Любой текст, генерируемый современной цивилизацией, есть сокращенная Библия, как одна из теней большого огня на стене пещеры Платона. Такова участь изводного знания – быть размноженным в симулякры. Моя графомания – не исключение. Толстой и Гюго смотрели на своих героев с неба, как настоящие боги пера. Они подражатели крупного калибра. Властитель дум сегодня уровня Джорджа Мартина, создателя «Игры престолов», тоже подражает Библии, но у него перо калибра посреднее, поэтому, к моей тоске, у него никак не хватает доступа к даймону, чтобы зафиналить «Ветра зимы». Себя я причисляю к наименьшим карликам, к тем, кого практически незаметно за плечами гигантов прошлого.

Из знакомых мне источников The Holy Bible ближе всех к моей астрологической дисциплине, поскольку нет такой другой книги, которая писалась бы 10 веков. Ни один автор и ни одно произведение не могут похвастаться таким стажем. Поэтому потуги борцов с лженаукой запретить астрологию выглядят столь же жалкими, как госдеп США, который младше Большого театра, с его критикой действий России, Китая и Индии.

Юлия Домна одно время похаживала к астрологам за готовыми рецептиками с извечным вопросом «Когда я выйду замуж?». Звезды разожгли ее алчность предположениями о муже высокого статуса. Император Септимий Север тоже обращался к небесным математикам, и в лучших традициях «астротиндера» ему посчитали дату рождения идеальной жены – по ней он и нашел Юлию. Закончилось все тем, что после смерти императора его старший сын убил младшего, а мать совершила неудачную попытку суицида и впоследствии скончалась от нанесенной в процессе раны. Привет, Ридли Скотт.

В пространстве торгующего эмоциями аффективного капитализма бесконечно прав Бенедикт Спиноза: не плакать и не смеяться. Именно с этой стартовой позиции безразличия имеет смысл двигаться дальше.

В рамках учебника «Биоастрология» мне приходилось говорить о космосе языком реальной жизни. Здесь же я распоясался и вне рамок имею возможность говорить о реальной жизни языком космоса. В кургане учебника захоронена дидактика, а здесь уместно заняться аристотелианской поэтикой.

Я хочу пригласить вас в путешествие из Свинополиса и «Скотного двора» Оруэлла в «Город Солнца» Кампанеллы, «Государство» Платона сравнить с Флоренцией Данте, мирами Стругацких, Землей-2150 и Спартой.

И сразу хочу расписаться в том, что я профнепригодный гид и скорее занимаю сторону провокатора к знанию. Не являясь ни психологом, ни алхимиком, ни философом, я лишь скромный переводчик, разделяющий подход Бэкона, изучающего Творца через творения, и Воланда, решившего навестить своего ченнелера Мастера и дописать свой роман, замаскировав дьявольский визит под созерцание нравов москвичей и перевод хранящейся в Ленинке рукописи астролога Герберта Аврилакского (он же папа Сильвестр II).

Ни в коем разе не намекая на эзотерические корни этой книги и не покушаясь на лавры Елены Петровны Блаватской, писавшей «Тайную доктрину» одновременно двумя руками под диктовку воображаемых друзей Махатм, я констатирую, что занимаюсь на протяжении 35 лет дисциплиной, с легкой руки Олдоса Хаксли названной philosophia perennis («вечная философия»). Играю в игры буквально с пеленок, езжу на биологические олимпиады со средней школы. Органика + цифра.

Мамины увлечения эзотерикой и психологией («Бхагаватгита» лежала у меня перед носом на книжном шкафу все детство) и папин статус профессора медицины (точнее, он был биохимиком) коалесцировали в единое увлечение всем живым. На протяжении более чем 35 лет я кручу в сердце зоологию в ее широкой метафизической интерпретации Аристотелем. Я скромно назвал это биоастрологией.

Если мы откроем биографии великих ученых, то очень часто через запятую встретим между математиком, ботаником, юристом и теологом статус «астронома». Ну любили они позырить на небо. От Галена и Птолемея до Ньютона и Лейбница с Кеплером. А Гёте и Булгаков? Писатели туда же. Вот хлебом не корми, длинные разгибатели спины спазмируются и тянут голову к небу.

Мертвое раздробленное знание жрецов древности тысячелетиями стояло глыбой метафизики и мешало заковать человечество в пучину бэконовского-ленинского-марксистского материализма и рационализма.

Чтобы реанимировать свет истины, вернув астрологии статус матери наук, важно пойти картезианским путем: засомневаться во всем, что есть сейчас, и собрать по крупице вечную правду, опираясь на ее прославленных и верифицированных столетиями носителей. Это делали до меня. Я встану карликом на плечи гигантам и добавлю свой астрологический опыт. И если долго мучиться, то что-нибудь получится.

Согласно архитектуре любого произведения творчества, данного Аристотелем в «Поэтике», мы начнем с зарождения и структуры чувственно-осязаемого и умственно-воспринимаемого космоса, в качестве кульминации выведем его основные аспекты, с которыми так или иначе в ежедневном режиме приходится соприкасаться астрологам: от материи с энергией, времени, пространства, сознания, личности, памяти и мышления до воли, смерти, иерархий и прогресса. Зафиналим динамикой ноосферы: как человеческая мысль растекалась по древу времени и как это соприкасается с духовными учениями.

На старте исследования оттолкнемся от Хаксли.

Philosophia perennis = философия и ее современная адаптация в виде психологии + теология + астрология + алхимия + музыка + биология и ее частный случай медицина. Вообще говоря, до Олдоса этот корпус знаний Аристотель назвал метафизикой (все, что не потрогаешь руками, описывает глубинные законы и причинно-следственные связи, выражающиеся в материи).

Эволюционнно-нравственный аспект метафизики зашит в теургию и рассматривается мной в соответствующем разделе на десерт («Религия космоса»).

А вот к самому козырному понятию книги не подойти без изрядной доли воображения, прекогниции^[5] и состояний, вызываемых осознанным сновидением, гипнозом и наркозом. Озадачим себя: что общего у специалиста по осознанным сновидениям и у современного ученого-физика?

Они видят исходный код. Они расковыряли материю. Они вскрыли матрицу. Каждый в меру своей испорченности. Как Нео симметрично в первой и в четвертой части «Матрицы» искал в себе признаки сумасшествия у психоаналитика не в силах интегрировать свою память. Как Джокер не мог разобрать: это у него или у мира съезжают шарниры. Как Пол Атрейдес долго противился голосу сердца, закрывая уши от зова Неба. И так или иначе все жанры искусства, все эзотерические течения, все религии, все науки стекаются к Единому, к Источнику.

Синкретизм – метафизическая рамка, объясняющая все сущее как на Земле, так и на Небе, через причастность к Единому.

Термин не мой. Идея создать теорию всего тоже не моя.

Обычно синкретизм употребляют в литературе или шире в искусстве. Любой, кто подключился к ноосфере и мыслит чем-то больше, чем двумя килограммами жира между ушами, понимает степень невероятного единства и взаимосвязности, взаимопроникновения всего и вся в этом мире.

Первыми обычно замечают физики. Теория всего, по сути, всегда была теорией поля, ее немного прогнул в психологию Кен Уилбер, написавший об этом книгу после похорон скончавшейся от рака жены.

От Галилея до Теслы, от Ньютона до Эйнштейна физики изучают одно и то же явление – поле. Аристотель добавлял к нему термин эфир. Вплоть до Менделеева, поместившего эфир в корень своей таблицы в качестве первоэлемента, это помнили, но потом решили забыть, чтобы дурить массу и лишить людей бесплатного и безлимитного электричества.

До Единого достучались Платон и неоплатоники, в частности мой любимчик Плотин, на чьих «Эннеадах» в значительной степени построена данная книга. Литература начинается с Гомера, а человек и его мышление – с языка. Древние философы и современные структуралисты (опять двадцать пять!) заново изобретают велосипед.

Филолог Александр Веселовский, изучавший связь мифологии и сознания, и его коллега литературовед Юрий Лотман вписали теорию поля в семиосферу – пространство знаков, определяющее бытие, ненавязчиво обращаясь к Пифагору и символическим системам: мир есть число, мир есть текст, каждый символ звучит (музыка), каждый платонический эйдос есть информационный оператор, которому соответствует код на Небе. А здесь уже: «Привет, астрология». Какими бы кругами мы ни ходили, Источник и Единое тут как тут.

Инженеры Тюринг и Шеннон копали субъектность информации, математики Кант и Рассел хотели систематизировать историю философии, врач и биохимик Кен Уилбер баловался с восточной духовностью – и опять получилась теория всего.

Впервые я столкнулся с феноменом синкретизма применительно к астрологии благодаря творчеству австралийско-итальянского астролога Сантоса Боначчи. Он прекрасный музыкант, переводчик, лектор, вдохновитель и систематизатор тонкого плана. Как астролог Сантос грешит поверхностностью – вероятно, нон-конформизм и борьба с системой притупляют остроту его взгляда и мешают идти вглубь, хотя с ширью все здорово (чего только стоит список литературы на сайте его школы^[6]).

Полагаю, музыка и знание восьми языков при всей бараньей тупости западной астрологии превратили Боначчи, на мой взгляд, в воплощенного гения современности калибра мастеров Ренессанса и столпов эзотерики из нью-эйджа.

Гении воплощались ранее, они приходили всегда, не дожидаясь второго пришествия Христа. Будто один и тот же дух (и его аспекты) реинкарнируется и вершит прекрасно знакомое дело, как и встарь. Согласно концепции осевого времени Карла Ясперса, около 500 лет до нашей эры, когда на Землю десантировались Сократ, Будда, Конфуций и прочие знаковые товарищи, наполнившие реальность значимыми кодами.

Сократ передает эстафету Платону, которого через две тысячи лет находит и переводит Марсилио Фичино в эпицентре итальянского Возрождения, а Платон – Аристотелю, которого переоткроет у арабов и адаптирует к современности через почти полторы тысячи лет Фома Аквинский, заложив фундамент текущей научной методологии (все лицеи, кандидаты и доктора наук, коллоквиумы, экзамены, лекции, лабораторные практикумы, диссертации – это затеи в садах Ликея и упражнения сторонников Аквината в Сорбонне).

Прометеи, посланники Небес, пребывающие не в своем времени, терялись в Средневековье, но более-менее адекватно задокументированы на заре Нового времени.

Черепашки-ниндзя обессмертили итальянскую четверку Леонардо, Микеланджело, Рафаэль и почему-то Донателло (наименее талантливый из всех четверых).

Несколько позже их творили менее известные, но, с астрологической перспективы, куда более мощные пророки: Джон Ди, Парацельс, Афанасий Кирхер, Эммануил Сведенборг. Они написали и нарисовали то, что и не снилось именитым мастерам Ренессанса, но чем больше смысла в творении, тем дальше оно прячется от прожектора популярности. Это и закон природы (12-е поле: истина всегда тайна), и конкретная политика умолчания элит.

В порядке эксперимента постарайтесь найти работы Юлиуса Спербера, ученика Парацельса, основателя ордера Розенкрейцеров. Мыслитель калибра Корнелия Агриппы и Пико делла Мирандолы. Долго будете искать и вряд ли найдете. Правда вышла из чатика.

Адепты и творцы синкретизма несли корпус знаний вечной философии, передавая из поколения в поколение. Чем ближе к нашему времени, тем более загадочными становятся прометеи.

Основатель советского авиастроения, отец космонавтики уровня Циолковского, учитель Королева Роберт Бартини. Взялся из ниоткуда, пропал в никуда, ничего не смыслил ни в физике, ни в математике, но рисовал из головы чертежи аппаратов, противоречащих тогдашним законам физики и методам инженерии. Тем не менее по его эскизам собирали самолеты, ракеты, всяческие иные изобретения, и они прекрасно летали и функционировали. Как?!

Красный барон стал прототипом Воланда, а в его кружке авиаторов в Коктебеле были замечены Волошин, Грин, Булгаков и прочий цвет советской интеллигенции. Работы Бартини насквозь нашпигованы не только самолетами, но и гипотезой интернета (проект «Паутина»), элементами вечной философии, астрологии и алхимии.

И вновь замыкается круг. Не то Сократ, не то Пифагор перевоплотился и двинул время вперед.