Показалось или нет, но у старика на лице капли пота выступили, и глаза как-то странно забегали по сторонам.

– А куда мы едем?!

– В Петербург, ваше величество, как и велено было. Царь-батюшка тебе на Ефросинье жениться позволяет, что от тебя в тягости пребывает. А если захочешь в монастырь уйти от мирской жизни, то препон в том никаких нет – твой младший единокровный брат Петр Петрович скипетр и державу отцовскую примет!

Алексей непроизвольно дернулся всем телом, громко застонал, попытался подняться с топчана. Сил не хватало, а в голове неожиданно щелкнуло – он вспомнил роман одного писателя, типа рассказов о Петре Великом, что прочитал в последний год перестройки, тогда многое печатать начали, что раньше рукописями в издательствах держали.

«Я все вспомнил, и Пикуль вроде тоже намекал. Жаль, на морды я тут никого не знаю, а то можно стравить тут их всех. Они как пауки в банке, вроде ЦК нашего в последний год после партконференции.

Или стоит рискнуть?!

А что я теряю?!

Этот старикашка меня на смерть фактически везет. Судя по повадкам и глазам, сволочь он первостатейная!

А, была не была, надо до конца бороться! Выжил обугленный там – и здесь попытаться надо. Тело молодое и здоровое, не то что было, – зачем его под пытки подставлять?

Сейчас ты у меня зубами защелкаешь и блох начнешь пастью ловить!»

– Помоги мне подняться, Петр Андреевич, – попросил Алексей старика, отнюдь не играя, силенок действительно было маловато, да и голова кружилась немного, перед глазами плыло.

– Сейчас, царевич.

У старика неожиданно оказались очень крепкие руки, он обхватил и легко приподнял Алексея. А тот воспользовался тем, что ухо Толстого оказалось перед его губами, и зашептал:

– Мачеха ведь от Монса царевича Петра прижила, кхе-кхе. А ты, борода многогрешная, знаешь о том и государю не говоришь. Может, тебе напомнить, как ты Федьке Шакловитому обещал батюшку извести, стрельцов призывал бунтовать, а взамен боярскую шапку получить?! А я многое сейчас вспомнил и отцу о том поведаю. Выслужиться хочешь перед ним, да не с той фигуры ход делаешь! Ты не меня на смерть везешь, ты свою голову на плахе со мной положишь – я о том позабочусь! Многое про тебя расскажу, а что не знаю или не вспомню, то от души добавлю и выдумаю!

Вовремя в память пришел роман «Петр Первый», и, судя по тому, что внезапно побледневший Петр Андреевич разжал руки за его спиной, многое в нем было верно написано. Так что, упав на подушку, Алексей чуть не рассмеялся, глядя на ошарашенное лицо Толстого.

«Ты ведь стольником тогда служил и стрельцов по наущению боярина Милославского на бунт поднял. И предал Софью в момент нужный, потому что вовремя предать – предвидеть!

Вот только служба на нее в глазах Петра как клеймо, вот ты из кожи и лезешь, чтобы выслужиться. Только не на моей смерти, ты со мной “прицепом” по уголовному делу пойдешь – про тебя такое скажу, что на дыбе рядом повиснешь и канарейкой петь станешь!»

– Прости, царевич, старый стал, недоглядел и сил не хватило. Сейчас я тебя усажу, благодетель.

Надо отдать должное старику – в руки себя взял мгновенно. Только его бегающие и нестерпимо горящие глаза выдавали, что удар достиг своей цели. Этот старый лис мгновенно оценил опасность угрозы и счел ее вполне реальной и неотвратимой по последствиям. Но Толстой собрался с духом и повел себя так, будто слов не слышал.

– Дохтур, помоги! Сейчас, царевич, мы тебя усадим – исхудал ты сильно в болезни своей долгой. То порчу на тебя сильную навели, оттого ты людей верных не узнаешь и ничего не помнишь.

Старик бросил косой взгляд, и Алексей его понял – спасает свою шкуру Толстой, «прицепом» идти по делу не хочет категорически. И совет дает – на колдуна и порчу все валить, ведь свидетелей в комнате пятеро. Их он хорошо разглядел: лекарь, что соль давал нюхать, слуга, тот еще шельмец и предатель, и двое военных лет тридцати, в зеленом и синем мундирах, в треуголках, со шпагами у бедра.

– Апчхи!

Алексей продышался – перед глазами все поплыло. Он только сейчас ощутил всю нестерпимую вонь, что царила в комнате. Стол был заставлен десятками баночек и скляночек, исписанные листы бумаги и гусиные перья с чернильницей, количество свечей возросло на порядок. На постели подушек изрядно добавлено – ими его обложили со всех сторон, да и печь натоплена так, что тело взмокло в нательной рубашке.

А каково в их мундирах в такой комнате находиться?

– Ослаб я…

– Дохтур тебе порченую кровь отворял два раза, вот и силенок у тебя, благодетель, мало. Бледный ты весь, царевич, душа болит от вида твоего! Но соборование и причастие Святыми Дарами помогли излечению. Порчу колдун сильную наслал, и зелье тебе нутряную кровь отворило – юшка изо рта прямо текла. Мы возле тебя денно и нощно сидели, и я, и Людвиг – пеклись о твоем здоровье. Плох ты был, думали, уже отходишь!

– О я-я! Чаротей страшный – я такого зелья не фстречал еще. Отрафа нагофоренная, кровь разжижает, смерть несет.

– Смыть ее нужно, она как кокон. – Алексей передернул плечами, ему показалось, что вонь липким покрывалом обволокла его тело. И тут перед глазами всплыло лицо ехидно ухмылявшегося генсека, что как птица сидел на ветке. И от неожиданности бредового зрелища он отпрянул за спины Толстого и лекаря, что поддерживали его руками за плечи, и заорал: – Лови горбатого! Тут он! На дерево влез!

Реакция военных его поразила – вместо того чтобы вязать сумасшедшего (сам бы так решил), они разом выбежали из комнаты. Старик вскочил с кровати и обнажил шпагу. Клинок сверкнул в свете.

И тут за стеной громко хлопнул выстрел, затем еще один – послышались крики и заполошное карканье. Не прошло и полминуты, как в комнату ввалился военный в синем мундире, в одной руке еще дымящийся пистоль, а в другой – черное перо с белым отливом.

А вот голос задрожал от сказанных слов:

– Ворон был, седой весь. Человеческим голосом каркал; попали в крыло – улетел за деревья!

– Стрелять во все воронье, как увидите! Не опасайся царевич, беречь тебя будем, а колдуна найдем!

И вроде голос прозвучал заботливо, вот только взгляд старика на мгновение полыхнул такой ненавистью, что Алексей мгновенно осознал, что, не будь в комнате посторонних, его бы закололи шпагой без раздумий.

«А ведь он меня убьет, опасен я своим оговором. Убьет или отравит, и оправдание себе придумает. Впрочем, зачем ему выдумывать – свалить все на колдуна, что моим бредом является. Всего дел – и концы зачищены. Ой как плохо – не довезут меня до Петербурга, порешат вскорости!»

Глава 5

Свинцовые воды Балтики накатывали на берег, разбиваясь о камни белой пеной, которая тут же смывалась очередным темно-синим валом. Поздняя осень, когда облетели все листья с деревьев, нравилась королю Карлу, весьма далекому от сентиментальности суровому воину.

Этот, уже не молодой, но еще отнюдь не пожилого возраста, сухощавый тридцатипятилетний монарх был воителем по своей внутренней сути, посвятившим всю свою жизнь служению богу войны Марсу. Вернее, свирепому и кровожадному скандинавскому Одину, которому поклонялись все викинги, отправляясь на своих драккарах в грабительские набеги.

Король вздохнул – ровно полжизни тому назад он направился в свой первый поход на Копенгаген, взяв датскую столицу на шпагу. Король Фредерик капитулировал, выплатив контрибуцию за сохранение своего главного города. И с этого дня Карл стал любимцем фортуны, которым восторгались европейцы. Юный шведский король сразу после первой виктории направился в Эстляндию, где московиты осадили крепость Нарву. И ранним декабрьским утром, имея втрое меньше войск, стремительно атаковал русских – в плен попало восемь десятков генералов и офицеров вместе с главнокомандующим, австрийским герцогом де Круа.

Откинув московитов в глубину их варварской Тартарии, король после годичной передышки быстрыми маршами повел свою победоносную армию на Ригу, осажденную армией польского короля и саксонского курфюрста Августа Сильного. Свое прозвище сей сластолюбивый монарх, которого Карл презирал, получил за многочисленные победы над женщинами, от которых он понаделал сотню бастардов.

Саксонская инфантерия, что славилась на всю Европу своей выучкой, получила жестокую трепку и обратилась в бегство. Карл занял польскую столицу, провозгласив новым королем Станислава Лещинского. Казалось, он добился полного успеха, победив сильную коалицию, так называемый Северный союз из Дании, Саксонии, Речи Посполитой и Московии – фортуна в который раз показала ему свое благоволение.

Затем началось непонятное – Август не прекратил сопротивления, потому что польское панство, вечно пьяное и кичливое, не признало навязанного им шведами короля Стаса. А литовские паны вообще передрались между собой, ополчившись на влиятельный род Сапег. Карлу казалось, что, поймай он Августа, и все закончится. Однако мот и транжира, сластолюбец саксонский каждый раз ухитрялся сбежать от настигавших его драгун в синих мундирах с желтыми обшлагами.

Шведы увязли в Польше на пять лет!

В это время русский царь уже реорганизовал свою армию по шведскому образу, введя рекрутский набор как аналог индельты. И вот эта уже правильно набранная армия нанесла ряд чувствительных поражений шведскому корпусу генерала Шлиппенбаха, утвердившись в Ингрии, где она овладела крепостями Нетеборг и Нюенсканс, которые русскими назывались Нотебургом и Ниеншанцем. Затем вторглись в Эстляндию и Лифляндию, взяв штурмом Нарву и Дерпт, а также множество старинных рыцарских замков, многие из которых сдались, устрашившись участи сопротивлявшихся.

Угроза захвата Риги и Выборга стала осязаемой как никогда – теперь нужно было быстро решать, что предпринять, чтобы разгромить резко усилившиеся войска царя Петра. И тут Карлу попал на глаза ходивший по европейским странам памфлет, где все воюющие между собой монархи изображались на рисунке, а их мысли были написаны рядом. Французский король Людовик, глядя в карты, гадал, выиграет он или проиграет, а английский «брат» Георг был уверен, что имеет отличные карты при хорошей игре. Задело изображение, посвященное лично Карлу, – он там размышлял, почему все время выигрывает, а прибыли никакой. Карл заскрипел зубами – действительно, погоня за неуловимым Августом приводила к победам, но шведы уже настолько разорили Польшу, что начались проблемы с фуражом и продовольствием. Их приходилось доставлять из Швеции, взвалив на королевство тяжкое бремя войны. И деньги растаяли, а германским наемникам требовалось платить регулярно, это шведы, воюющие за славу, могли потерпеть.

Но больше всего поразил рисунок с царем Петром и запись его мыслей: «Играй, брат Август, я за тебя еще поставлю!»

Действительно, русский царь отправлял в Польшу полки, которые подкрепляли силой поляков Августа и били союзников короля Станислава, а под Калишем победили даже шведов. И московское серебро текло полноводной рекой – саксонский гуляка его транжирил. И Карл решил нанести Августу смертельный удар, чего раньше не делал – через пять лет «погони» выступил с войском на Саксонию и занял ее.

Под угрозой разорения родовых владений польский король снова стал саксонским курфюрстом, вымолил пощаду, выплатил контрибуцию, отказался от короны Пястов в пользу Лещинского. И с нескрываемым позором отдал свою шпагу, которую ему подарил московский царь.

Теперь можно было разрешить московитскую проблему, и царь Петр о том стал догадываться. Через герцога Мальборо, которому обещал дать денег и рубин такой необыкновенной величины, каких просто нет на свете, предложил мир на следующих условиях: Петр отдает все захваченные земли, за исключением небольшого куска Ингрии с рекой Невой, в устье которой поставил город, названный своим именем, и выплачивает приличные деньги, замаскированные под выкуп той землицы.

Все советники и фельдмаршалы убеждали короля принять те условия – он тогда отказался, уверенный в своей победе, и сейчас впервые в жизни жалел о той роковой ошибке.