– Вы печатаете уже более двенадцати часов. Я бы решил, что вы тут умерли, если бы не стук машинки.

Такие предположения не очень-то вежливы – Доггер как-никак занимается похоронами отца. Неужто хочет одним махом разобраться со всеми Ласселсами? Дурацкая шутка, хорошо, что ее единственный адресат – я сама.

– Как вы видите, со мной все в порядке. Будьте добры, не входите больше в кабинет без стука. – На самом деле это не кабинет, а старая библиотека, всего их три – старая, испанская и главная, – но я не в том состоянии, чтобы читать Доггеру лекции по Харвуд-Хаусу. Я в состоянии лишь укусить его словесно пару раз.

– Я колотил в дверь около пяти минут. А у меня тяжелая рука.

Не знаю, хочет ли он устыдить меня этим замечанием, но в любом случае – затея провальная, кроме усталости, ничего не чувствую.

– Мне жаль, что заставила вас волноваться. Давайте пройдем на кухню и вы подробно расскажете, как продвигаются дела.

Я начинаю вставать и даже встаю, но меня чуть ведет в сторону, и рукой смахиваю со стола стопку листов – семьдесят три, если быть точной. Листы разлетаются по полу, успеваю заметить, как один проскальзывает под библиотечные ступени.

– Я помогу. – Доггер присаживается, ловко подбирает страницы, а я просто стою и смотрю – тянет виски, да, он прав – двенадцать часов слишком даже для меня. Наконец, семьдесят два листа зажаты в его руках растрепанной стопкой. Остается последний – улетевший под ступени, я иду вызволять его сама, а когда возвращаюсь – Доггер уже не здесь – смотрит на лист, глаза бегают по строчкам.

– Доггер?

– Откуда это у вас? – Вскидывает голову и переворачивает бумагу так, чтобы я увидела написанное. Это лист с цифрами – лежал на столе вместе с остальными, с ними же и упал.

– Он был в вещах отца. Боюсь, я не понимаю, что это.

– Там есть еще?

– Там? Нет, не думаю. Лежал на полке с пижамами, я внимательно все осмотрела. – Я забираю у него стопку и стараюсь выровнять, постукивая ею о стол. Хорошо, что имею привычку маркировать, не придется долго возиться с очередностью. – Вы понимаете, что это?

– Отведите меня в кабинет Агастуса.

– Зачем?

– Просто отведите меня в кабинет. Я расскажу после.

После чего? Такая странная фраза. Почему его так озадачили… Доггер не дает додумать – фамильярно хватает под локоть и аккуратно подталкивает к выходу. Да в самом деле! Что он там такого углядел, среди цифр, откуда такое нетерпение? Впрочем, когда человек во власти идеи – мешать ему расспросами – последнее дело, это я знаю по себе.

Идем в другое крыло, в китайский кабинет – недалеко от спальни отца – молча. Дом дремлет, в переходах темно, но сквозь высокие окна пассажа светит огрызок луны. Странно выглядят в расплывчатом свете китайские напольные вазы, как замершие в простенках гвардейцы, узор расплывается, стекает по фарфору. Удивительно, но нам встречается Милли – в такое-то время, – она обмахивает перьевой метелкой багеты картин – только нижние части, естественно, Милли не настолько исполнительна. Суета, вероятно, из-за завтрашнего события, я неоднократно говорила Ванессе, чтобы начинали подготавливать дом для прощания, но они оттягивали, явно не желая признавать очевидного. Доггер Милли не замечает – идет, уперев взгляд вперед и чуть выпятив нижнюю челюсть – живое воплощение Юнион Джека. А вот Милли замечает: приседает, видимо, в реверансе – больше походит на попытку изобразить прыжок кузнечика – и быстро убегает в коридор для слуг. Боится очередных ценных указаний по уборке. Ну-ну.

– А вот и…

Доггер не дослушивает, порывисто входит в мной открытую дверь – какая обходительность! – окидывает взглядом комнату, на секунду задерживается у китайского чиппендейловского кабинета – дверцы открыты, видно с десяток маленьких выдвижных ящичков. Отец пренебрежительно называл его складом для мелочи, откуда такая нелюбовь?.. Доггера кабинет тоже, судя по всему, не впечатляет – подходит к столу красного дерева эпохи регентства, – странно, что прижился именно здесь, впрочем… Дергает один из ящиков. Заперт.

– Дайте невидимку, я видел у вас в волосах.

Судя по суровому выражению лица, он не понимает, что проговорился. А может быть, и не проговорился, и я выдумываю, но хочется выбрать первый вариант – это приятно, маленькая компенсация за беспардонность у дверей.

– Вы хотите взломать стол? Это…

– Агата, я читал ваши книги. Холмски так виртуозно вскрывает замки, никогда не поверю, что вы сами этим не занимались. – Мне бы покраснеть от такого выпада, но я лишь чуть приподнимаю бровь. На самом деле, мы с Мэттью ковырялись в замках все детство напролет, ведь иначе было не заполучить предмет нашей тайной и постыдной страсти – плитки из конской мяты. – Так что давайте, а если боитесь, что поцарапаю, можете сами.

Я вынимаю невидимку из прически и молча протягиваю ему через стол. Доггер кивает и принимается за дело. Мне не видно подробностей со своей стороны Суэцкого канала, но «дело» занимает у него ровно три секунды, после чего выдвигает ящик и… Я опираюсь пальцами о стол, наклоняюсь вперед, чтобы лучше видеть. Замеряет высоту ящика расставленными пальцами. То же самое проделывает со следующим и еще одним, пока не доходит до последнего. Если судить по замерам, ящик не такой глубокий, как остальные. Доггер кивает сам себе, выдвигает ящик до конца и переворачивает над столом. Сыпятся скрепки, бумажки, стопка визитных карточек раскладывается веером. Что ж, если задачей было устроить бардак – задача выполнена, можем расходиться. Доггер ставит пустой ящик на стол прямо поверх канцелярской ерунды, сильно нажимает ладонью на дно, едва уловимо двигает рукой вверх и вынимает фанерку. Тайник. Однако.

– Агастус себе не изменяет. Раньше прятал так флягу.

Я в замешательстве. Он не говорил, как именно познакомился с отцом – получается, по работе?.. Отец служил во время войны в министерстве… А Доггер тогда… Не понимаю. Не понимаю, и с чего вдруг моему непьющему отцу прятать фляги. Но, видимо, пока вопросы останутся без ответов – Доггер выгребает из тайника листы – успеваю заметить, что на каждом из них все те же цифры через запятую – и поднимает, наконец, глаза на меня.

– Мне нужен «Гамлет» и «Потерянный рай». Вы можете посмотреть в библиотеке и принести их?

Шекспир? Либо у нас планируется заседание книжного клуба с булочками и чаем, либо книги необходимы, чтобы расшифровать код. Это ведь он, верно?.. Но отец… даже кроссворды ненавидел, считал пустой тратой времени и всегда фыркал, если замечал, что сижу с карандашом и «Таймс».

– Это шифровка?

– Принесите книги.

Доггер говорит холодно, на грани грубости.

– Я должна…

– Не должны. Не спорьте. Принесите книги, – неожиданно смягчается, опускает глаза на учиненный им же беспорядок и продолжает почти извиняющимся тоном: – Миссис Тернер оставила вам пирог на кухне. Не знаю, с чем он, но выглядит вкусно.

Что-то было в Доггере такое… знакомое?.. За секунду до нелепой фразы про пирог. Точно. Отец так говорил по телефону – тихо, чтобы никто не услышал, но интонацию не спрятать так же легко, как слова. Безапелляционность. Стоило ему чуть замешать ее в дифтонги, и уже никто не смел возражать. Даже я. Потом отец заболел и безапелляционность растворилась – в легких стало слишком мало воздуха для нее. Я киваю, разворачиваюсь и выхожу из кабинета. Дверь за моей спиной тут же захлопывается, в замке проворачивается ключ. Не верю своим ушам. Я, конечно, все понимаю – безапелляционность, холодность, мужские дела, но…

– Доггер, на всякий случай, вы только что выставили меня из кабинета моего покойного отца в моем доме!

– Книги!

Каков наглец. Но решительный настрой странным образом мне импонирует. Книги точно есть в нашей библиотеке. Харвуд-Хаус – старый дом, а старые дома, как известно, без Шекспира не выживают.

* * *

В предвкушении того, что вот-вот получу доступ к тайне, настойчиво дергаю пару раз ручку. Дверь открывается, Доггер ловко выхватывает книги у меня из рук и снова захлопывает створку. И снова поворачивает ключ.

– Это нечестно!

– Идите есть свой пирог!

У меня, кажется, даже волосы покраснели от злости. Агата, помни, мужчины – трепетные существа, будь с ними вежлива, и однажды они отплатят тебе тем же. Может быть. Но скорее всего нет. Я была вежлива с Доггером, и что? Получила в ответ пару загадок. А. Ну если так смотреть на вещи, то обмен почти равноценный.

* * *

Одиннадцатый час. Еще пять минут, и ухожу – в глазах двоится от усталости. Беру кусочек тростникового сахара. Забавно, Ласселсы, а именно Эдвин Ласселс, разбогатели как раз на плантациях тростника и работорговле – естественно, какие плантации без рабов? У меня за спиной висит панцирь черепахи, привезен с Карибских островов в восемнадцатом веке, как напоминание. Что ж, теперь потомок вынужден получать сахар порционно, по карточкам. Бедный Эдвин, уверена, на том свете на него периодически нападают приступы невыносимого стыда.

Не успевает во рту растаять кусочек, как на кухню входит Доггер; на самом деле услышала шаги еще раньше, но нужно время, чтобы совладать с собой и отделить этот мужской шаг от тихой походки отца. На секунду в голове возникает картинка: отец входит и отчитывает меня – вместо сна шакалю сладкое – смешное слово, сам его придумал. Этого не будет – никто не войдет. И слова этого не будет – теперь одна его помню. Видимо, что-то все же отражается на моем лице, потому что Доггер замирает, уставившись глаза в глаза. Опять. Он без пиджака, рукава рубашки закатаны – явно не готов к ночному рандеву.

– Что-то случилось, Агата?

– Все в порядке. Шакалю.

Пусть Доггер тоже узнает, пусть слово не умрет.

– Что, простите?

– Ворую сахар, пока никто не видит, и жду вас.

– Меня?

Мне кажется или он смутился? Нет, кажется – смотрит на сахарницу, я двигаю ее чуть ближе к краю, предлагая угоститься.

– Вы так и не рассказали, удалось ли организовать завтрашний день.

– А, да. – Кивает и берет кусочек. – Простите, мы отвлеклись. Катафалк прибудет к десяти часам. Мы с мистером Перкинсом и мистером Эндрюсом договорились. Я правильно понимаю, что галерея – самая большая комната, там такие странные абажуры?

– Да, это на самом деле подставки для канделябров, мы с отцом перевернули абажуры, чтобы потолок лучше освещался.

Он хмыкает и кивает. И что это значит? Пренебрежение? Интерес? Удивление?.. Он поперхнулся?..

– И… гроб будет стоять там до послезавтра. Простите, Агата, но…

– Не понимаете, конечно. Дом должен попрощаться с отцом. И отец с домом. У нас так принято. Простите, наверное, это звучит дико, но таковы традиции. Также кто-то обязательно захочет прийти попрощаться из деревни. Отца… не знаю, любили ли, но попрощаться придут.

– Поэтому зеркала не надо занавешивать? Чтобы… дом как бы видел? – Хрустел куском сахара, присаживаясь рядом на свободный стул. Удивительно, Доггер понимает. Я киваю, и он продолжает: – Прощание с двенадцати до восьми часов вечера. Агастус все продумал.

– К сожалению, мы были в курсе, что исход один, и не питали иллюзий.

Мне хочется перевести тему – невыносимо проговаривать мелочи, пусть остаются только в моей голове. Я спрячу их в маленькую викторианскую сумочку с облетевшим бисерным узором и закину в самый темный и страшный угол.

– Так что коды?..

– Это криптограмма. Пока не готово.

Предложенная новая тема явно запретна: у Доггера глаза становятся зелеными и непроницаемыми, как глазурь на греческих вазах. И я вполне отчетливо, несмотря на усталость, понимаю, не должна больше ни о чем спрашивать – ни о том, откуда знает, что это криптограммы, ни о том, как с ними связан Шекспир и Мильтон. Мы не настолько знакомы. Мы едва знакомы для таких вопросов.

– Но когда будет готово, вы поделитесь?

– Конечно, Агата.