Голос у Иезекииля О'Коннора грубый и хриплый. Он выплевывает эти слова над металлическим столом в маленькой комнате для допросов. Иезекииль – крупный широкоплечий мужчина с длинными рыжевато-каштановыми волосами, ниспадающими ему на грудь. Другой бы на моем месте изрядно оробел. У него вид неотесанного весельчака, который треснет тебя по башке пивной кружкой, а затем поможет подняться и угостит еще одной порцией.

– Разумеется, – ухмыляюсь я и откидываюсь на спинку стула так, что передние ножки отрываются от пола. Я рассматриваю серые стены, а затем бросаю взгляд на затененное двустороннее зеркало прямо напротив меня. – Но мы ведь просто сидим тут болтаем о том о сем, зачем нам адвокат?

Его золотистые глаза подозрительно прищуриваются.

– Разве что… – я вздыхаю и провожу пятерней по своей шевелюре, чувствуя, как кудри вновь растрепываются, стоит мне убрать руку. – Ладно, не бери в голову.

Он стискивает зубы.

– Черт, не начинай, Вудсворт, – стонет рядом со мной Сет. – Ты же знаешь, я терпеть не могу, когда ты говоришь «не бери в голову». Как баба, ей-богу!

Я обвиняюще тычу пальцем в Сета.

– Ты сексист. Я просто стараюсь не пугать этого парня.

Я небрежно протягиваю руку в сторону Иезекииля. Тот слегка наклоняется вперед, словно прислушиваясь к нашему разговору, но не желая этого показывать. Это моя любимая часть допроса. Манипуляции. Споры. Мы не говорим людям напрямую, что их ждет в будущем, если они не согласятся сотрудничать, но нескольких тонких намеков обычно достаточно, и мы с Сетом в совершенстве овладели этим искусством.

Нога Иезекииля дергается так быстро, что стол сотрясается.

– Чувак, я не хочу быть долбаной крысой.

– Ну… – я со вздохом беру со спинки стула кожаную куртку и встаю. – Извини, либо мы, либо тюряга.

– Ага, – ворчит он, теребя рыжий пучок у себя на затылке.

– Ты, конечно, можешь попытать свои шансы, – вмешивается Сет. – Уверен, у твоего отца есть связи.

Глаза Иезекииля темнеют, он продолжает постукивать ногой по столу.

– О! – Сет хлопает себя по голове. – Надо же, как я мог забыть!

– Что? – спрашиваю я, хотя уже знаю ответ.

Я напрягаюсь, потому что это само по себе рискованно – довериться участнику преступной банды, в которую ты должен внедриться. У меня нет сомнений в том, как мы рулим ситуацией, и раскрывая себя, я налаживаю доверительные отношения, что мне крайне необходимо. Но, увы, всегда остается место для неожиданностей, способных поколебать первоначальный план.

Сет задумчиво смотрит на Иезекииля, сжав губы, а потом поворачивается ко мне.

– Его папаша умер в тюрьме.

Я киваю, потирая подбородок.

– Верно, – я поворачиваюсь к Иезекиилю. – Как там это случилось? Сорок семь ножевых ранений, найден повешенным в душе?

У него дрожит подбородок, здоровенные ручищи сжимаются в кулаки.

Это рискованная игра – использовать аргумент с отцом Иезекииля, чтобы сломить его уверенность. Мы делаем ставку на слухи, сплетни, записанные в его досье другими агентами во время предварительного расследования. Там утверждается, что он чертовски боится закончить как его папаша.

Насвистывая, я надеваю куртку.

– Надеюсь, они не затаили обиду.

– Хорошо, – бросает он. – Я в деле, но вы должны понять. Что, если правда всплывет, и все полетит к чертям? Меня убьют.

Облечение накрывает меня, словно водный поток из прорвавшейся плотины.

– Что ж, тогда постарайся не облажаться, – я опираюсь на стол и встречаю взгляд золотистых глаз Иезекииля. – А теперь расскажи о Дороти Уэстерли.

Глава 4

Эвелина

– Хочешь? – спрашивает Иезекииль, плюхаясь на кухонный стул напротив меня.

Над круглым кухонным столом поднимается запах жареной курицы с подливой. Кухня тут размером с небольшой дом, но Иезекииль все равно предпочитает сидеть рядом со мной. Он весь день где-то пропадал, но это не значит, что я не хочу его видеть.

Наморщив нос, я поднимаю взгляд от маленького черного блокнота и качаю головой.

Он посмеивается.

– Я совсем забыл про твою веганскую фигню.

– Это не фигня, – огрызаюсь я.

– Тогда в чем дело? – он вопросительно выгибает рыжую бровь, засовывая в рот половину куриной ножки.

– Я не хочу участвовать в убийстве животных ради временного удовольствия. Это эгоистично.

Он опять смеется, нарочито причмокивая губами, и со стоном откусывает очередной кусок.

Закатив глаза, я вновь опускаю глаза к блокноту и грызу кончик пластиковой ручки, пытаясь подобрать слова. Наконец, чувствуя отвращение, я начинаю водить ручкой по строчкам, пока рука не начинает ныть от напряжения, и вся моя писанина в итоге не оказывается зачеркнутой.

Полное дерьмо.

– Что это так приятно пахнет?

Легкий, воздушный голос Дороти разносится по кухне, действуя мне на нервы – как всегда, когда я ее слышу. Сквозь ресницы я слежу, как она входит на кухню и с широкой улыбкой останавливается рядом с Иезекиилем.

– Это плоть животных, – Иезекииль подмигивает мне, и я усмехаюсь.

– Наверное, вкусно, – хихикает Дороти.

– Ты так думаешь? Твоя сестра считает, что это отвратительно.

– Можешь делать со своей жизнью, что хочешь, Иезекииль, мне глубоко по барабану, – огрызаюсь я, захлопывая блокнот и прижимая его к груди.

– Ну, Эви не отличается хорошим вкусом, – откликается Дороти, мельком на меня взглянув. – Без обид.

Я прищуриваюсь, рассматривая ее идеально отглаженный небесно-голубой брючный костюм и ярко-алые губы. Дороти всегда на высоте, но сегодня выглядит немного чересчур, и хотя я рада, когда ее нет дома, мне не нравится, что она выходит в город, выставляя себя напоказ.

Либо до нее не доходит, что она постоянно нас подставляет, либо ее это просто не волнует. А наш отец слишком сильно ее любит, чтобы приструнить, Свою вину перед Нессой он компенсирует заботой о Дороти, а она без особых усилий играет роль «папиной любимицы». Но меня это вполне устраивает, поскольку я-то не хочу быть ничьей любимицей. Я просто хочу, чтобы меня оставили в покое.

Я убила бы Дороти еще много лет назад, если бы не знала, как сильно это расстроит отца. На людей в целом мне плевать, но для Нессы семья много значила, а значит, я должна следовать ее заветам. Однако я выжидаю и наблюдаю, выискивая доказательства того, что Несса упала за борт вовсе не в результате «несчастного случая». Рано или поздно Дороти оступится. Я нутром чую, что это ее вина.

– Готова идти? – спрашивает ее Иезекииль.

– Да. Папа уже вкратце ввел меня в курс дела.

Я склоняю голову, сгорая от любопытства. Никогда не видела, чтобы Иезекииль и Дороти отправлялись куда-нибудь вместе, и уж тем более по поручению отца.

– А вы куда?

На долю секунды на лице Дороти мелькает удивление: брови сдвигаются, глаза бегают туда-сюда, как будто мой вопрос позволил сложиться невидимому пазлу, и она наконец-то сложила головоломку. Но это длится лишь мгновение. Странное выражение исчезает с ее лица, глаза проясняются, на губах появляется улыбка.

– Иезекииль хочет нанять одного парня. Папа попросил меня съездить вместе с ним, убедиться, что он нам подходит.

Изекииль напрягается.

– Я бы и сам понял, если бы он не подходил. Думаешь, я вру? Иди к черту со своими подозрениями. Он лучший вор на свете, а ваш папаша хочет расширить бизнес, добавив к нему ювелирку. Никто не знает о ней больше, чем этот парень.

– Я ничего не думаю, Иезекииль, – со смехом отвечает Дороти. – Просто передаю слова папы, – она поворачивается ко мне. – Он разве тебе не говорил?

У меня защемило в груди – нет, он мне не говорил. Я слышала, что он подумывает заняться бриллиантами, но не знала, что для этого мы приглашаем людей со стороны. Хотя мне необязательно знать все о его делах, меня все равно задевает, что отец держит меня в неведении, хотя мы с ним связаны кровью.

Особенно когда наедине уверяет, насколько я для него важна.

Но я понимаю, почему он ничего мне не сказал. Я бы не одобрила идею обращаться за советом к чужаку. У нашей семьи ушли годы, чтобы достичь нынешнего положения, и если бы не Несса, нас бы вообще здесь не было. Именно она удержала нас на плаву, пока папа сидел в тюрьме, превратив из банды средней руки в оплот ирландской общины. А теперь, когда ее нет, и отец вернулся, создается такое ощущение, что нас атакуют со всех сторон невидимые враги. На нашу территорию пытаются залезть итальянцы из Чикаго, заключая закулисные сделки с мэром – нашим мэром, – а идиоты-барыги, с которыми мы работаем, борзеют, наживаясь на нашем товаре. Не самое подходящее время брать в дело новичков.

Иезекииль переводит взгляд на меня.

– Он тебе не говорил, потому что рассказывать нечего. Во всяком случае, пока.

Я киваю, теребя края блокнота.

Он встает, потрескивая шеей.

– Ладно, пойду заводить машину. Выезжаем через пять минут.

Дороти улыбается, провожая его взглядом. Когда он исчезает, пройдя по сводчатому коридору, она поворачивается ко мне.

– Он просто старался тебя успокоить. Ну, ты же знаешь?

– Зачем меня успокаивать?

Она пожимает плечами и начинает ковырять ногти.

– Потому что папа вводит меня в курс дела.

Я удивленно вскидываю брови.

– Ну что ж, развлекайся.

– Что ты имеешь в виду? – спрашивает она, перестав улыбаться.

– Ну… я же сказала – развлекайся, – повторяю я. – Уверена, что он позовет меня, когда придется разгребать за тобой дерьмо.

Она переводит взгляд на мой блокнот.

– Да ну тебя, Эви. Что ж, ты тоже развлекайся. Сиди здесь, злая на весь мир, и пиши свои дурацкие любовные заклинания. Может, если хоть немного постараешься быть нормальной, папа уделит тебе толику внимания вместо того, чтобы прятать по темным углам, выпуская на улицу только по ночам.

Я стискиваю зубы, крепче сжимая блокнот.

– Это стихи.

– Ну конечно, – ухмыляется она.

– Дороти, нам пора, – Иезекииль возвращается на кухню и смотрит на меня. – Захватить тебе что-нибудь на обратном пути?

– Было бы неплохо привезти новую сестру, – отвечаю я, широко улыбаясь.

– Зачем? – фыркает Дороти. – Ты даже старую не смогла уберечь.

Моя улыбка тает, я убираю руку с блокнота и кладу ее на край стола. Горе жжет внутренности, словно кислота. Закрыв глаза, я считаю в обратном порядке от десяти, стараясь воспоминаниями о Нессе вызвать ощущение спокойствия, которого мне так не хватает. Иначе я снова поддамся своим скверным порывам, и это не приведет ни к чему хорошему.

– Дороти, – рявкает Иезекииль. – Заткнись и иди в машину.

– Но я…

– Живо!

Она дуется и уходит, оглянувшись напоследок.

Тишина давит на меня, становясь с каждой секундой все более гнетущей, но я не открываю глаз, так крепко зажмурившись, что начинает болеть голова.

Десять. Девять. Восемь. Семь…

– Она это не всерьез, – шепчет наконец Иезекииль.

Я с усилием поднимаю веки и смотрю на него.

– Всерьез. Но все нормально.

Закрыв блокнот, я встаю. В венах клокочет ярость. Выйдя из-за стола, я прохожу мимо Иезекииля, шагая так быстро, что мои ноги, кажется, горят. Останавливаюсь я только у выхода. Пол здесь выложен блестящей черно-белой плиткой, под потолком висит хрустальная люстра, по обе стороны зала расходятся широкие лестницы. Я с топотом поднимаюсь по ступенькам в свою комнату, не прекращая считать.

Счет позволяет моему разуму не поддаваться напору бурлящих внутри чувств.