– О да, ох уж эти коты, – вздрогнув, соглашается он. – Обязательно посмотрите, что можно сделать. Вдруг продажи серии резко вырастут и спасут нас.

– Возможно, – с сомнением отвечаю я. Кайла с Хэдли обсуждали плачевные продажи серии про детектива в чайном магазинчике с котами, я как-то слышала.

Мистер Сэдвик встает и протягивает мне руку. Ладонь теплая и успокаивающая, а пожатие крепкое, но когда я смотрю ему в глаза, из нас двоих это он выглядит так, как будто тонет.

Глава вторая

Выйдя из кабинета Кертиса Сэдвика, я улавливаю запах духов Chanel No.5 и слышу смех дальше по коридору. Иду в ту сторону и различаю гортанное мурлыканье Дианы Честейн, главного редактора. Она редко оказывается здесь так поздно в пятницу, и я гадаю, не связано ли ее присутствие с грядущим поглощением издательства. Подойдя к открытой двери в ее кабинет, я вижу, что она откинулась на спинку своего эргономичного рабочего кресла, вытянув вперед длинные ноги в джинсах, выглядя при этом одновременно элегантно и непринужденно в шелковой белой рубашке на пуговицах и наброшенном на плечи бордовом свитере. Темные с проседью волосы облаком венчают острые скулы, на линии роста волос заметен треугольник, мыс вдовы. Рядом на полу стоит холщовый шопер с рукописями, а вместо логотипа там вышиты слова «Книжный червь».

– Привет, малыш, – произносит она, заметив меня у двери. – Слышала, тебя вызывали в логово льва. Как все прошло?

Сидящий на краю стола Аттикус полуоборачивается ко мне и виновато улыбается. Я краснею, осознав, что они говорили обо мне.

– Нормально, наверное. Я могу проработать еще неделю, и мистер Сэдвик сказал, что даст мне хорошие рекомендации.

– Вот непруха, – морщится Диана и делает большой глоток золотистой жидкости из низкого стакана. – Нам всем скоро придется искать работу. Я слышала, в «Белой лошади» ищут людей. В восьмидесятые я работала там барменшей – и за одну ночь получала чаевых больше, чем за неделю работы ассистентом редактора.

– Кстати, о «Белой лошади», – вставляет Аттикус. – Мы идем туда после работы. И ты приходи, Агнес.

– Да, спасибо, может быть… – К глазам подступают слезы. – Мне только надо закончить с той рукописью. – И, уже бегом поднимаясь на чердак, я снова слышу тот гортанный смех, которому вторит сухой отрывистый смешок Аттикуса.

Прохожу мимо Кайлы и Хэдли, которые как раз спускаются вниз: у Хэдли через плечо надет кожаный портфель на застежках, Кайла сжимает в руках телефон.

– Ну как прошло? – спрашивает Хэдли. – Ты…

– Еще неделю здесь, – делано беспечно отвечаю я, протискиваясь мимо них по ступенькам. И, прижавшись к стене, чувствую, что грудь вот-вот взорвется.

Взгляд Кайлы тут же обращается к Хэдли, будто говоря: «Видишь, я так и знала, что ее увольняют», но у Хэдли хотя бы хватает вежливости изобразить сожаление:

– Жестоко. Слушай, мы идем в «Белую лошадь». И ты приходи.

– Да, Аттикус сказал мне, может, увидимся позже.

Когда они спускаются по лестнице, я взлетаю вверх по ступенькам и проскальзываю за свой стол, прячась за горой рукописей, радуясь, что в издательстве такие старомодные порядки и что рукописи все еще печатают, а не заставляют читать с экрана. Стопки бумаги защищают от любопытных глаз, и я уже не могу сдержать слез.

– Дурочка, – говорю я себе, роясь в сумке в поисках бумажных салфеток. – Ты же знала, что все было слишком хорошо и не могло длиться вечно.

Эта должность казалась ответом на все молитвы. Я уже полгода провела в Нью-Йорке, искала место в издательствах, жила в съемной комнатке размером с кладовку, а деньги, заработанные за три года работы учителем в исправительном учреждении для несовершеннолетних на севере штата, быстро заканчивались. То была надежная, стабильная работа, и мне стоило быть за нее благодарной, но иногда, когда я шла по унылым неоштукатуренным коридорам и смотрела через решетки на окнах на серое небо, я чувствовала себя в такой же ловушке, как и девочки, которых направило туда государство. Мне хотелось чего-то большего – романтики большого города, да, но в основном волшебства книг и работы с ними.

Но когда я говорила это на собеседованиях, редакторы и их ассистенты с жалостью улыбались мне и снова спрашивали, где находится государственный университет «САНИ Потсдам», штат Нью-Йорк^[11], и почему я так долго получала диплом, и что это за «Вудбриджское учреждение», в котором я работала.

Другие соискатели, как я вскоре выяснила, заканчивали колледжи попрестижнее и уже проходили стажировки. Потом, поднимаясь в лифте на собеседование в «Рэндом Хаус», я услышала, как два моих конкурента говорят о вакансии в издательстве «Гейтхаус».

– Мой препод английского в Вассаре^[12] прислал мне его по почте, – говорила девушка в кашемировом свитере и клетчатой юбке. – Но издательство такое маленькое и старомодное. У них больше не было бестселлеров с выхода того готического романа в девяностых.

– «Ненастный Перевал»! – воскликнул тогда ее собеседник, одетый в безупречный костюм-тройку. – Я три раза его перечитал в старшей школе. Но да, это было так давно. Удивительно, что они еще на плаву.

Я не стала обращать внимания на их пренебрежительный тон, дурные пророчества, а также на то, что в почти тридцать лет мне стоило бы уже стать кем-то, а не просто ассистентом. В тот же день я направила в «Гейтхаус» свое резюме. На следующее утро пришло электронное письмо с приглашением на собеседование на десять утра, так что мне едва хватило времени отстоять очередь в душ, погладить рубашку в прачечной комнате и быстрым шагом пройти восемь кварталов в центр города.

По крайней мере, дорогу я знала. Еще когда я только приехала в город, то первым делом обошла все издательства, и сразу узнала четырехэтажный особняк – в точности как на логотипе на корешке книги «Секрет Ненастного Перевала». Нажав на кнопку медного звонка, я почувствовала себя так, будто подошла к воротам самого поместья. И уже почти ждала, что дверь откроет старая экономка, миссис Дрок. Вместо нее появилась женщина в бесформенном черном платье, квадратных очках в черной оправе и тяжелых ортопедических туфлях.

– Я пришла на собеседование? – неуверенно-вопросительно сказала я.

– Так пришли же – или нет? – резким тоном отозвалась она. – Будто и сами сомневаетесь. Вы же не из тех миллениалов, которые каждое предложение превращают в вопрос?

– Нет, – ответила я так уверенно, как только могла.

– Хорошо, тогда заходите. И вытирайте ноги. Эти ковры чудовищно тяжело чистить.

Может, она все-таки экономка и есть.

Она провела меня через комнату, заставленную стеллажами с книгами, в небольшой загроможденный кабинет с пробковыми досками по стенам и указала на стул, на котором также стояла стопка книг. Я побоялась спрашивать, что с ними делать, чтобы снова не показаться слишком миллениальной, так что аккуратно переложила их на пол. Женщина села за стол напротив меня и открыла толстую папку в обложке из искусственной кожи, в которой, как я полагала, лежало и мое резюме. Я ждала одних и тех же вопросов: «Почему вы хотите работать в издательстве? Почему вы не проходили никаких стажировок? Где находится Потсдам?», но вместо этого она сказала:

– Вижу, вы работали в Вудбриджском институте.

– Вы его знаете? – удивленно спросила я.

– У меня подругу туда отправили, – ответила она, и взгляд ее за строгими очками смягчился. – Монахини там так же суровы и несгибаемы?

– Монахини почти все уже умерли. В школе теперь преподают в основном учителя-миряне и стажеры из колледжа.

– Как я полагаю, и вы попали туда именно так.

Пару мгновений я сижу не двигаясь. Ее интонация к концу предложения не повысилась, это не было вопросом. Карие глаза за стеклами очков пару мгновений смотрят на меня, а затем она продолжает:

– Печатать умеете?

– Восемьдесят слов в минуту.

– Звонить по телефону?

– Конечно…

– Многие в вашем возрасте не могут. Читать рукописный текст?

– Да…

– Монахини обучали вас грамматике?

– Каждый день, – вырывается у меня, и только потом я понимаю, что выдала то, что сама жила в Вудбридже, а не только работала.

– Хорошо, – заключает она, захлопнув папку, будто переворачивая страницу моей загубленной молодости. – Когда можете приступить?

Она наняла меня из жалости, потому что знала, какие девочки попадают в Вудбридж и как мало дверей потом перед ними открывается. Едва ли я могла найти еще кого-то, кто тоже решился бы поверить в меня. Кроме того, я не хотела работать в одной из этих огромных офисных башен. Я нашла свое место здесь, в этом крошечном уголке издательского мира, спрятавшись под карнизом чердака в своем заваленном бумагами убежище.

Поднимаю голову, и глаза щиплет от соленого ветерка, долетающего из открытого окна. Чернильно-синие облака собрались над рекой, и садящееся под ними солнце отражается от лобовых стекол машин, едущих по Вест-Сайд-хайвей, точно голыш, пущенный по воде и приземлившийся на мой письменный стол. Прямо на конверт, который из тускло-коричневого превращается в насыщенно-охристый, как стены старинной виллы. Я и забыла отдать конверт Глории на отправку. Даже не запечатала. Достаю письма и вдыхаю запах сушеных фиалок. Как сказал Кертис Сэдвик?

«Если бы Вероника написала продолжение, это решило бы все наши проблемы».

Но Вероника Сент-Клэр слепа. Она не стала бы диктовать книгу на устройство или незнакомцу…

А что, если читателю?

Как и в «Джейн Эйр», голос рассказчика в «Секрете Ненастного Перевала» в конце книги обращается к читателю, но только говорит не «Дорогой читатель, я вышла за него замуж», а вот что: «Дорогой читатель, что еще я могу тебе сказать?»

Она закончила в стиле миллениалов, вопросом. Неудивительно, что мы, ее читатели, все еще ждем ответа. Что, если бы она могла дать этот ответ читателю?

Открываю ящик стола и достаю фирменный лист бумаги «Гейтхаус» – старомодный бланк с тиснением, логотипом издательства в виде особняка, и нахожу ручку. Начинаю писать и останавливаюсь. Вероника Сент-Клэр ничего не видит. Но должен же ей кто-то читать письма.

«Уважаемая мисс Сент-Клэр!

Простите меня за нахальство, с которым я решилась писать Вам напрямую. Я работаю в издательстве „Гейтхаус“, и читаю адресованные Вам письма от преданных поклонников, а сейчас, так как это моя последняя рабочая неделя в издательстве, должна присоединиться к их хору. Мы все ждем продолжения! Нам всем хочется узнать, что случилось с Джен и Вайолет. Нам всем хочется вернуться в Ненастный Перевал. Я понимаю Ваши трудности, но если бы Вы могли рассказать историю сопереживающему читателю, как Вы рассказали „Секрет Ненастного Перевала“, возможно, Вы бы согласились?»

Я останавливаюсь и думаю, стоит ли дописать еще что-то. Нужно ли ей сказать, что без продолжения издательство может закрыться? Что я потеряю работу? Но кажется несправедливым говорить ей о проблемах издательства и мелочным – о своих собственных.

«Надеюсь, Вы не откажетесь обдумать мое предложение, – заканчиваю я и подписываю письмо:

Ваш преданный читатель,

Агнес Кори.»

И пока я не успела передумать, кладу лист бумаги в конверт вместе с остальными, пахнущими фиалками листами, облизываю клеевой краешек сверху конверта, плотно закрываю клапан и запечатываю. Затем, убрав конверт в шопер вместе с рукописью о ясновидящем коте, спускаюсь по лестнице и сама иду на почту.