На полог не полез – там и здоровый человек сейчас не высидит. А вот широкая лавка привлекла внимание. Обогнув кадушки и стараясь не коснуться стенок печи, он набросил ткань на лавку и прилег. Тут было тепло, но жар не припекал. Алексей быстро согрелся, ему стало хорошо, и он не заметил, как тут же задремал…

Глава 9

– Как зовут твою дочь? Сколько гарнцев в пуде?!

«Полегче что-нибудь спроси – откуда я знаю, как ее зовут по имени, если я даже с женщиной еще не целовался?!

И сколько весят эти самые гарнцы, вообще не ведаю! Блин, надо что-то сказать в ответ, вон как “родной папаша” надрывается! Сейчас как вмажет кулаком от ярости, его уже прямо трясет от злости, а удар у него впечатляющий».

Алексей ощущал, как струится по телу горячий пот, но ничего сделать не мог, распятый на широкой лавке. Подступивший к нему человек высокого роста был узнаваем по многочисленным фильмам и книгам – сам царь Петр Алексеевич, отец царевича.

– Молчишь, собака?!

– А что мне ответить тебе, батюшка, если я память потерял…

– Не лги, лиходей, ты есть бес! Память потерял, говоришь? А почто тогда речью так хорошо владеешь? Слова ведь ты забыть должен, раз памяти лишился, а ты их помнишь, не мычишь коровою. Да и говоришь ты складно, но не по-нашему, а ведь речь Богом заложена. Выглядишь ты как Алексей, то верно, но в теле том не его душа, да и речь твоя чужая!

Алексей в отчаянии прикрыл глаза веками – крыть было нечем, царь его лукавство видел насквозь.

«Замучает, собака, и живьем сожжет, как колдуна. И правду говорить гораздо хуже, чем лгать, – еще большие муки перетерпеть придется. Попался я теперь окончательно, сейчас пытать начнут!»

– Что молчишь, бес? Отвечай!

– Я твой сын, батюшка, несчастный и горемычный Алешенька, на которого порчу навели и памяти лишили.

Алексей как мантру повторял «легенду» и видел, что царь категорически не верил.

Петр Алексеевич положил свою тяжелую руку ему на живот и прорычал в бешенстве:

– Ты куда сына моего дел, отдай мне его! Удавлю, гад мерзостный! Потроха рукою вырву! Где царевич?!

Ужас накатил жуткой волной, Алексей запаниковал, дернулся…

– Что с тобой, царевич?

Алексей вскинулся на лавке, машинально утер пот ладонью, облегченно вздохнул. Приснившийся Петр Алексеевич оказался настолько страшным, что ехать к нему в столицу расхотелось окончательно и бесповоротно. Это был прямой путь добровольно лечь на плаху, причем после зверских пыток. Нужно было стать полным и законченным кретином, чтобы поехать на встречу с «батюшкой», который, несмотря на достоинства, обладал весьма скверным характером и вспыльчивостью.

– Сон только, пусть и кошмарный…

Алексей дернулся с облегчением, но тут по его лицу провели полотенцем – ласково так утерли, как ребенка.

– Уснул ты, царевич, вот и сон плохой. Жар для доброго сна вреден, но в бане люди зачастую вещие сны видят – те самые, которые сбываются. Но ничего, сейчас я тебя травяным отваром обмою, и легче станет. Хворый ты после болезни, вот и помстилось. А я волосики тебе ромашкой сполосну и расчешу, смою пот весь – то болезнь из тела твоего вышла. И веничком пройдусь – дубовые листья крепости добавят.

Девичий голос журчал, как чистый и прохладный ручеек на летнем лугу, изрядно успокаивая. Алексея стали тереть и обмывать нежные девичьи руки, принося немалое удовольствие, да такое, что понемногу млеть начал. И, лежа на лавке, он сквозь прищуренные веки подсматривал за хозяйской дочкой, сообразив сразу, кто его разбудил и избавил от кошмара.

– Тремя водицами окатить тебя надобно, но после того как настои трав в кожу впитаются и силу свою дадут. Со старой травницей сборы делали летом, когда полную силу травы набрали, дюже они полезные. И я других еще заварила, что порчу изгонят и силу телесную тебе вернут.

Голос ее журчал, и Алексей чувствовал, что пропадает в нем целиком и полностью. Никогда в жизни с ним так ласково не говорили девушки, шарахались от него, брезгливо поджав губы. А эта вела себя совсем иначе – девушка не хотела ему зла, он это чувствовал, наоборот, готова была сделать все, чтобы ему помочь.

Ладная такая девчонка, крепко сбитая, а не полненькая, как ему показалось вначале. Да и лицо ее оговорили – не такое уж страшное, только пятен от оспы много. Зато носик миленький, чуть вздернутый, и сочные полные губы, которые манили и притягивали, созданные для поцелуев. Взгляд спустился чуть ниже – полотняная рубашка на ней промокла от воды, обрисовав крепенькие полушария груди, довольно увесистые. Большие соски, размером с крупную вишню, оттопыривали ткань, завораживая чудным зрелищем, которого ему не приходилось видеть раньше.

Это сильно взволновало, однако и смутило Алексея. Ему стало невыносимо стыдно, и он отвел взгляд в сторону, уставившись в печную стенку. Спросил, скрывая смущение:

– А откуда ты знаешь, что порчу на меня навели?

– Так о том все говорят, ты ведь несколько дней беспамятный лежал. А позавчера драгуны изловили горбуна Мишку, у нас так и прозвали его – горбатый. Волхв он, взгляд недобрый – у нас в прошлом году две коровы доиться перестали, молоко пропало, как он на них посмотрел. Изловили его и травы нашли колдовские с вороньими перьями. Ох и лютовал драгунский офицер, что у бани стоит. Сознался горбун, что порчу на тебя навел по злому умыслу. Его сразу в кандалы забили и уже в Москву повезли, в Преображенский приказ…

Девушка осеклась на последних словах, да и Алексей знал по прочитанным книгам, что данное заведение князя-кесаря имеет по нынешним временам страшную репутацию.

– Офицер этот тебе страсть как предан верным псом – весь ликом почернел, когда ты в беспамятство впал. А сейчас лютует – страсть, на боярина старого волком смотрит. Сама слышала, как он драгунам своим говорил, что верить тому нельзя, ибо лжу на тебя, царевич, старик возводит.

Девица болтала, Алексей навострил уши, слушая бесхитростную речь. И хотя от ласковых прикосновений замирало сердце, в ее словах он услышал главное – есть те, кто о нем искренне печется. И если установить с ними связь и получить нужную помощь, то можно бежать за границу. Одна проблема – он ведь сам не знает, с кем настоящий Алексей Петрович интриги закручивал и переговоры.

На него в таком случае посмотрят как на самозванца – вряд ли поверят в басню о потере памяти. Однако ехать в Санкт-Петербург на расправу было страшнее, лучше сейчас бежать куда глаза глядят.

– Горемычный ты, царевич, – супруга умерла, детки сиротами растут, матушка им новая нужна… О том у нас все говорят тайком, тебя жалея. Добрый ты, слухом ведь земля полнится, оттого тебя мачеха невзлюбила, говорят, что она через слуг своих и опоила. Ой! Прости дуру…

– Ничего, ты правду сказала, милая, так оно и есть. – Алексей погладил ее руку, которая сразу застыла. – Тебя как зовут, добрая душа?

– Аглой кличут – от оспы, сам видишь, уродиной стала. Перестарок уже, замуж не возьмут без богатого приданого. А батюшка сам в долгах, еле концы с концами сводим…

– Да какая ты уродина, ты очень красивая… ой…

Алексей смутился, понимая, что сейчас сам выглядит нелепо: он возбудился, а так как лежал на спине, то понимал, какое постыдное зрелище видит Аглая, что сейчас мыла ему живот.

– Хороший ты, царевич, и ласковый…

Девушка наклонилась над ним, ее глаза загадочно и призывно блестели, кончик языка облизал полные губы, и Алексей почувствовал, что сходит с ума от нахлынувшего вожделения. И не сдержался – привстал и припал поцелуем, от которого закружилась голова, когда ему яростно и нежно ответили. И это безумство продолжалось несколько минут, пока он без сил не рухнул на лавку, оторвавшись от источника наслаждения.

– Кусаешься, милый царевич, будто в первый раз целуешься. – Девушка как ни в чем не бывало продолжила мытье.

– Так я и есть в первый раз, – честно ответил Алексей, но сообразил, что ляпнул, и сразу поправился: – У меня ведь память та порча отшибла. Тщусь вспомнить хотя бы лица и не могу. Хотя слова пришли сами на язык. А более ничего не помню, даже как целоваться. А ты где так научилась?

– Да подружки научили, они так мужей своих ублажают. А я в девках который год сижу и блюду себя. Царевич, возьми меня, холопкой твоей верной буду. А как набалуешься со мной досыта, то замуж отдай – после тебя любому за честь будет меня замуж взять.

Слова девушки буквально пришибли Алексея. Он лежал на лавке и, как рыба, вытащенная на берег, только беззвучно раскрывал рот…

Глава 10

– Прости, царевич, не знал я, что от порчи тебе память отшибло. Счел, что правильно делаешь, меня совсем не признавая. Петрушка Толстой, старикан вредный, царя Петра на твою смерть подбивает, как мачеха и Алексашка Меншиков, князь светлейший, из самой грязи вылезший конюх.

Никита Огнев говорил еле слышно, почти к самому уху склонив голову. Да и понятное дело – стоило бы кому подслушать постороннему, то впору сразу «слово и дело государево» кричать.

– Меня сам Александр Васильевич Кикин, глава Адмиралтейства петербургского, послал. Это он тебе советовал к цезарю бежать. Он ведь и меня через других людей в полк Меншикова устроил, меня сейчас вернейшим человеком светлейшего считают.

О том, что ты поверил ласковым письмам отца и согласился приехать, узнал три недели тому назад. Меншиков сюда меня отправил с приказом под караул тебя взять, если ты дальше Курляндского герцогства не поедешь. Зайти в Митаву и силой забрать оттуда, конвоировать в столицу в кандалах. Однако ты сам голову в ловушку засунул – зачем решил вернуться на собственную погибель?!

– Не знаю, памяти, говорю, нет совсем! Как отшибло напрочь, так и не возвращается, даже буквицы писать не могу. Ты что, не заметил, что говорить тоже стал неправильно?!

– Будто иноземец, и говор у тебя, царевич, совсем иным стал. И смотрел на меня как на чужого. Прости, то я от отчаяния. Розыск вести сам Толстой будет, а не князь-кесарь новый, сын старого Ромодановского, но тоже зверюга страшный. Много людей под пытки и казни пойдут.

«Ох ни хрена себе, а я его шантажировать вздумал!

Трижды дурак!

Но то от полного незнания здешних реалий и прошлых событий. Так вот почему драгун до сего дня в знакомстве не сознавался – думал, меня цезарь выдал царю с потрохами.

Или это подсыл от Толстого или Меншикова?

Нет, непохоже на провокацию, на мне и так грехов перед царем как на шелудивой собаке блох. Нет, он за себя беспокоится да за Кикина и других заговорщиков, которых я не знаю. Ведь розыск пойдет, я под пыткой их сдам – понимает, что боль не вынесу».

– Бежать тебе нынче надо, завтра все будет готово. Пока, государь, притворяйся дальше болящим. Все про порчу знают. Верь, мы поможем тебе, со мной двое драгун, верных до смерти. Мы ведь родичами Лопухиным приходимся, меня твой дядя Абрам Федорович крестил, родительница покойная, царство ей небесное, в свойстве с матушкой твоей, царицей Евдокией Федоровной будет.

После этих слов Алексей поверил офицеру лейб-регимента полностью, окончательно и бесповоротно. Назвать царицей насильно принявшую постриг постылую Петру жену плахой попахивало даже для отпетого провокатора. Причем стало ясно – убивать царевича Алексея не станут, чтобы замести следы заговора. Не те они люди, будут стараться вытягивать его до последнего момента, как единственного законного наследника московского престола и того, на кого сделали ставку.

– Хорошо, все исполню как скажете.