Возглавлял финскую делегацию Аймо Каяндер – премьер-министр Финляндии. С ним были Рудольф Валден – глава МИДа, и Элиас Сайонма – министр финансов. Еще до встречи финны передали, на каких условиях согласны завершить войну и в отличие от британцев их условия были вполне адекватными: они согласились отдать часть своей территории, правда не по той границе, где сейчас проходили боевые действия, а гораздо ближе к нам – где шли бои до пересылки подкрепления с западного фронта. Также они убрали пункт о выплате компенсации с нашей стороны. Это из основного. Там же шли подпункты о передачи тел павших бойцов с обеих сторон, гарантии о ненападении на ближайшие десять лет и беспрепятственный проход наших судов вдоль финского побережья. В целом, по словам Максима Максимовича, входившего в нашу делегацию, условия вполне устроят СССР.

– Значит, соглашаемся? – спросил я.

– Да, – кивнул Литвинов. – Я еще попробую выбить из них хотя бы формальную компенсацию за бомбежку города, но даже если не получится, в остальном условия хорошие.

– Так. А для чего здесь я?

Наркоминдел лишь плечами пожал. Мне вот тоже не ясно, с чего товарищ Сталин включил меня в делегацию. Перед выездом я поговорить с ним об этом не успел – все же слишком неожиданно это было, а отправились мы в Ленинград в тот же день. Зато пока был в пути, успел о многом подумать. И не нашел логичных причин моего присутствия здесь.

Чтобы не терзаться и дальше сомнениями, я все же не выдержал и связался с Александром Поскребышевым, попросив того соединить меня с товарищем Сталиным, когда он будет свободен. Звонок из Кремля в номер гостиницы, где я разместился, поступил уже через полчаса.

– Сергей, – услышал я в трубке телефона знакомый голос с характерным грузинским акцентом, – что-то случилось?

– Товарищ Сталин, у меня есть один личный вопрос – для чего я здесь? – решил я не мудрить и спросить «в лоб».

В трубке повисло молчание, заставившее меня напрячься. Не слишком ли грубо прозвучал мой вопрос? Или я сам должен был догадаться, а сейчас получил «минус очко» к репутации?

– Кхм, – прокашлялся Иосиф Виссарионович, – значит, товарищ Огнев, у вас своих мыслей нет?

Резкий переход в обращении не ускользнул от меня, подтвердив мои мысли, что догадаться о назначении должен был я сам. Но раз уж пошел столь откровенный разговор, отступать и «давать заднюю» поздно.

– К сожалению – нет. Потому и спрашиваю вас. С условиями финской стороны я ознакомился. В целом – вполне приемлемые для нас. Максим Максимович согласен со мной и лишь планирует попробовать дополнительно «выбить» из них еще и денежные отступные. Но вот моя роль во всем этом… она ускользает от меня.

Спустя несколько томительных секунд ожидания, Сталин ответил:

– Есть мнение, что по завершении войны вам следует сменить род деятельности, – у меня внутри все ухнуло вниз. Я потерял доверие? Всего из-за одного вопроса и меня решили «понизить»? Или что имеет в виду товарищ Сталин? – Участие в подписании капитуляции со стороны Финляндии – дополнительная возможность показать другим товарищам, что вы способны на большее, чем занимаетесь сейчас, – мои мысли от самых пессимистических резко сменили вектор. То есть, меня хотят не «понизить», а «повысить»? Но куда выше? И для чего? А Иосиф Виссарионович тем временем продолжил: – Если вы сумеете показать себя на этих переговорах не просто, как статист, то подтвердите мое мнение о вас. И никто не сумеет возразить, что вы недостойны большего.

– Я понял, спасибо, товарищ Сталин. За разъяснения и доверие.

Когда в трубке раздались гудки, я аккуратно положил ее на аппарат и еле слышно выдохнул. Этот короткий разговор вызвал во мне столько адреналина, сколько я не получал даже находясь на передовой. Буквально бешеные скачки какие-то! Давно у меня подобных ощущений при разговоре с Иосифом Виссарионовичем не было.

Приведя мысли и чувства в порядок, я задумался – куда меня хочет «пропихнуть» вождь. Я и так почти на вершине власти. Следующая ступень – нарком либо… член политбюро. О последнем даже в мыслях я не мечтал. Где я и где политбюро? Делать доклады для них – это одно, но самому войти в состав правительства – совсем иное. Должность наркома тоже довольно высокая, но не настолько. Наркомы выполняют решения, которые принимаются в политбюро. Поэтому я склонялся к тому, что на меня хотят «повесить» какой-то наркомат. Вполне возможно, что подвину Андрея Александровича, который метит на пост наркомпроса. Сейчас-то его занимает Андрей Бубнов, но по курсируемым в Кремле слухам товарищ Сталин недоволен его работой. Слишком серьезно Андрей Сергеевич взялся за цензуру, из-за чего воют все литераторы и даже научные деятели, выпускающие статьи в печать. Вот из-за притеснения последних на Бубнова и стали смотреть косо. Я в курсе этого лишь по причине того, что сам занимаюсь пропагандой и просвещением, пусть и не в самом СССР. Ну и Илья Романович на него тоже жаловался, хоть и сам в какой-то мере является «цензором».

Определившись, как мне казалось, с возможным местом моего нового назначения, я задумался – а оно мне надо? Только «обжился» в информбюро, не успел еще «заскучать» там, и – новая должность. К тому же если я прав, еще и со Ждановым снова вражда начнется. Только притерлись друг к другу, мужиком он оказался нормальным, и тут – опять контра? В то же время на посту наркомпроса мои возможности по влиянию на культурное развитие страны вырастут многократно. Сейчас в этом поле мне не нравилось, что невольно у людей складывается ощущение, будто на западе многие вещи гораздо лучше, чем у нас, просто им этого не показывают. Фильмы, как европейские так и американские, всегда заходят на «ура». Что и неудивительно – ведь цензоры выбирают самые лучшие, но это имеет и обратный эффект для наших людей – создает у них ложное ощущение, что на западе все фильмы хорошего качества. Интурист продолжает показывать лучший сервис для иностранцев, чем для наших граждан – хоть я и писал о необходимости выровнять этот аспект, еще будучи членом ЦКК. Да, в определенное время шаги в этом направлении были, но через пару лет все вернулось обратно «на круги своя». Запреты некоторой литературы наоборот – вызывают обратный эффект, привлекая внимание людей, и лишь разжигают в них желание ознакомиться с «запрещенкой». Ну и много иных моментов я бы поменял, чего на нынешнем посту не могу сделать. Короче, смысл проявить себя, чтобы занять более высокий пост был. И я решил действовать.

За основу своей инициативы решил взять пункт Максима Максимовича – стребовать с финнов компенсацию. Литвинов не был уверен, что получится, а вот я приложу усилия, чтобы не только все вышло, но и сумма была не чисто символической.

Первым делом обратился в горком Ленинграда с требованием предоставить отчет о том, на какую сумму получил город ущерб в ходе боев.

– Вы не только там посчитайте стоимость разрушенных домов, дорог и предприятий – но и сколько город недополучил в результате блокады продуктов, иного материального обеспечения, – говорил я Алексею Александровичу. – Сколько работников погибло – их работа тоже приносила доход городу.

– Вы говорите как капиталист, – заметил Кузнецов.

– Я говорю как тот, кто радеет о благе нашей страны, – отрезал я. – Вы же знаете, что мы с финнами переговоры ведем? Они должны заплатить за те разрушения и горе, которые принесли городу и людям. Или вы со мной не согласны?

С такой постановкой вопроса первый секретарь горкома спорить не стал. Но запросил аж неделю на сбор информации.

– Вы уже давно должны были все подсчитать, – не согласился я с ним. – Так что у вас четыре часа. Или мне поставить вопрос о вашей компетентности на этом посту?

Поджав губы, Кузнецов заверил меня, что успеет подготовить отчет в срок. Вот и отлично! Он ведь и правда уже должен был собрать сведения о нанесенных разрушениях и численности погибших. Просто делалось это для разных ведомств и с разными целями, а сейчас все нужно собрать воедино.

Затем я связался с Литвиновым и попросил перенести переговоры на следующий день. Как раз будет время ознакомиться с документами от Кузнецова и составить план ведения переговоров. Третьим шагом стало мое письмо на имя главнокомандующего И. В. Сталина с просьбой назначить меня главой переговорной делегации.

– И зачем тебе это, Сергей? – спросил меня утром Максим Максимович, когда пришел ответ из Москвы вместе с приказом назначить меня главой делегации.

Не скажу, что мужчина был прям недоволен, но легкое раздражение присутствовало. Или он просто умел держать лицо.

– Потому что у меня появились мысли, как не просто надеяться «выбить» из финнов компенсацию, а непременно это сделать.

Вот тут уже Литвинов не сдержался и поморщился, все же это был «камень в его огород».

Так как делегация Финляндии предоставила свои условия заранее, а мы взяли время на «подумать», в этот раз слово взял я.

– Предварительно СССР устраивают предложенные финской стороной пункты мирного договора, – начал я, а финны довольно переглянулись. – Но мы хотим добавить еще один пункт – о денежной компенсации СССР, а конкретно – городу Ленинграду. Возместите те убытки, что мы понесли, когда вы осадили нашу северную столицу, и тогда с нашей стороны мы подпишем договор.

Вот сейчас они нахмурились. Еще и смена главы нашей делегации не прошла мимо их внимания, что тоже не добавило им настроения. Мое участие в польских переговорах разошлось по всему миру, и чем оно закончилось – знали все. Так что пренебрежения на лицах оппонентов я не видел, лишь напряжение и недовольство.

– Полагаю, – медленно начал Аймо Каяндер, – теперь нам необходимо время, чтобы подумать над вашим предложением.

– Думайте, – кивнул я. – Но потом условия изменятся. Сейчас мы готовы уступить территории, которые заняты нашими войсками, хоть и не все. Но через час – вся земля, на которую ступил красноармеец, будет считаться нашей территорией.

Я сделал паузу, после чего поставил точку в разговоре:

– Мы ждем вашего положительного решения через час.

И не прощаясь, встал из-за стола. За мной потянулись и остальные члены нашей делегации. А вот финны сидели ошарашенные и растерянные. Настолько жестко советские дипломаты с ними еще не говорили. Ничего, время, когда СССР был слаб, прошло. Пусть привыкают!

Глава 6

Июнь – июль 1939 года

– Да как он смеет говорить с нами в таком тоне! – полыхал возмущением Аймо Каяндер, когда их делегация осталась наедине.

– Сталин сделал прекрасный ход, – в отличие от премьер-министра, даже с неким восхищением сказал Рудольф Валден.

– Прекрасный?! – воскликнул Аймо. – И где он прекрасен-то?

– Не для нас, – поправился министр иностранных дел. – Для Советов.

– Опять же не понимаю, чего хорошего в том, что нам пытаются выкрутить руки? Даже для Советов это невыгодно. Мы ведь можем и отказаться от переговоров.

– Посмотри на все со стороны, Аймо, – доверительно ответил Рудольф. – Их главный дипломат – Литвинов – был вполне корректен, как и полагается его статусу. Но красные понимают, что сейчас они сильнее. И очевидно, что их вождь решил попытаться выжать из ситуации максимум. Этот Огнев – он ведь не дипломат, поэтому подобные выходки ему могут простить. А вспомни, как поляки попросили поставить его во главе делегации – и что вышло? Рассчитывали на его возраст, что удастся «запудрить мальчишке мозги», как говорят русские, а при срыве переговоров – развести руками, мол, это он виноват. И просчитались. Я созвонился с нашим послом в Польше вчера, когда узнал, что это по просьбе Огнева перенесли переговоры. Он много интересного рассказал о ходе подобных переговоров в Польше. И каждое новое предложение со стороны этого «мальчишки» было еще хуже, чем предыдущее. Но он продавил свою позицию! Поэтому я считаю, нужно соглашаться. Сталин, назначив его главой делегации, с одной стороны предельно просто и в то же время жестко донес свою позицию, а с другой – сохранил себе лицо тем, что ее озвучил не официальный дипломат, а Огнев.

– И унизил нас, – мрачно заметил Каяндер, – ведь руки нам выкручивает не Литвинов, а этот парень.

– Ну не так чтобы и унизил, – хмыкнул Рудольф. – Огнев все же имеет и собственный политический вес. Но у меня сложилось впечатление, что он этого сам не особо осознает. Или осознает не до конца.

– Почему? – удивился Аймо.