Мира не позволила себе плакать. Смысла в слезах никакого, а Владимир и услышать может. Не стоит забывать, что он менталист.

Оберегом, что ли, озаботиться? От ментальных воздействий.

Мира на ощупь открыла шкатулку, что оставила на прикроватном столике, вынула из нее кольцо. Неужели, и правда, то самое? Не похожее, а то, что она оставила на алтаре Живы?

Тихонько вздохнув, Мира зажгла ночник. И кольцо на палец надела. А оно село, как влитое. Точно, то самое.

Она подошла к небольшой кумирне. Места идолу Живы там не нашлось. Оно и понятно, мужчины традиционно выбирают в покровители Перуна или Велеса. Или вот, как Владимир, Даждьбога. Но храм Живы в столице сыщется, и Мира непременно туда заглянет. Если богиня вернула дар, стоит поднести ей нечто иное. Хлеб испечь, например. Цветы собрать.

Мира вспомнила, что ей нельзя покидать город, и вздохнула. В парках цветники обрывать запрещено, покупать – не то, и хотелось самой букет составить. Значит, пока только хлеб…

В дверь постучали. Мира шмыгнула в постель и накрылась с головой одеялом. Сердце бешено забилось. Не от страха, что Владимир войдет. Не от осознания того, что она – в полной его власти. Не хотелось… разочаровываться. В ее воспоминаниях Владимир ассоциировался с надежностью и порядочностью. Он был идеальным мужчиной. И если он пришел к ней, чтобы воспользоваться правом сильного, она не будет возражать. Но это разобьет ей сердце.

– Ты же не спишь, я слышу, – сказал Владимир за дверью. – Я войду?

– Входи, – отозвалась Мира, откидывая одеяло.

Она села в кровати, прикрыв ноги. И попыталась улыбнуться. Но, видимо, актерского таланта не хватило, чтобы изобразить дружелюбие.

– Даже спрашивать не буду, о чем ты подумала, – хмыкнул Владимир. – И не обвиняй меня в том, что я читаю твои мысли. У тебя на лице все написано.

Это он при свете ночника разглядел? Мира отвернулась.

– Сегодня был трудный день, и завтра, полагаю, будет не легче, – продолжил Владимир. – Нужно выспаться. Вот… выпей.

Кружку в его руках Мира только теперь заметила. И приняла, осторожно принюхалась. Травы?

– Это что? – спросила она.

– Не яд, – заверил Владимир, улыбнувшись. – Отвар, с капелькой силы. Поможет уснуть.

– Ты и зелья варить умеешь?

– Я, Любаша, многое умею, – вздохнул он. – Кроме одного…

Он замолчал, а Мира побоялась уточнять. Взяла из его рук кружку, выпила отвар.

– Ложись, – сказал Владимир. – Приятных снов.

А сны, и правда, снились приятные, из детства. О том, как Любаша, спасая приблудного котенка, залезла на яблоню в саду, да там и застряла. И Волька велел прыгать, а сам ловил внизу, раскинув объятия. Поймал обоих – и Любашу, и котенка. А тот, паршивец мелкий, вместо благодарности за спасение, расцарапал Вольке лицо и сбежал.

Вольку, безусловно, было жаль. Кажется, ему еще и попало от матушки. Но Любаша навсегда запомнила это удивительное чувство: когда падаешь в уверенности, что тебе не дадут разбиться.

Снилось лето. Когда они с Волькой ходили в лес, за земляникой, на весь день. От ладошек пахло ягодой и травами. Волька взял с собой корзинку для пикника, Любаша собирала цветы. И после сидела на расстеленном на траве платке и плела венки – для себя и для Вольки. А он развел костер и поджаривал на огне кусочки хлеба и фруктов, нанизанные на палочку.

И летняя ночь, с небом, усыпанном крупными звездами. С запахом дыма и трав, со стрекотом кузнечиков и ржанием лошадей.

В ночное Любаша сбежала без спросу. Волька ругался, но одну не оставил. Там и Яр был, его младший брат, и другие мальчишки. А из девочек – только Любаша. Пришлось переодеться в брюки и рубашку. Волька притащил из своего, старого.

Удалось прокатиться на лошади. Любаша мертвой хваткой вцепилась в гриву, но не боялась. Рядом был Волька, он поймал бы, если бы она упала.

И повезло, что отец так и не узнал о той вылазке, иначе схватился бы за розги, да и Вольке досталось бы.

Проснувшись, Мира долго лежала, прислушиваясь к тишине в квартире и уставившись в потолок. И почему снилось только детство? Разве в юности, полюбив друг друга, они не были так же счастливы?

Были, но уже не так, как бывают счастливы беззаботные дети. Оба понимали, что отношения надо скрывать, что за любовь придется бороться. А после Мира все решила сама. И казалось, что поступила правильно, разумно. Но Волька до сих пор не может забыть обиду, что она нанесла тем решением.

– Ты надела кольцо, – заметил Владимир за завтраком. – Это ответ?

– Нет, – ответила Мира, отрицательно качнув головой. – Кольцо – твой подарок, верно. Но теперь еще и подарок богини. Может, тебе?

– Мне, – неожиданно согласился Владимир. – Я же его в шкатулке нашел.

– Тогда…

Мира попыталась снять кольцо, но не получилось. Оно сидело на пальце свободно, но не снималось.

– Артефакт, – задумчиво произнес Владимир, наблюдая за ее потугами. – Не одушевленный, но…

– Он тебя слушается? – предположила Мира. – А ты хочешь, чтобы я не снимала кольцо. Верно?

– Я хочу, чтобы ты сердце послушала, а не разум, – проворчал Владимир. – Выбор богини – ты, а не я. Зачем мне женское кольцо? Пожалуй, она хотела, чтобы я вернул его тебе.

– А от меня она чего хочет?!

– Не знаю. Полагаю, подскажет, как время придет.

И Мира успокоилась. Кольцо-артефакт всяко лучше, чем кольцо помолвочное. Безопаснее. Если Владимир хочет, чтобы она за него замуж вышла, пусть предложение делает, как положено. И кольцо новое дарит. Пусть признает ее равной перед всеми.

Несбыточные мечты. Мира понимала, что репутацию не вернуть. И если бы Владимир настоял на ответе, сказала бы, что замуж не пойдет, пока идет следствие, а после придумала бы еще что-нибудь. Откровенно говоря, не предложение ей нужно и не кольцо. Ей Владимир нужен. Но ведь нельзя! Не с ее репутацией. Просто потому, что Владимир станет изгоем в обществе, если женится на актрисе.

Его выбор? Мира усложнит ему задачу. Пусть лишь в собственных мыслях.

– Поедем к тебе, соберешь вещи, – сказал Владимир после завтрака.

– Послушай, я не соглашалась…

– Я не спрашивал, – перебил он. – Здесь ты в безопасности. А сплетни уже не остановить.

Он отдал ей одну из газет, лежащих на столе в гостиной. В глаза сразу бросился заголовок: «Актриса и бастард Великого Князя! Удастся ли любовнице избежать наказания за убийство?» И солнцерисунок на две полосы.

– Засужу, – пробурчал Владимир. – За клевету.

– Сначала докажи, что я не убивала, – вздохнула Мира. – А снимок плохой. В жизни ты красивее.

И почему Волька вдруг покраснел, как юная барышня…

Глава десятая, в которой Владимир строит планы

Узнав, где Мира живет, Владимир уверился в подозрениях, что разговоры о ее богатстве – ложь. Нет у Миры никаких денег, иначе не снимала бы она убогую квартирку в деревянном домишке, насквозь пропахшем тушеной капустой и прогорклым маслом. А вещи? Всего один чемодан? У актрисы?

Владимир не считал себя знатоком театрального закулисья, но предполагал, что актриса должна иметь много нарядов – ярких, вызывающих, модных.

Мире он, безусловно, ничего не сказал. И подумал, что двоим в его квартире будет тесно. А если снять другую, просторнее, это лишь убедит всех, что Мира стала его содержанкой. Не тащить же ее к алтарю силой! Упираться эта упрямица будет до последнего.

Попросить у матушки ключи от дачи в Малаховке? Со следователем можно договориться, поселок недалеко от города. Там дом просторный, и воспоминания…

На обратном пути Мира попросила остановить ведомобиль у театра. Владимир хотел пойти с ней, но она запретила. А он послушался. И, заодно, решил проверить, не попытается ли Мира сбежать. Потерять ее он не боялся, метку поставил. Дара у Миры нет, она ее не то что снять, даже почувствовать не сможет.

Мира вернулась быстро. Губы плотно сжаты, спина прямая, голова поднята, а пальцы сжаты в кулаки.

– Наплюй, – произнес Владимир, выруливая на дорогу.

Сегодня он сам вел ведомобиль.

– Легко сказать, – выдохнула Мира.

– Или тебе нравилась… эта работа? Жалеешь?

– А если да? – с вызовом спросила она.

– Если да, так и скажи, – спокойно ответил он. – Если хочешь играть, я построю тебе театр. И все главные роли – твои. Или вот, слышала, может? Солнцерисунки в движении. Хочешь играть… в синематографе?

Слово иностранное, так как придумали сие за границей, но Владимир считал, что этот вид искусства ждет блестящее будущее. И прикидывал, не стоит ли поучаствовать в продвижении изобретения в России.

Мира смотрела на него, приоткрыв рот.

– У меня рога выросли? – поинтересовался Владимир. – Или ослиные уши?

– Нет. Ты… – Она отвернулась. – Мне никогда не нравился театр. И, если спросишь, почему…

– Ты не обязана объяснять, – поспешно вставил он. – Но я охотно тебя выслушаю, если ты этого хочешь.

– Не хочу, – пробурчала Мира. Помолчала и добавила: – Не теперь.

– А чего хочешь? Чем хотела бы заняться?

Владимир был уверен, что Мира отшутится или промолчит, но она тихо ответила:

– Рисовать.

Точно. Как он мог забыть? Любаша всегда любила рисовать. Ей даже удалось кое-чему научиться, в пансионе, втайне от отца. Он, как узнал, запретил дочери заниматься живописью. Владимир даже вспомнил, как обещал Любаше, что оплатит обучение в академии искусств, когда они поженятся.

– Значит, будешь рисовать, – сказал он. – Я не отказываюсь от обещания. Если не академия, то учителей найму. Мастерскую оборудую. Будешь картины писать, как когда-то мечтала.

– Ты и об этом не забыл…

Владимир собирался сказать, что он ничего не забыл, но благоразумно промолчал. Во-первых, это не так. Что-то, наверняка, стерлось из памяти. А, во-вторых, это выглядело бы бахвальством.

– А ты… живешь скромно, – вдруг произнесла Мира. – Мне же горы золотые обещаешь.

– Зачем мне роскошь? – фыркнул Владимир. – Я могу купить дом, но не вижу в этом смысла. Зачем одному человеку десяток комнат? Разве что в рамках борьбы с безработицей.

– С чем? – переспросила Мира.

– Чтобы содержать такой дом, нужны слуги, – пояснил он. – Следовательно, это рабочие места.

– А-а-а…

– Мне хватает того, что есть. Хватало, – поправился Владимир. – Теперь можно и о доме подумать. Или, может, усадьбу прикупить? Если не хочешь жить в городе, разумеется.

– Разве твои желания не имеют значения?

Владимир краем глаза видел, что Мира развернулась к нему. И чувствовал, что она волнуется. И даже немного злится. К счастью, они доехали до места, и он остановил ведомобиль.

– Говорил же, что я эгоист. – Он посмотрел ей в глаза. – Это я для себя стараюсь, Любаша. Мое единственное желание – это твое счастье.

– Врешь. – Она выдержала его взгляд. – И не зови меня Любашей, пожалуйста. Это больно.

– Немного преувеличиваю, – улыбнулся Владимир. – О матушке и братьях я тоже беспокоюсь. Кстати, может, поживем у нас на даче? Моя квартира, и правда, маловата. Тебе там будет неудобно.

– На даче?

– В Малаховке.

– Нет. – Миру передернуло. – Где угодно, только не там. И, может, выйдем? Пока газетчиков не видно.

Дома их ждала записка от матушки. Она приглашала Владимира и Миру на обед и сообщала, что на обеде будет и отец.

Владимир помрачнел. Оставлять Миру одну он не желал, и проигнорировать встречу с отцом не удастся. Если тот решил вмешаться, то найдет, где и как вразумить сына. Проще пойти и сразу расставить все точки, но Мира…

– Хорошо, – легко согласилась она. – Я встречусь с твоими родителями.

– Матушку не стоит опасаться, – сказал Владимир. – Но отец… он может…

– Оскорбить? – подсказала Мира. – Унизить? Мне все равно, Володя. Я уже пала низко, мне все равно. А если он вправит тебе мозги, я буду только рада.

– Я и обидеться могу, – пробурчал он.

– И замечательно! – отрезала Мира. – Мне чемодан не распаковывать?