Тромсё – это небольшой остров, примерно одного размера с Манхэттеном, расположенный между материковой частью Норвегии на востоке и гораздо более крупным Квалёйа («Китовый остров») на западе. Если бы название не нанесли на карту, найти его на ней было бы затруднительно: он практически неотличим от сотен других островов, усеивающих побережье Норвегии. В Тромсё живет около восьмидесяти тысяч человек, он третий по численности населения город к северу от Полярного круга. В оживленном центре есть все, что нужно человеку: торговый центр, три большие торговые улицы и несколько кинотеатров. И все равно он показался мне изолированным и диким. Я постоянно задавалась вопросом, в какой степени знание карты – а Тромсё маячил где-то на самой верхней точке глобуса – повлияло на мое ощущение, что теперь я живу на краю Земли.

Факультет психологии Университета Тромсё оказал мне радушный прием на просторах Арктики и скрасил нахлынувшее по приезде одиночество. Встретившись с Йоаром лично после почти года переписки, первое, что я услышала: «Надо же, ты существуешь!» Йоар познакомил меня с коллегой, которая стала для меня самой близкой подругой в Норвегии, чья мудрость обогатила эту книгу, доктором Айдой Солхаг. Она первая из многих жителей Тромсё, которые разрушили стереотип, что скандинавы холодные и сдержанные. В типичном для Айды стиле она сразу же после знакомства пригласила меня к себе домой на ее день рождения.

Следующим вечером я, вся на нервах, пришла на первую вечеринку в Норвегии. Когда я неловко мялась в дальнем углу комнаты, ко мне подошел мужчина в очках с массивной черной оправой и представился как Тор-Эйрик^[4], а я представилась со своим акцентом девушки из Нью-Джерси как Кери.

– Как тебя зовут?

– Кери. Ке-ри.

– Произнесите-ка по буквам.

– К-Е-Р-И.

– А! КА-ри! Вы знали, что это очень распространенное в Норвегии имя?

У меня отвисла челюсть, когда Тор-Эйрик объяснил: «Кери» – несколько искаженное на американский манер Кари, и это имя не просто популярно в Норвегии, оно имеет норвежские корни. Как американцы используют собирательное имя «Джейн» для всех лиц женского пола, так и норвежцы в этих же целях пользуются именем «Кари». Во мне будто сработал переключатель, появилось ощущение некой принадлежности к чему-то. Я не очень верю в судьбу или предназначение, однако меня, человека далекого от Норвегии, чьи родственники никогда там не были, будто осенило. Я мгновенно перемахнула через забор и попала в новую жизнь: Кери в Норвегии.

Несколько месяцев мы с Йоаром готовили почву для нашей работы, дополняли исследовательскую базу, собранную мной до приезда в Тромсё. Мне становилось все комфортней в новой культуре и коллективе, и к тому же обнаружилось дополнительное преимущество выбранной темы: у каждого, с кем я общалась – в повседневных беседах, на вечеринках, в обеденный перерыв на факультете психологии в университете, – была своя теория, почему их город живет полной жизнью даже в полярную ночь. Кто-то уповал на рыбий жир или имитирующие солнечный свет лампы с регулируемой яркостью. Другие объясняли прекрасное настроение активной позицией горожан, обилием культурных фестивалей в Тромсё и ежедневными поездками на работу на лыжах. А большинство жителей попросту не придавали полярной ночи большого значения. Многие даже с восторгом ждали наступления зимы и уникальных возможностей, которые она принесет: лыжи, уютные посиделки дома и отдых.

Однако лишь в октябре, спустя несколько месяцев после начала исследования, я осознала: моя зацикленность на отсутствии сезонной депрессии, скорее всего, привела к тому, что я задавала людям не те вопросы. На вечеринке у Айды Тор-Эйрик пригласил меня присоединиться к его группе медитации. Каждый вторник на этих собраниях я получала первые уроки того, насколько жителей Тромсё не пугает погода: при свете солнца, в темноте, в снег и дождь мы собирались в зале, чтобы посидеть вместе в тишине. В один из таких вторников я вышла из здания возле гавани Тромсё со своей новой подругой Ферн Виксон. Она приехала из Австралии и к тому времени жила в Тромсё больше пяти лет. В свободное от работы научным секретарем Комиссии по морским млекопитающим Северной Атлантики время она проводила занятия йогой в своей домашней студии Peaceful Wild, из окон которой открывался вид на фьорд острова Квалёйа, или гоняла на мотоцикле по островам Арктики. В тот вечер Ферн спросила, как долго я планирую оставаться в Тромсё. Мой грант заканчивался в мае, но я ответила, что надеюсь захватить кусок местного лета. «Было бы обидно пережить зиму и уехать накануне наступления лучшего времени года», – сказала я.

Не колеблясь ни секунды, Ферн ответила: «А я вот не уверена, что лето – лучшее время года».

Жителей Тромсё комментарий Ферн вряд ли бы удивил. Но я была поражена: неужели Ферн имела в виду, что зима – лучшее время года?! В Тромсё, в принципе, их только два: долгая зима и короткое лето, внезапно наступающее между концом мая и концом июня, в начале периода полярного дня. Более того, каждый раз, когда я говорила кому-нибудь в США, что переезжаю в Арктику на год, чтобы изучать зиму, чаще всего в ответ слышала: «да никогда на свете», «меня бы накрыло депрессией», «я терпеть не могу зиму» и, мой личный фаворит, «ты надеешься поехать в Норвегию, чтобы выяснить, почему у местных жителей не бывает депрессии, и не заработать зимнюю депрессию себе?».

В общем, реплика Ферн подтвердила мысль, которая сквозила во всех разговорах с местными жителями, но пока не дошла до меня: люди ждут зимы с нетерпением. И тогда я по-новому и более объективно посмотрела на свое исследование. Тезисы, изложенные в первоначальном плане, были неверны. Предполагалось выяснить, почему жители не страдали от депрессии, а это по умолчанию означало, что зима депрессивна по своей сути и они каким-то образом невосприимчивы к этому. Однако население Тромсё, похоже, придерживалось иного взгляда: зимой нужно наслаждаться, а не терпеть ее. Друзья утверждали, что зима в Тромсё будет полна снега, катания на лыжах, северного сияния и всего самого koselig, что в переводе с норвежского означает «уютный». Осень пролетела так, что я и глазом моргнуть не успела, и я потихоньку начала замечать проблески зимней магии. К наступлению ноября в каждом кафе, ресторане и доме зажглись огонечки свечей. Даже в комнате отдыха университета мы обедали при свечах. Я надела свою первую пару беговых лыж и пошла по Lysløpa, хорошо освещенной пешеходной и лыжной трассе, проходящей вдоль всего острова, скользя и часто падая среди заснеженных сосен. Потом в Тромсё вернулись киты – это был их последний шанс откормиться перед путешествием южнее, чтобы произвести на свет потомство, и каждая прогулка по фьорду превращалась в игру «волна или кит?» и попытки углядеть в воде плавники. Я впервые в жизни увидела северное сияние и каким разным оно может быть: полосатым и волнообразным, как складки шторы, или расплывчатым и туманным, как зеленая морось в небе.

По мере того, как жизнь в Тромсё начинала приносить мне все больше и больше радости, я начала видеть не только серость, сомкнувшуюся вокруг железными прутьями в ту первую поездку на автобусе в город, где я так тосковала по дому. Я убедилась: полярная ночь – это не период абсолютной темноты, а время красивых красок и мягкого, рассеянного света. Ферн сказала, что никогда не называет полярную ночь по-норвежски mørketid, «темное время», а предпочитает использовать альтернативное название blåtid – «синее время», подчеркивая преобладающий в ней цвет. Услышав это, я стала чаще обращать внимание на окутывавшую все вокруг мягкую голубую дымку и приучать себя воспринимать этот свет как уютный, а не тусклый. Стоя на автобусной остановке в шерстяном термобелье и видя собственное дыхание, любовалась небом. Благодаря тому, что солнце не показывалось из-за горизонта, оно часами было раскрашено мазками розового, фиолетового, бледно-желтого и всех оттенков синего. Мои норвежские друзья приходили на встречи пешком или на лыжах, бодрыми и отдохнувшими после пребывания на свежем воздухе, – это вдохновляло укутываться потеплее и проводить время на улице даже в самые холодные дни. Однажды в середине ноября мы с группой иностранных друзей-студентов отправились в Квалёйа, чтобы в последний раз перед полярной ночью полюбоваться, как солнце освещает вершины гор, окрашивая пики в бронзу, медь и золото. Вернувшись домой, я расставила свечи на всех свободных поверхностях и выключила обогреватель – их тепла было вполне достаточно.

Первоначальный блок вопросов для исследования был составлен под влиянием моего культурно обусловленного взгляда на зиму. Я решила добавить анкету, которая позволила бы определить привлекательные стороны зимы и сосредоточить внимание на положительных моментах этого времени года. Но столкнулась с одной загвоздкой: кроме тестовых батарей для выявления сезонного аффективного расстройства каких-либо других психологических опросников касательно отношения к зиме не существовало^[5]. В наличии имелись опросники по сезонной депрессии, стрессу и нарушениям сна зимой, и ни одного инструмента, позволявшего определить положительные аспекты.

Это не только усложнило проведение исследования, но и натолкнуло на мысль о некоторой предубежденности широких научных кругов в подходе к изучению зимы. Мы изучаем то, что можно измерить, а отсутствие каких-либо инструментов для учета преимуществ зимы доказывало: ученые не привыкли искать или учитывать положительный зимний опыт, несмотря на тысячи научных статей, посвященных зимней депрессии. Разработав блестящую систему помощи страдающим от этого расстройства людям, ученые, исследователи и клиницисты, ненамеренно создали в психологической литературе когнитивное искажение своей убежденностью, будто нужно обращать особое внимание на негативное влияние зимы на психическое здоровье человека. И, кажется, никому в голову не пришло подумать о миллионах людей по всему миру, умеющих радоваться зиме зимой^[6].

Примерно в это же время я прилетела обратно в США и поехала в Стэнфорд в рамках программы повышения квалификации по психологии. Там я познакомилась с Элия Крам, профессором психологии, ставшей впоследствии моим научным руководителем. Элия, мы зовем ее Эли, заведует Стэнфордской лабораторией психики и тела, где руководит новаторским исследованием влияния менталитета на самочувствие, работоспособность и физиологию. Она определяет менталитет как «базовые представления о природе и функционировании вещей в мире»: это можно сравнить с мысленной призмой или рамкой, через которую человек воспринимает и обрабатывает информацию. Менталитет влияет на то, что мы замечаем и чего ожидаем, и, хотя мы не всегда осознаем механизмы его работы, исследования показывают, что они могут оказывать сильное влияние на поведение, здоровье и ощущение счастья. Во время наших разговоров о ее исследованиях и моей работе в Норвегии Эли предположила, что именно менталитет играет определенную роль в позитивном восприятии зимы, которое я наблюдала в Тромсё.