Число противников резко увеличилось, Швеция потеряла уже все прибалтийские земли, Ингрию, и речь шла об утрате завоеваний короля Густава-Адольфа. Надо было торопиться с возвращением, но тут пришла долгожданная новость, что вызвала приступ оптимизма: султан приказал заточить в семибашенный замок русского посла Петра Толстого, что означало объявление Московскому царству войны.

Огромная османская армия, в которой насчитывалось сто двадцать тысяч человек (к ней позднее прибыла конница из Крыма), двинулась в Молдавию. Навстречу царь Петр вывел свои полки, начав Прутский поход. Однако война для московитов не заладилась с самого начала.

Русские войска численностью в сорок пять тысяч солдат и офицеров попали в окружение на Пруте, неделю отбивали яростные атаки янычар, и у них закончились порох и продовольствие. В лагере начался голод – судьба царя, как казалось, была предрешена. Шпионы доносили, что Петр ходил между палатками в полном отчаянии.

Карл в эти дни от радости потирал руки, зная условия, на которых Порта соглашалась заключить мир. А там были пункты, касающиеся Швеции, ей предполагалось вернуть все завоеванное, кроме Ингрии со строившимся там Петербургом. Однако взамен царь должен был отдать Псков с округой и признать польским королем Станислава Лещинского.

Каково же было безмерное удивление Карла, когда он узнал, что великий визирь Мехмед-паша заключил с русскими перемирие, по которому Москва возвращала Оттоманской Порте все свои завоевания Азовских походов. А вот интересы союзной Швеции не учитывались вовсе – от царя Петра лишь потребовали предоставить свободный проезд Карлу через занятые территории Польши до шведских владений.

В ярости король прискакал в ставку визиря и потребовал продолжения войны и разрыва перемирия, на что Мехмед-паша ему заявил, что делать этого не будет, и с дерзкой усмешкой произнес: «Ты уже их испытал, и мы их знаем. Коли хочешь, так нападай на них со своими людьми, а мы заключенного мира не нарушим!»

Мехмед-паша не скрывал издевки, прекрасно зная о том, что с королем только триста солдат и верных драбантов. Зато позднее стало известно, что визирь получил от русских взятку в 150 тысяч полновесных талеров. Однако деньги ему впрок не пошли – взяточника удавили по приказу султана, но, к огорчению Карла, итоги мира турки стали соблюдать.

Там был пункт, по которому султан обязывался отослать шведского короля, – русские отказались передавать османам Азов, пока данное условие не будет выполнено. Султан отправил подарки с дюжиной великолепных арабских коней, и Карлу посулили дать еще восемь сотен кошельков с пятью сотнями золотых монет в каждом.

Такая взятка взбесила Карла, король категорически отказался покинуть Бендеры, не испугавшись, что против трех сотен шведов турки двинули двенадцать тысяч янычар с пушками. Начался знаменитый Калабалык – «шум», как назвали османы эту стычку. Шведы яростно сопротивлялись, убили две сотни янычар, потеряв в семь раз меньше.

Но сила, как известно, солому ломит!

Дом османы подожгли, король повел верных ему воинов на вылазку. В схватке ему отсекли кончик носа, но схватили, завернув в ковер. Повязали арканами и шведских солдат – жертвы среди противоборствующих сторон оказались минимальными. Карл целый год не вылезал из постели, симулируя болезнь, но потом понял всю бесплодность ожиданий – воевать с русскими султан не собирался.

И тогда он за две недели в сопровождении всего одного адъютанта доехал до Штральзунда, который держали в осаде союзники. Но силы гарнизона уже были исчерпаны, и темной ночью король отплыл на лодке в Балтийское море, где его подобрала шнява и доставила в Карлскрону.

Так он ступил через пятнадцать лет на родную землю. Без армии, без денег, с потерей многих территорий! Фортуна жестоко поиграла им, поманив призраком победы!

Теперь война подходит к логическому концу – страна разорена долгой войной, в армии всего двадцать тысяч солдат. Да, есть еще флот, но он гораздо меньше объединенных датско-русских эскадр. Нужно мириться с царем Петром, чтобы не потерять то, что еще сохранилось, и вернуть хотя бы часть потерянных территорий.

Момент удобный – между союзниками начались раздоры, нельзя упускать такой случай…

– Ваше величество! Французский офицер Дарю привез вам письмо царевича Алексея. Он боится отца и просит у вас убежища и помощи, так как цезарь отказал ему в этом!

– Немедленно отправь самых доверенных офицеров, они должны найти царевича и доставить его сюда. – Карл говорил резко, привычно. В эту минуту король понял, что фортуна снова повернулась к нему, и принялся приказывать барону Герцу так, как делал всегда в решительную минуту: – Подбери поляков и русских, царевича нужно перехватить в дороге, если он выехал от цезаря. Пусть обещают от моего имени защиту и убежище, я дам войско, чтобы отвоевать ему престол. И денег дай им в дорогу нормальных, не «своих» далеров!

Карл поморщился. Казна была пуста, а Герц – тот еще прохвост – предложил чеканить медные эре и заменять ими серебряные монеты. Проще говоря, занялся порчей монеты от лица государства. Спустя три месяца началось обесценивание монет, цены на товары возросли до небес, иностранцы не желали принимать в уплату медь.

Если бы король знал русскую историю! Ведь пятьдесят пять лет тому назад отец царя Петра тоже попытался проделать подобную штуку, заменив серебряные деньги медными. И доигрался со своим экспериментом – ответом ему стал знаменитый Медный бунт!

Но Швеция не Московия, народ тут терпеливый; чтобы он пошел на восстание, его надо хорошо расшевелить…

Глава 8

«Так, эти два охламона меня парить в бане будут в четыре руки, какими подкову согнуть могут?!

Что-то мне расхотелось туда идти!

Чуть придавят – мяукнуть не успею и ножками засучу. Закроют мое личико чем-нибудь плотным – и дышать через пару минут перестану. А скажут – угорел, мол, царевич, зело слабый! Так, свидетели очень нужны, чтобы на мое мытье смотрели и, чуть что не так, среагировали.

Служивых, что ли, позвать?!

Тот солдат в синем мундире как-то странно на слугу смотрел – это ведь он квас проверял. И сейчас на солдат рычит, голос узнаваемый. Или несколько иначе сделать – вытурить их из бани под любым предлогом, тогда полностью возможность покушения изведу.

Думай быстрее, времени мало, уже подходим. А ведь глаза у банщика очень нехорошие, с прищуром. Так смотрят на жертву, которую прикончить собираются. И зачем сухим веником так крутить! А ведь он на публику играет, не местный он!»

Алексей остановился как вкопанный, не доходя пары шагов, и уставился на банщика. Гляделок тот не выдержал, взгляд вильнул, хотя голос был до приторности приветливый.

– Ох, царевич, и попарим тебя, рука у меня легкая, всю хворь разом выгоним телесную! Здоровый выйдешь!

«Щас, через три буквы сплюнь! Этого упыря гнать надобно и Ваньку – тот вообще Каин. Ни на минуту с ними оставаться нельзя – убьют, а всем скажут, что сам помер, болезный. Способов умертвить множество, знавал я одного умельца – не служил бы государству, у братков бы заказы брал миллионные, настоящий киллер!»

– Легкая, говоришь? Да ты ими лом согнешь без натуги. А потому тебя к себе близко не подпущу, и тебя, Ванька. Делать вам в бане нечего! Тут рука нежная нужна и ласковая. Дочку хозяйскую позовите, а вы – вон на улицу. Ее слов слушаться будете, если что мне там потребно будет.

– Так она рябая и страшная как ведьма, царевич…

– А мне с нее не парсуну писать углем, – отрезал Алексей и так уставился на слугу, что тот замолчал, воровато отведя глаза. И банщик был смущен, открыл было рот, но, наткнувшись на взгляд Алексея, поперхнулся словами. И что характерно, веником играть перестал.

– Служивый! Тебя как зовут?

Выгнув бровь, Алексей посмотрел на солдата – показалось, тот немного растерялся, но тут же собрался, что-то сообразив. И доложил громким голосом, привыкшим отдавать команды:

– Лейб-регимента светлейшего князя Меншикова капитан-поручик Огнев Никитка, ваше высочество!

– Прикажи девку позвать, пусть все нужное принесет, что ей потребно будет. А этих вон от бани – морды откормленные, надавят на косточки, я и помру в одночасье, ибо хворый. И епанчу с плеч моих снимите – тяжела она для меня. Пшел вон!

Последнюю фразу Алексей адресовал банщику, но тот буквально застыл в проеме с удивленным выражением лица и нехорошим блеском в глазах. Офицер тут же к нему подвинулся, и суровый голос драгуна не внушал ничего доброго.

– Ты что, ослушник, царевича не слышал?!

Может быть, банщик был силен для Алексея, но Огнев свалил его с ног ударом кулака, затянутого кожей краги – перчатки с раструбом. Этого хватило – банщик встал на колени в грязь и принялся кланяться. Слуга под яростным взглядом драгуна скукожился и живо снял епанчу с плеч царевича, боязливо смотря на кулак.

– Фома, за девкой иди спешно! А вам, гвардейцы-преображенцы, баню охранять и никого к ней не подпускать. Квас в бане есть? Еда или питье какое, сладости там?

– Токмо квас один, господин поручик, – продолжал кланяться банщик. – Я сам на поварне взял…

– Уже выдохся, – бросил офицер. – Силантий, живо за квасом, пусть при тебе все отопьют. С Фомой и девкой вместе возвращайтесь!

– Слушаюсь, господин поручик!

Драгун в синем мундире заспешил к постоялому двору. Алексей зашел внутрь, в лицо приятно пахнуло жарой и непередаваемым ароматом трав – весьма приятным.

– Куды лезешь?!

– Дак за квасом…

– Сам вынесу.

Преображенец зашел в баню, подцепил за край небольшую кадушку с квасом, вышел в открытую дверь, а затем взял и вылил квас на голову незадачливого банщика – тот присел в грязь от неожиданности. Но это было только начало экзекуции. Далее от гвардейца последовал пинок тяжелой туфлей в живот. Здоровяк застонал и скрючился, держась руками за брюхо.

Преображенец негромко произнес:

– Квас крышкой закрывать надобно, бестолочь лукавая и ленивая. И зубы спрячь – выбью!

Гвардеец сунул под нос кулак, покачал им из стороны в сторону и с угрозой произнес:

– Пошел со двора. Увижу тебя тут – прикладом фузеи изувечу, кости переломаю. Теперь ты! Раз слуга царевича, то епанчу прибери и жди, когда его высочество из бани выйдет. Епанчу вычисти, на печь ее положи. И как скажут, то бежать сюда, не мешкая, и теплая одежда чтоб была!

В проем двери было хорошо видно, как слуга буквально скукожился, а гвардеец поправил блестящую бляху на груди и продолжил воспитательную беседу:

– Ослушники зловредные, вам было велено Алексея Петровича беречь, скоты, а вы порчу проглядели. Еще раз такое будет, багинет в брюхо всажу. Давай беги, немочь бледная, и постель смени, все теплое настели – руки бы тебе с корнями вырвать!

«Сурово они тут с народными массами, прямо каратели. Вначале избивают, потом говорят, что делать. Почему нельзя иначе? Объяснить ведь можно по-человечески, неужели не поймут?!»

Дверь закрылась, и в предбаннике стало сумрачно – свет лился через маленькое окошко, прикрытое грязным стеклом, скорее пластинками слюды. Алексей огляделся, когда глаза чуть привыкли. Два на три метра широкая лавка, застланная в несколько слоев чистыми половичками, поверх которых наброшена простыня. Стопка какого-то белья, полотенца и вышитые рушники. На полу кадушка стоит, в углу поленья березовые кучкой свалены, рядом с печной дверцей, в щели которой видно бушующее алое пламя. Прислушался – так и есть, звонко гудит огонь, тяга в печи хорошая. Да и натоплено жарко, даже тут пробирает.

Алексей скинул с себя грязное белье, нюхнул рубашку – от нее пованивало изрядно. Скривил губы – вот она, истинная забота нерадивых слуг. За четыре дня, что он лежал в беспамятстве, никто не удосужился тело его обмыть и новое нижнее белье надеть.

– Ух ты…

Открыв дверь в парилку, Алексей присел на корточки – жар был немилосердный. Вернулся обратно, взял несколько простынь, на ощупь грубых, домотканых. И снова зашел в парилку, пригибаясь. Воздух звенел от жара, а потому дверь оставил открытой – потихоньку станет чуть легче, разойдется жар под потолком.