Мэри не стала рассказывать Джейн, что, по ее твердому убеждению, отравила собаку старая хозяйка. Незачем говорить детям такие вещи, да она и сама в этом была не до конца уверена. Точно она знала одно: старая миссис Кеннеди ужасно злилась на то, что дочь любит это собаку сильнее, чем ее.

«Как она на нее смотрела, когда думала, что я не вижу», – вспомнила Мэри.

Бабушка с мамой и тетей Гертрудой нынче поехали пить чай сразу в два места, так что Джейн знала: у нее в запасе не меньше часа. Час прошел очень весело. Котенок оказался веселым и проказливым, а молоко пил, пока бока не раздулись – вот-вот лопнут. На кухне было тепло и уютно. Мэри позволила Джейн измельчить орехи, которыми собиралась посыпать пирог, и мелко нарезать груши для салата.

– Ух ты, Мэри, черничный пирог! Почему вы так редко его печете? У вас он получается такой вкусный!

– Да уж, пироги – они у кого выходят, а у кого нет, – с простодушным самодовольством согласилась Мэри. – А почему редко – вы же знаете, что ваша бабушка пироги не больно-то жалует. Говорит, они плохо перевариваются… хотя мой папа дожил до девяноста лет и каждое утро завтракал пирогом! Ну вот я их и пеку изредка для вашей мамы.

– После ужина я расскажу бабушке про котенка и выясню, можно ли его оставить, – сказала Джейн.

– Ох, не выйдет из этого ничего путного, бедняжка, зря стараешься, – пробормотала Мэри, когда за Джейн закрылась дверь. – Вот бы мисс Робин-то умела дать отпор да за тебя заступиться… да куда там, она сама у матери под каблуком. Ну, будем надеяться, что ужин пройдет хорошо и старуха наша не разворчится. И приспичило же мне испечь этот черничный пирог! Хоть бы хозяйка еще не проведала, что мисс Виктория помогала делать салат… Меньше знаешь – крепче спишь.

Ужин не задался с самого начала. В воздухе висело напряжение. Бабушка не раскрывала рта… днем что-то явно испортило ей настроение. Тетя Гертруда его вообще никогда не раскрывала. А мама явно нервничала и ни разу не послала Джейн ни одного из их привычных сигналов: дотронуться до губы… приподнять бровь… согнуть палец… что означало «душенька моя», «я тебя люблю» и «считай это поцелуем».

Джейн, отягощенная своей тайной, совсем перестала следить за руками и обронила кусок черничного пирога с вилки на стол.

– Такое можно простить пятилетнему ребенку, – отчеканила бабушка. – Для девочки твоих лет это совершенно непростительно. Пятна от черники почти невозможно вывести, а это одна из лучших моих скатертей. Впрочем, кого тут это волнует.

Джейн подавленно таращилась на скатерть. Никак не могла понять, как такой крошечный ломтик пирога мог испачкать такой большой кусок скатерти. Ну и, понятное дело, в этот самый неподходящий момент мелкий хвостатый негодник сбежал от ловившей его Мэри, промчался через столовую и вскочил Джейн на колени. Сердце у нее ушло в пятки.

– Откуда здесь кошка? – осведомилась бабушка.

«Не будь трусихой», – мысленно приказала себе Джейн и судорожно сглотнула.

– Я его нашла на улице и принесла домой, – объявила она храбро… а по мнению бабушки – беспардонно. – Он замерз и проголодался… Бабушка, посмотри, какой он тощий. Можно, пожалуйста, я его у нас оставлю? Он такой славный. Он тебе не помешает… Я…

– Дорогая Виктория, не говори глупостей. Мне казалось, тебе известно, что в этом доме не держат кошек. Немедленно вынеси его за дверь.

– Бабушка, только не на улицу, ну пожалуйста! Послушай, какая там метель… Он погибнет.

– Виктория, прошу мне повиноваться и не спорить. Я не могу тебе позволить постоянно поступать по-своему. Время от времени нужно принимать в расчет и чужие желания. Пожалуйста, сделай одолжение, не заставляй меня нервничать по пустякам.

– Бабушка! – взмолилась Джейн.

Но бабушка подняла свою морщинистую, блестящую от колец ладошку.

– Так, Виктория, не устраивай истерики. Немедленно забери это отсюда.

Джейн отнесла котенка на кухню.

– Вы не переживайте, мисс Виктория. Я попрошу, чтобы Фрэнк отнес его в гараж и постелил там подстилку. Ему там будет уютно. А завтра я его пристрою к своей сестре. Она любит кошек.

Джейн никогда не плакала, не заплакала и теперь, когда мама украдкой проскользнула к ней в спальню поцеловать ее на ночь. Но она все еще не отошла от своего бунта.

– Мамочка, вот бы нам отсюда уехать… только вдвоем. Я ненавижу этот дом, я так его ненавижу!

А мама сказала странную вещь, причем очень горько:

– Пока нам с тобой никуда отсюда не вырваться.

7

В истории с портретом Джейн вообще не разобралась. Когда гнев и обида прошли, осталась одна лишь озадаченность. Почему… почему… почему изображение какого-то совершенно незнакомого человека вдруг приобрело такое значение для обитателей дома номер 60?.. Тем более для мамы!

На этот портрет Джейн наткнулась, когда в очередной раз пришла в гости к Филлис. Время от времени Джейн была вынуждена проводить вторую половину дня в доме у Филлис. Этот визит оказался ничем не лучше всех предыдущих. Филлис старательно изображала гостеприимство. Она показала Джейн новые куклы, новые платья, новые домашние туфли, новое жемчужное ожерелье, новую фарфоровую свинку. Филлис коллекционировала фарфоровых свинок и, судя по всему, считала всех, кто не интересовался фарфоровыми свинками, «туповатыми». На этот раз она откровеннее обычного смотрела на Джейн свысока. Джейн, соответственно, сверх обычного смущалась, и обеим им было до смерти скучно. Обе испытали облегчение, когда Джейн взяла журнал «Saturday Evening» и погрузилась в чтение, хотя ее совершенно не интересовали светские новости, фотографии невест и дебютанток, биржевые котировки и даже статья «Мирное урегулирование международных споров» Кеннета Говарда – она была напечатана на почетном месте на первой полосе. Джейн смутно предполагала, что ей не положено читать «Saturday Evening». По некой неведомой причине бабушка этого не одобряла. В доме у них этого журнала не водилось.

Зато Джейн очень понравился портрет Кеннета Говарда на первой полосе. Едва взглянув, она сразу же подпала под его очарование. Она в жизни не видела Кеннета Говарда… понятия не имела, кто он такой и где живет… но ей вдруг показалось, что она смотрит на изображение близкого знакомого, дорогого ей человека. В нем ей нравилось все: странные брови домиком, густые непослушные волосы, зачесанные назад со лба, твердые губы, чуть поднимавшиеся вверх в уголках… а также квадратный раздвоенный подбородок, который что-то Джейн напоминал, причем очень сильно, но она не могла вспомнить, что именно. Этот подбородок показался ей старым другом. Джейн вгляделась в лицо на фотографии и шумно выдохнула. Она сразу же поняла, что, если бы любила, а не ненавидела своего отца, ей бы хотелось, чтобы он был похож на Кеннета Говарда.

Джейн так долго вглядывалась в портрет, что Филлис стало любопытно.

– Ты на что смотришь, Джейн?

Джейн тут же очнулась.

– Можно, я заберу эту картинку, Филлис… пожалуйста?

– Какую картинку? А, эту… Ты что, его знаешь?

– Нет. Я про него никогда раньше не слышала. Но картинка мне нравится.

– А мне нет. – Филлис бросила на портрет презрительный взгляд. – Он такой… старый. И совсем некрасивый. Вот на следующей полосе есть замечательный портрет Нормана Тейта, Джейн… Дай я тебе покажу.

Джейн совершенно не интересовалась ни Норманом Тейтом, ни другими кинозвездами. Бабушка считала, что детям ни к чему ходить в кино.

– Я бы, если можно, взяла этот портрет, – сказала она твердо.

– Ладно, бери, – снизошла Филлис. Решила, что Джейн сегодня ну совсем «туповатая». И как же ей было жалко такую тупицу!

– У нас, думаю, никому этот портрет не нужен. Мне он совсем не нравится. Он будто над тобой подсмеивается исподтишка.

Это Филлис подметила неожиданно тонко. Именно так и выглядел Кеннет Говард. Только подсмеивался он по-доброму. Джейн подумала, что была бы совсем не против, если бы над ней вот так посмеялись. Она аккуратно вырезала фотографию, отнесла домой и спрятала под стопкой носовых платков в верхнем ящике своего комода. Она сама плохо понимала, почему не хочет никому ее показывать. Может, боялась, что станут смеяться, как Филлис. Может, почувствовала, что между ней и этим портретом существует какая-то странная связь… что-то слишком изумительное, чтобы с кем-то обсуждать, даже с мамой. Впрочем, прямо сейчас с мамой вряд ли бы удалось о чем-то поговорить. Никогда еще мама не была такой блистательной, веселой, нарядной, никогда так часто не ходила на приемы, чаепития и партии в бридж. Даже поцелуй на ночь стал редкостью… а может, это Джейн так казалось. Она не знала, что каждый раз, возвращаясь домой за полночь, мама на цыпочках прокрадывается в ее комнату и запечатлевает поцелуй на ее рыжеватых волосах… легко-легко, чтобы не разбудить. Иногда, уходя к себе в комнату, мама плакала, но не очень часто, потому что глаза могли остаться красными до завтрака, а старая миссис Роберт Кеннеди не любила, когда в ее доме плакали по ночам.

Три недели Джейн с портретом оставались лучшими друзьями. Она доставала его при первой возможности и рассматривала… рассказывала ему про Джоди, про свои трудности с домашними заданиями, про любовь к маме. Выдала даже свою лунную тайну. В кровати лежать стало не так одиноко – у Джейн появилось общество. Она целовала портрет на ночь, а утром первым делом бежала на него смотреть.

А потом портрет обнаружила тетя Гертруда.

Едва вернувшись в этот день из Святой Агаты, Джейн поняла: что-то не так. Дом, который всегда как бы наблюдал за ней, сегодня наблюдал пристальнее обычного, с победоносно-злокозненной насмешкой. Прадедушка Кеннеди суровее прежнего скалился со стены гостиной. А бабушка с очень прямой спиной сидела в своем кресле между мамой и тетей Гертрудой. Мама своими белыми ручками рвала в клочья прелестную красную розочку, а тетя Гертруда таращилась на фотографию, которую держала бабушка.

– Это моя картинка! – вскричала Джейн.

Бабушка посмотрела на нее. В кои-то веки ее ледяные голубые глаза пылали.

– Где ты это взяла? – осведомилась она.

– Это мое! – выкрикнула Джейн. – Кто ее вытащил из моего ящика? Никто не имел права этого делать!

– Мне не нравится твой тон, Виктория. И речь сейчас не про этику. Я задала тебе вопрос.

Джейн уставилась в пол. Она и вообразить себе не могла, что такого преступного в том, чтобы хранить портрет Кеннета Говарда, но ей тут же стало ясно, что теперь ей это запретят. Джейн показалось, что этого она не вынесет.

– Будь так любезна, погляди на меня, Виктория. И ответь на вопрос. Или тебя одолело косноязычие?

Джейн подняла на нее мятежный яростный взгляд.

– Я ее вырезала из журнала… из «Saturday Evening».

– Из этой дряни! – Судя по тону, презрение бабушки к «Saturday Evening» было безгранично. – И где ты его взяла?

– У тети Сильвии, – собравшись с духом, выпалила Джейн.

– Зачем ты это вырезала?

– Мне понравилось.

– Ты знаешь, кто такой Кеннет Говард?

– Нет.

– Попрошу отвечать: «Нет, бабушка». Мне представляется, нет никакой нужды держать фотографию незнакомого тебе человека в ящике комода. Оставим подобные глупости.

Бабушка подняла фотографию двумя руками. Джейн прянула вперед, схватила ее за руку.

– Бабушка, я тебя прошу, не рви ее! Не смей! Мне она очень нужна.

Едва произнеся эти слова, она поняла, что допустила ошибку. У нее и так-то почти не было шансов вернуть фотографию, теперь же они исчезли напрочь.

– Ты совсем с ума сошла, Виктория? – спросила бабушка, которой еще никогда в жизни никто не говорил: «Не смей». – Пожалуйста, отпусти мою руку. Что до этого… – Бабушка тщательно разорвала фотографию на четыре части и бросила в огонь.