Ворота автоматически распахиваются, мы заезжаем во двор. Просторный, окружен зелеными кустами, припорошенными снегом. Высокие ступени ведут в большой двухэтажный… коттедж? Да, сейчас стало так модно называть богатые халупы.

Одно время даже мы с отцом жили в подобном. Он тогда говорил, что на пике карьеры и так мы будем жить теперь всегда. Но потом нам пришлось резко съехать, и короткая сказка кончилась. Мы начали постоянно переезжать, не задерживались дольше трех дней на одном месте. Отели, ночлежки, забегаловки – я потеряла счет нашим переездам, в которых часто даже документов никто не просил.

Мы прятались, но папа никогда не говорил от кого. Кажется, мы убегали от того, к кому я теперь попала, и нет пути назад. В том лесу я достаточно набегалась, чтобы возвращаться туда снова.

Я выбираюсь из машины и застываю на месте. Мне страшно входить, кажется, что, когда двери дома откроются, для меня все изменится. Возможно, я даже больше никогда не выйду оттуда. Живой.

Воспаленное сознание то и дело подкидывает страшилки из отцовских дел про маньяков. Один неверный шаг – я не сбегу: Охотник тут же меня догонит. И сделает больно. Точно так же, как сделал тогда больно той бедной лани. Он ее не пожалел – и меня не пожалеет тоже.

Смотрю во все глаза на Волкодава. Боже, имя его реально оправдывает. Мощная спина, широкие плечи, на три головы выше меня. Он меня прикончит в этом доме и в бетон закатает, так?

Охотник закуривает, смотрит на меня – между нами два метра расстояния. Лучше бы три, ну да ладно.

Стоять на месте мне больно, стопы адски жжет, но я не показываю этого. Ему ведь все равно плевать. Всем плевать. Была бы мама – может, пожалела бы, а так я сама за себя. Всегда.

– Вижу, ты хочешь что-то спросить. У тебя есть такая возможность.

– Зачем я вам?

– Ты будешь отрабатывать долг отца.

– Как именно отрабатывать? Что вы хотите?

– А что ты можешь?

– Не знаю. Ну то есть могу убирать, посуду мыть. Я все по дому делать могу. Пыль еще там стирать. Я все умею.

Почему-то сбивается голос, дрожит. Понимаю прекрасно, что мне нужно какое-то преимущество, а у меня его нет и предложить нечего. Денег тоже нет. Все, что было у отца, мы давно потратили на эти переезды.

А если Охотник посчитает меня бесполезной, то что – дальше продаст? Он же может, как Адик, сбагрить меня за границу, и тогда что? Ничего уже.

– Это… я не бесполезная, могу работать полный день. Сколько мой отец вам должен? Много?

– Жизнь, – чеканит, а у меня внутри все дрожит.

– Как это?

Охотник смотрит на меня как на насекомое. Глупую зайчишку, точнее. Сбоку дует холодный ветер, под забинтованными ногами хрустит снег.

– Так. Твой отец убил моего брата, так что теперь твоя жизнь принадлежит мне. Это и будет твой долг. Мила Круглова умерла.

– Что?

– Что слышала. Ты для всех подохла вчера. В свою прежнюю жизнь ты больше не вернешься. Никогда.

Волкодав не пытается смягчить или как-то подготовить меня. В лоб просто рубит, пока я пытаюсь переварить то, что в силу возраста мне понять еще сложно.

– С этого дня ты живешь здесь. Во всем мне подчиняешься. Все. Иди в дом.

Это немного не сходится с моими ожиданиями, ведь я понимаю, что речь вовсе не о деньгах, которые можно отработать. Он о жизни моей говорит! О долге жизни, навсегда, навечно.

– Я никакую жизнь вам отдавать не буду!

– Будешь или сдохнешь по-настоящему.

– Нет!

– Иди в дом, Мила.

– Никакого долга моего отца перед вами нет. И я все равно сбегу!

– Рискни. Посмотрим, к кому первому ты попадешь: сутенеру, вору или наркоману.

Волкодав говорит со мной как со взрослой (хотя предвижу, он многое скрывает) и не сюсюкает, как с малолетним дурным дитем. Он просто ставит перед фактом честно и без прикрас, но от его грубости и этих страшных слов у меня начинает трястись все тело.

В голове крутятся вопросы, но у меня не хватает ни смелости, ни сил задать их сейчас. И лишь одно мне важно узнать именно в этот момент, сейчас, быстро:

– Как мне вас называть?

Чудовище, убийца, бандит… еще варианты?

Волкодав докуривает сигарету, выдыхает дым через нос и тушит бычок о пепельницу на крыльце. Открывает входную дверь:

– Сергей.

Так я узнаю имя Охотника, но на размышления времени мне не дают. Волкодав распахивает дверь, я несмело захожу в дом, морщась от сильной боли в стопах. Заяц недостреленный, ну да ладно.

В доме пахнет сладким шоколадом и корицей. Вместо ожидаемой тюрьмы с цепями я попадаю в теплую кухню, где за столом сидит молодой парень, уплетает суп, а у плиты мелькает фигурная женщина.

Так я узнаю, что у Охотника есть жена и сын. У него семья. Настоящая. Вот почему он носит кольцо, надо было додуматься раньше.

Внутри все скручивается в тугой узел. Неловко, стыдно, страшно.

Зачем Охотник забрал меня к себе? Мы ведь так и не обсудили мои обязанности или то, как именно я буду отдавать ему этот долг жизни.

Точнее, он уже не просто Охотник. Это чудовище из леса зовут Сергей.

Глава 11

Я выросла без мамы, она умерла, когда я родилась. Наверное, я ее и убила. Если бы меня не было, она бы точно еще жила.

Я не знаю, каким человеком мама была, но на всех фото она улыбалась, а в шкафу я однажды нашла несколько платьев, которые она сама сшила.Я видела в старых черно-белых альбомах ее фотографии, у нее так же, как и у меня, были темные волосы, большие голубые глаза. Она работала в ателье.

Отец никогда не любил говорить о матери, ничего мне о ней не рассказывал. Это была запретная тема, после которой он неизменно начинать пить, так что я старалась это подавить в себе, забыть, не думать.

Порой я просто представляла, каково это, когда есть мама. Когда она может подойти и обнять, дать совет, вкусно накормить, ну… ну хоть что-то. У всех были мамы, бабушки, ну или тети. У меня же был только отец, и то по праздникам. У него сложная работа, а я мешала. Всегда. И по любому поводу.

И вот сейчас я попадаю в этот прекрасный теплый дом, где на кухне порхает женщина, она в домашнем фартуке, и здесь так пахнет сладкой корицей и выпечкой, что клянусь, я готова умолять, лишь бы мне дали хотя бы кусочек того, что там у нее в духовке.

– Виктория, это Мила. Мила – Виктория. И наш сын Константин. Костя, поздоровайся.

– Привет.

– Здравствуйте.

Я стою рядом с Сергеем, как соседский родственник, и пошевелиться не могу. Они все здесь чужие люди, а я словно резко стала ярко-зеленого цвета: все внимание на меня, сканируют, точно радары.

Не шевелюсь, задерживаю дыхание, хочу увидеть реакцию этой женщины. Она не такая уж и молодая, на вид ей лет тридцать пять, не худая, довольно упитанная блондинка с пухлыми губами, маленьким носом и обилием золотых украшений, точно разом обнесла половину ювелирки у завода.

Она удивленно смотрит на меня, на Охотника и снова на меня, а после расплывается в добродушной улыбке:

– Привет, Мила! Проходи, присаживайся, не стесняйся!

Меня усаживают за стол. Наливают что-то горячее в тарелку, рядом пододвигают еще парующий пирог с яблоками. Это шарлотка, я ела такой однажды у подруги. Мама ее пекла. Я чуть не рыдала тогда, я такой пирог ела впервые.

Напротив меня сидит парень вразвалку. Блондин, чертовски похож на мать.

– Кушай, дорогая, я знаю, ты с далекой дороги.

Эта Виктория начинает меня обхаживать, точно я какая-то важная гостья или как минимум принесла гостинцы. И бутерброды мне с ветчиной, и даже какие-то заморские фрукты.

И она такая добрая, что мне аж неловко. Святая простота, просто душка. Такая теплая, хорошая, заботливая. Как будто мама.

Сергей при этом пьет кофе, стоит у окна, Костя что-то бубнит про учебу. И такая идиллия тут у них, что мне аж тошно, хотя, наверное, я просто первый раз оказалась в полной семье. Настоящей, а не такой, какая была у меня.

У нас с папой было вообще не так. Кардинально. Он привозил продукты, я что-то по-быстрому готовила, или чаще мы ехали куда-то есть.

Пироги, понятное дело, он мне не пек, да и дома редко появлялся. Я сама обычно со всем справлялась – к слову, весьма недурно. Отец от меня много не требовал, кроме как ходить в школу, да и сами уроки никогда не проверял. Я чувствовала тотальную свободу… ну или ему было не до меня просто, тут как посмотреть.

Да, я росла как трава в поле, но как-то же выросла. Благо наличие погон у отца частенько убирало лишние вопросы от училок.

Мы были семьей, пусть неполной, но папа любил меня и заботился. Как мог. По-своему. Иногда он ругался, особенно когда я не хотела в очередной раз переезжать или попадалась ему под горячую руку, тогда да, мог ударить. Иногда ощутимо, тогда мы не разговаривали. В последнее время он срывался, однажды сказал, что я обуза, что только мешаю ему.

– Почему ты ничего не ешь, Мила? Тебе невкусно, наверное, не нравится?

Виктория складывает свои пухленькие руки на большой, плотной груди, а у меня в животе точно камень. Не хочу ее обидеть, но и заставить себя не получится. Я когда нервничаю, кусок в горло не лезет, всегда так.

Нет, я голодная, клянусь, слона бы умяла, но при них есть не могу. Не лезет мне. Ну что непонятного? Так и сижу перед этим супом, ложку даже не взяла.

– Нравится. Все вкусно, – выдавливаю, едва хватая воздух. Сглатываю, в горле дерет, но не могу я так. Не привыкла. Как на суд меня привели, со стыда помереть хочется.

Кто я здесь, что я… какие у меня обязанности? Сергей так и не сказал. Он буравит меня взглядом сейчас. Блин, хоть под стол залезай, да и стыдно. И Костя этот палит так, что хочется отвернуться. Он в дорогих шмотках, а я в простом спортивном костюме, хоть и новом, с бирками.

Кажется, я нарушила их семейную идиллию, я что-то делаю не так. Осторожно встаю, смотрю на Охотника. В окно, что ли, шугануть? Так схватит же, да и их трое, я одна, еще и ноги мои перебинтованные – поймают.

Задираю голову, осторожно смотрю на Сергея:

– Можно выйти отсюда?

Он коротко кивает, и в этот момент Виктория снова вырастает передо мной. Как липучка.

– Пошли, дорогая, я тебя провожу! – лепечет его жена, и я иду за ней по длинному коридору, поднимаюсь на второй этаж, держась за хитроумные красивые перила.

Хоромы, конечно, тут царские, хоть и у нас с отцом недолго был хороший дом.

Эта тетя приводит меня в одну из комнат на втором этаже, и я вижу в ней завал из коробок, а еще крошечное окно. Я такие на зоне видела, когда один раз с отцом там была. Точь-в точь такое было.

– Ну чего смотришь? Да, тут не убрано, но ты, честно говоря, как снег на голову! Ну все. Тут сиди! И чтобы тихо! – шикнула на меня и быстро захлопнула дверь. На стене обвалилась штукатурка.

Усмехаюсь: понятно теперь. А я думала, чего это с ней, а она просто играет.

Эта святая простота – напускная для мужа, но я не злюсь. Я ведь и правда как снег на голову, да и не племянница я никакая, а так… добыча из леса, сувенир ее мужа с охоты.

Прохожу внутрь комнаты, хотя тут особо не развернешься. Она большая, но тут все коробками заставлено, в углу рядом стоит кровать. Маленькая койка на пружинах, матраца даже нет.

Тут никто не живет, не спальня, а кладовка. Ну ладно, крышу дали – и на том спасибо. Могло быть хуже, мог быть просто лес.

Я осторожно опускаюсь на это койко-место и обхватываю себя руками. Из окна виднеются ворота. Не рад тут мне никто, и так понятно. Надо валить отсюда, пока еще цела.

***

Прошло три часа, Сергей уехал, за ним закрылись автоматические ворота, и я вижу из окна, как по периметру прошел охранник, а затем еще один. Тюрьма это, а не дом, на зоне и то веселее.

Наличие охраны слегка усложняет задачу уйти отсюда по-тихому, но я найду подходящий момент, потому что здесь мне все чужое и я не знаю, зачем я вообще Охотнику сдалась.