошлом году.

С тех пор как я ступала по замороженной скорлупе трапа и трогала глазированные льдом поручни, прошло меньше суток. Люблю снег. Как он преломляет свет. Эти искры, зажигающие глаза, лежащие и летящие. Или пусть даже не искры: густой бесшумный рой в желтом свете фонаря. Он заставляет остановиться и дышать огненно-ледяным воздухом, даже если в руке тяжелый пакет из «Пятерочки».

Запрокинешь голову и дышишь, пока не вспомнишь, что такое положение шеи вредно для здоровья. И еще чуть-чуть и перед глазами будут метаться уже не белые мухи, а черные, да и рука онемеет. Однажды я даже подумала, что у меня инсульт: из-за неправильной посадки на работе начала неметь не только рука, но и корень языка. Оказалось, что мышцы шеи были настолько спазмированы, что пережали артерии, которые снабжают мозг кровью. В общем, этим я и объясняю некоторые свои поступки. Так, стоп, я скучаю по снегу? Глупость какая.

Саша молча ведет машину и смотрит строго вперед: наверное, думает о том, как его достала жена. Сто процентов: вечные капризы и недовольство, что тебе еще надо, чудовище? Он встал рано, ехал, ждал, тащил эти сумки, приедет – опять будет торчать у плиты, и сегодня, и завтра, и послезавтра, и всегда, он что, кухарка? А еще рабочая лошадь, жилетка, громоотвод и кто только не. Он хмурится, наверняка проговаривает мысленно слова, которые скажет мне, когда мы приедем. Что я высосала из него всю энергию за эти пять с лишним лет, что он больше не может – вон, даже желудок стал беспокоить. Эх, Саша-Саша, а так хорошо все начиналось… И что теперь? Он довезет меня до дома и скажет все, что было бы малодушно донести в переписке. А начнет он, наверное, так… На этом моменте у меня под кожей на ладонях рассыпались иголки. Я не могу придумать, что именно он скажет, да и думать стало совсем невыносимо, поэтому я спрашиваю:

– Ты меня не любишь?

– Что за глупости? Люблю, конечно!

– И не собираешься меня бросать?

– Нет, конечно, что за вопрос?

– Поклянись, что не бросишь меня.

– Никогда!

Приехали. Коттеджный поселок пах мылом. Одинаковые аккуратные дома в холодных светлых тонах, одинаковые полуметровые заборы (выше нельзя по закону) и, готова поспорить, одинаковые пожилые фрау, дежурящие на верхних этажах и строчащие доносы, если ты неправильно перешел улицу, бросил окурок мимо урны, оставил машину у въезда в дом на минуту, пока выгружал покупки, – что там еще карается? Саша сказал, что нашу машину (с российскими номерными знаками) нужно ставить в гараж. Об этом попросил Стас, друг Саши. Человек, с которым они работали в Москве больше десяти лет и дружат уже, наверное, лет пятнадцать. Человек, который переехал из Москвы в Германию пятнадцать лет назад, а двадцать лет назад – в Москву из Львова.

Я иду по каменной дорожке, вижу дверь, которая открывается при помощи отпечатка пальцев. Саша прикладывает палец, дверь открывается.

– Этот швайнэ рашн! Ты прикинь! Я просто в шоке… – Стас стоит спиной к нам в коридоре и рассказывает что-то гостиной.

– Ты это обо мне? – улыбаюсь.

– Вера! Дорогая! Ну наконец-то!

– Привет, рада видеть…

– И я рад видеть! Представляешь, звонит мне, значит, мой менеджер и говорит: «Он вроде как не собирается выкупать машину, этот русский! Посмотрел, сказал, что подумает, и ушел!» – Стас занимается продажей подержанных машин.

– Так, может, он вернется?

– Да какое там «вернется»! Мне еще партнер говорит: «Стас, ну как так, это все не просто делается, машину надо пригнать, за нее уже отдали задаток…» Вот что мне теперь делать, скажите? А, Вера? Вот что мне делать?

– Да ладно, дай ты людям раздеться… – прерывает Стаса его жена, Ася, выходя в коридор. – Раздевайтесь и проходите, сейчас будем обедать.

– Да, давайте, там Ася уже накрыла, – Стас, что называется, харизматичный человек. И очень энергичный: небольшого роста, разговаривает громко и всегда с нажимом, весь сконцентрирован в своей пухлой, но бойкой фигуре, которая всегда устремлена куда-то, чаще всего вперед, а если он и стоит на месте, то непременно активно жестикулирует или вращается вокруг своей оси.

Ася спокойна, но кажется, что она говорит и двигается медленнее, чем может, будто сдерживает себя. Они гармоничная пара – кинетическая и потенциальная энергия.

Мы заходим в светлую столовую с окнами от пола до потолка. Здесь могла бы поместиться вся наша однокомнатная квартира. Стены, комоды, полки – все в семейных фотографиях, ни у кого столько не видела. Мы обедаем, снова обсуждаем русского, который, по версии Стаса, не приедет за машиной. Саша предлагает подождать до завтра, но до завтра ждать не приходится: уже сегодня вечером русский приедет в салон с сумкой наличных и с большой коробкой зефира, который вручную делает его жена, а Саша скажет мне, что Стас сейчас – это открытая рана.

Мы заканчиваем обед, я, несмотря на протесты Аси, помогаю убрать со стола. Саша уже стоит там и смотрит в окно.

– Ты чего там?

– Иди сюда, иди, смотри!

Подхожу к окну и вижу анекдотично озирающегося мужчину лет сорока.

Он остановился перед фонарным столбом, посмотрел направо и налево (при этом нас в окне первого этажа в нескольких метрах от себя не заметил), быстро налепил на столб наклейку размером меньше ладони и скрылся, едва не срываясь на бег.

– Вот они – европейские бунтари! – резюмирует Саша.

– Если бы вместо смеющихся нас в окне дежурила ледяная нравом немецкая бабка, за ним наверняка бы уже выехала полиция.

– Ну что, собираемся? – сегодня идем на рождественскую ярмарку. У Стаса мы пробудем недолго, послезавтра поедем дальше по своему маршруту. В Германии же мне нужно сделать две вещи: купить несколько книг на немецком, которые я, возможно, никогда не прочитаю, и сходить на рождественскую ярмарку.

В Европе я не первый раз и знаю, что ни один книжный здесь (да и вообще где-либо) не сравнится с моим любимым книжным в Москве. Узкие коридоры букинистического подземелья, барельеф, недовольный лев, читальная келья… Мой любимый замок стоит на Мясницкой улице. Там я долго лавирую между островками бестселлеров в сводчатом холле и в конце концов влетаю в двенадцатый, например, зал, скольжу взглядом вверх-вниз, вправо-влево. Из Москвы из-за перевеса багажа я привезла всего пару-тройку книг на русском языке и теперь буду собирать международную коллекцию.

Мы быстро собрались, попрощались и двинулись пешком в центр города. По дороге Саша показал куда он ходит на спортивную площадку, какое дерево ежедневно доставляет соседке-хозяйке участка кучу хлопот, потому что листья падают прямо на дорожку, и если она не уберет их вовремя, то получит штраф. В Германии деревья живут лучше, чем иные люди: их нельзя просто так выкопать и выбросить со своего участка (получишь штраф), а для того, чтобы обрезать ветку, нужно вызывать только специализированные службы и платить за это около тысячи евро (зависит от размера ветки, наверное).

Книжный оказался закрыт, и чтобы реализовать предвкушение и азарт, пришлось зайти в обувной. Увидела умопомрачительные зеленые ботинки с голубыми пятнами, меряю, смотрюсь в зеркало. Подходит немка и говорит о ботинках что-то на английском, а я не понимаю что конкретно.

– You look so good!^[1] – по окончанию фразы понимаю.

– Thank you! They are… so weightless^[2], – добавляю я.

– Weightless…^[3] – повторяет она и кивает. Не знаю, нужно ли продолжать разговор или уже нет, к счастью, от социальной неловкости меня спасает консультант: приносит второй размер.

– А ты знал, что многих немцев отправляют учиться за рубеж, в Англию? У них налажен культурный обмен, отсюда и уровень языка, – говорю Саше, как только мы выходим из магазина.

– Здорово… Здорово! – Саша слегка рассеян, как всегда после списания крупной суммы с его карточки.

– Я даже одно видео на днях смотрела, где парень приехал из Англии! Только вдумайся – из Англии! И не понял, что ему тут говорят.

– Как это?

– Ну, там он типа спрашивает у немца, говорит ли тот по-английски. Немец отвечает, что, мол, немного. И тогда он задает вопрос: «Как мне пройти на ж/д станцию?» – буквально по слогам. А немец отвечает так, что парень сразу теряет нить, а заканчивается все фразой: «А когда вы кинете взгляд на такое-то строение, то это и будет великолепный Банхоф Цофинген!» – и заканчивает спич он уже в одежде Шекспира.

– Понятно, очередные твои Тик-Токи.