– Обойдусь, на худой конец, но не рекомендую самому нападать. Толку не будет. Твоя подписка все равно у меня, – он постучал по карману, Муниф услышал характерное шуршание. – Спрячь пистолет как следует. Если эти люди увидят, им не понравится, поверь.

Они молча проследовали через дом и вышли с другой стороны на улицу, где стоял джип с выключенными фарами. Даже когда открылась дверца на заднее сиденье, свет в машине не зажегся – никому не нужны внезапно прилетевшие снаряды.

В салоне остро пахло оружием и потом. Сидели двое – водитель и пассажир рядом с ним. Муниф уселся на заднее сиденье, не зная, как себя вести – не здороваться же, в самом деле. Его тоже не поприветствовали.

Салим, подойдя к машине со стороны водителя, облокотился о кромку опущенного оконного стекла и быстро заговорил на незнакомом Мунифу языке, вроде бы на турецком. Водитель засмеялся, хлопнул по подставленной ладони Салима, и машина тронулась с места.

Измученный Муниф и хотел бы заснуть, но только крепче сжимал рукоять пистолета и таращился в темноту за окном. Ехали, останавливались, пережидали, иногда с кем-то созванивались по спутниковому телефону, переговаривались на том же языке, на каком водитель разговаривал и с Салимом. Муниф подумал, что они не знают арабского и даже вздрогнул, когда водитель ему велел, не оборачиваясь:

– Ляг на пол и лежи тихо, лицом вниз.

Муниф не заставил просить дважды и уткнулся носом в резиновый коврик, ухитрившись так изогнуться в позвоночнике, что коленки при этом уместил в выемку под сиденьем водителя.

Услышал снова турецкую речь, когда машина остановилась и водитель, не выходя из машины, с кем-то заговорил. Обливаясь потом от неудобного положения, духоты и страха, Муниф подумал, что люди Салима решили того обмануть и отправились к границе с Турцией. Однако прикинул, что до границы доехать еще не успели бы, к тому же не стали бы прятать пленника, если приехали к своим. И все же Муниф сдвинул флажок предохранителя на пистолете и замер. Боковым зрением увидел свет фонарика, скользнувший по заднему сиденью, но скрюченного на полике человека не заметили. Машина тронулась с места, набирая скорость.

– Вылезай, – сказал водитель.

Больше прятаться не приходилось. Ехали до рассвета, не останавливаясь. Муниф не спал уже третьи сутки. Вполглаза дремал в машине, но ни мозг, ни тело не отдыхали и не восстанавливались, он испытывал только щекочущее ощущение в голове от раздражающей усталости, словно термиты пробрались в черепную коробку и вгрызались в кости изнутри.

В очередном доме из череды бесконечных перевалочных квартир игиловцев они провели часа три. Первый час водитель лежал на ковре в комнате и храпел, задрав бороду к потолку. В его приоткрытый рот норовила залететь муха, которую лениво отгонял второй игиловец. Муха отлетала к потолку, кружила какое-то время вокруг лопастей вентилятора и снова пикировала к приоткрытому рту спящего. Потом спал второй.

Муниф не сомкнул глаз. Ему дали бутылку воды и велели сесть под окно, что он беспрекословно и сделал. Старался не встречаться глазами ни с тем, ни с другим своим проводником. Знал всегда, что хищникам – лисам или волкам, если встретятся в горах Йемена, – не стоит смотреть в глаза. Эти двое, хоть и двуногие, хищники.

Поехали дальше уже при дневном свете. И вскоре Муниф увидел долины, засаженные оливами и финиковыми пальмами, росшими под Идлибом. Теперь уже после недавних боев в этих рощах слишком много железа, и к тому же взрывоопасного железа. Муниф потер распухшие от ударов подбородок и скулу, подумав, что такие парни не остановятся на достигнутом. Вовсе сожгут эти рощи и разломают то, что пока еще не доломали… Впрочем, Сирия мало его волновала, а уж тем более ее сомнительное будущее. Свое будущее куда интереснее.

Когда въехали в Идлиб, Муниф воспрял духом и указал водителю, куда ехать. Однако до последнего не верилось, что все закончится мирно. Он подозревал, что, зайдя в квартиру, боевики заберут документы и вещи и либо отвезут его обратно вместе с барахлишком, либо прибьют тут же. Зачем им нужен его труп, он не додумал воспаленным от бессонных дней и ночей мозгом. Сознание пробуксовывало и ходило по замкнутому кругу, в котором движителем был инстинкт самосохранения.

Он отдал паспорт одному из боевиков, поднявшемуся с ним в квартиру. Другой остался в машине, и это вселяло надежду на мирный исход. Боевик быстро сфотографировал все страницы паспорта и даже обложку. Бросил небрежно документ на столик у двери и сказал со злостью:

– Скажи спасибо Аббасу. Из-за тебя мы рисковали.

Муниф кивнул машинально. Запер за боевиком хлипкую дверь съемной квартиры и почувствовал, что вот-вот упадет. У него опустилась голова и руки повисли плетьми, словно из него вынули сразу все кости и мышцы. Он стоял так несколько минут, боясь сделать шаг и потерять сознание. Оно ему еще было нужно, чтобы сообразить, стоит ли тут же сбежать или лучше не дергаться, как советовал Салим. Позвонить знакомым Джазима, чтобы подыскали другую квартиру? Или пойти на ближайший базар и там найти того, кто сдаст на несколько дней квартиру или хоть комнату?

Покачиваясь, он таращился в зеркало на свое лицо в кровоподтеках, осунувшееся, со щетиной на щеках, с густым кровоизлиянием вокруг темно-коричневой радужки глаза, с бледностью, проступившей через природный загар. Чуть вьющиеся смоляные волосы были встрепаны, когда он стянул с головы гутру, заметив на ней кровь.

Нет, сейчас идти куда-то немыслимо. Нет сил, нет понимания, куда идти, да еще в таком виде. На базаре он может привлечь излишнее внимание. Его могут снова захватить в плен. У него вид жертвы, подранка, от него исходит сигнал слабости и уязвимости. Даже если существует риск оставаться здесь, в квартире, адрес которой известен недружественным силам, больший риск выйти из дома.

Муниф дошел до кровати в комнате, упал на нее и уснул свинцовым сном. Обрывки событий монотонно и тошнотворно мелькали перед глазами. Спал он почти сутки. Потом помылся, постирал одежду с чувством брезгливости и вдруг ощутил, насколько он голоден, даже голова закружилась.

Выглянув в окно, увидел мальчишек, гонявших мяч во дворе. Некоторые играли босиком, другие ухитрялись это делать в драных вьетнамках. Подозвав одного из них, Муниф попросил его подняться на второй этаж. Дал ему денег и поручил купить хлеба, фиников, блок сигарет и пару бутылок воды.

Чумазый мальчишка, не сильно отличающийся от йеменских парней, сочувственно посмотрел на его избитую физиономию и согласился сбегать в магазин за символическое вознаграждение. Через пятнадцать минут все принес.

Муниф поел совсем немного и еле успел добежать до туалета. Его рвало неудержимо. Он даже испугался, что ему отбили внутренности. Однако, умывшись теплой водой из-под крана, решил, что раз нет сильной боли, то это реакция на переутомление и стресс.

Ему хотелось как можно быстрее вырваться из Сирии, но, если судить по тому, как на него таращился мальчишка, становилось понятно, что лучше переждать хотя бы дней пять. Телевизора в квартире не было. Мобильный у Мунифа отобрали еще в плену. Однако о том телефоне он не жалел – купил его здесь для одноразовой акции, там никакой персональной информации о нем и его связях.

Совершив омовение, Муниф долго молился, обнаружив на стене метку направления Киблы^[10]. Ему было за что благодарить Всевышнего. Завершив молитву, Муниф почувствовал себя окончательно очистившимся от плена и омерзения, которое испытывал все это время, в особенности омерзения от собственной слабости и постоянного металлического привкуса крови, возникшего во рту не столько из-за разбитых губ и расшатанных зубов, сколько из-за страха.

Улегшись на кровать, Муниф поставил рядом с собой железную пепельницу, взятую с кухни. Предстоящее ожидание казалось бессмысленным и мучительно долгим. Муниф вынужденно остался наедине со своими мыслями. Никаких отвлекающих факторов – ни телевизора, ни интернета, ни компании, жующей кат^[11].

Он закурил, пожалев, что под рукой нет ката, чтобы, набив рот, пожевать его и забыть обо всем, как он это делал, хоть и нечасто, в последние годы. Ощутить чувство эйфории и обезболить нывшее от побоев тело.

Муниф не слишком злоупотреблял катом, а уж тем более не любил жевать его в компании. Закрывшись в своей квартире, купленной благодаря Джазиму и прибылям от плантации ката, полулежа на ковре, он обычно смотрел телевизор, если электричество не отключали, забив за щеку листья наркотика. Хотя жевание ката считалось престижным занятием и все знакомые должны видеть степень твоего благосостояния (делали это, как правило, публично), Муниф ходил на подобные посиделки с катом только по просьбе Джазима в компанию его приближенных.

Кат запрещен и в соседнем с Йеменом Омане, а здесь, в Сирии, тем более. Поэтому сейчас Муниф довольствовался табачной отравой. Выдыхал дым, выглядел сонным и вялым.

Он пялился в потолок съемной квартиры, пытаясь сосчитать мух и думая, что упал еще ниже, чем мог предполагать. Он смирился с тем первым падением, случившимся девять лет назад. Тогда у него фактически не было выбора – или смерть, или безбедная жизнь и предательство, правда, не в таких масштабах, о каких его попросили вчера. Буднично попросили, усталым хриплым голосом из темноты сирийской ночи. И снова безальтернативно, и опять же он один на один с решением своего дальнейшего пути…

Муниф давно чувствовал себя почти стариком. Средний возраст в Йемене восемнадцать-девятнадцать лет. Именно юнцы активно участвовали в «арабской весне», когда американцам, англичанам, израильтянам и некоторым стабильным странам арабского мира удалось взбаламутить население в Тунисе, Сирии, Йемене, Египте… Ставку делали на молодчиков, необразованных, неустроенных в жизни, да и не особо желающих работать. Подобные им всегда готовы на решительные действия, при этом они зачастую искренне верят в свою правоту.

Однако уже тогда Муниф смотрел на все это с позиции взрослого человека, умудренного опытом. Он стоял по другую сторону баррикад, носил офицерские погоны, неплохо разбирался во взаимоотношениях племен и йеменских партий, знал цену подковерной борьбе, невольно оказавшись непосредственным свидетелем многих перипетий во власти. Успел окончить Военное инженерное училище в Сане, оказавшись опасно образованным в стране, где чуть меньше половины населения не умеют читать вовсе. Особенно женщины. Афаф, вдова брата, неграмотная. Только деньги очень ловко считает и благополучно сидит на шее Мунифа. Одно утешение: она в Сааде, в доме родителей Мунифа, а он в Сане, и они не видятся. И тому есть объективные причины.

Он не желал задумываться, зачем и кому возит деньги в Сирию. Его это не касается – так он считал, хотя, конечно, не верил в благотворительность генерала и тех, кто за ним стоит. Такая «работа» уж точно не имеет отношения к безопасности Йемена. Генерал же выполняет, по-видимому, какие-то обязательства, чтобы его продолжали поддерживать не только американцы, но и саудовцы.

После вчерашних событий Муниф вынужденно задумался, почему такие парни, как Салим, внедряются в ИГИЛ и ведут активную работу против вызревающего халифата. В Йемене есть свои такие же игиловцы, только их более раннее издание – алькаидовское, но того же производства, совместного саудо-американского, их спецслужб.

Муниф уже успел понять, что бывший президент Али Абдалла Салех использовал AQAP в своих интересах, да и нынешний президент Хади тоже. Вливание денег с помощью таких курьеров, как Муниф, позволяло руководить очередными терактами или на время прекращать деятельность боевиков, когда правительству и президенту это было нужно, и возобновлять ее снова, чтобы под борьбу с терроризмом получать финансирование от США и саудовцев. А самим Штатам и Саудовской Аравии подпитка террористов позволяла получить внешний повод для вторжения на территорию Йемена для борьбы с теми же самыми террористами, которых они подкармливали.