«Если бы десять лет назад вы сказали мне или любому из нас, что Рафа доберется до четырнадцати, мы бы умирали со смеху, – говорит Даррен Кэхилл, бывший одним из ведущих игроков и тренеров в этом виде спорта. – Теперь мы смеемся, потому что, Боже мой, это действительно было возможно и действительно произошло».

Рекорд Надаля на «Ролан Гарросе», достигнутый почти за двадцать лет, это исключение из спортивных правил, сравнить которое в этом веке по длительности безоговорочного, почти возмутительного индивидуального доминирования на повторяющемся турнире можно разве что с двадцатью тремя золотыми олимпийскими медалями Майкла Фелпса, многие из которых завоеваны в эстафетах, а не им одним.

«Не уверен, есть ли более сложная задача в спорте, чем играть против Рафы пятисетовый матч на “Ролан Гаррос” на грунте, – сказал Кэхилл перед последним сезоном Надаля. – То, как он играет. Та энергия, которую он выносит на корт. Физическая мощь и игра, которую он выносит на корт; психологическая установка и настрой никогда не сдаваться. Каждый раз, когда он делает шаг на корт, он не думает, что кто-то сам отдаст ему матч. Абсолютно каждый раз, когда он играет. Неважно, какая ты ракетка мира – сотая или первая, он относится к тебе абсолютно одинаково, с одинаковым уважением. Так что, если ты берешь у него геймы или сеты или если ты вдруг оказываешься одним из немногих, умудрившихся обыграть его на “Ролан Гаррос”, то ты этого очень даже заслужил».

Четырнадцать Открытых чемпионатов Франции – это действительно похоже на рекорд, который никогда не будет побит, даже если сам Надаль, по-человечески простой чемпион, несмотря на свое броское резюме и двадцатичетырехметровую суперъяхту, противится такому бескомпромиссному ходу мысли. Он гораздо больше концентрировался на том, чтобы выжать максимум из себя, – очко за очком, матч за матчем, тренировка за тренировкой, – нежели создать что-то неприкосновенное для других.

«Я счастлив быть собой, – сказал он мне в 2020 году, нарочито похлопывая себя по бочкообразной груди, когда я задал лишний вопрос о его отношении к теннисным рекордам. – Мой уровень счастья не зависит от этих цифр. Я правда благодарен судьбе за все, что со мной произошло. Я ощущаю себя очень везучим человеком, но я столько раз говорил: одержимость чем бы то ни было – это плохо. Если я буду одержим завоеванием большего количества титулов, чтобы быть лучше кого-то еще, думаю, можно в итоге сильно разочароваться. На самом деле я не пытаюсь создавать для себя обязательства, которые сделают меня менее счастливым».

Надаль непроизвольно усмехнулся, подчеркивая эту мысль, и это еще одно из его рефлекторных действий. Я всегда обращал внимание на эту усмешку как на семейную черту, развившуюся в процессе долгих споров за ужином в «Каса Надаль» между порциями рыбы на гриле или пасты с морепродуктами. Я слышал, как его дядя Тони аналогично ставит акценты в своих комментариях. Это как будто попытка создать более легкое настроение, будто Надаль признает, что ты, возможно, ожидал не совсем такой точки зрения или видел предмет разговора чуть иначе. Но также очевидно, когда он вежливо сглаживает потенциальное напряжение, что он не меняет своего мнения и исходного кода.

«Мне не надо добираться на “Ролан Гаррос” до 12, 13 или 14 титулов, – сказал он тогда. – Мне не надо доходить до 21, 22 или 23 побед на Больших шлемах, чтобы обойти или догнать кого-то. Будь что будет. Я могу только стараться изо всех сил. Я не могу всегда следить, что происходит рядом со мной, думая о том, что вот у этого мужика дом больше моего».

«Joder! – выругался Надаль на испанском. – Да понятно, что всегда у кого-то больше денег, яхта больше и жена красивее. Я не могу постоянно смотреть по сторонам, потому что это рецепт вечного несчастья. Тут все должно идти изнутри».

А здесь, глядя со стороны, нет никаких сомнений в том, что рекорд Надаля на Открытом чемпионате Франции останется его фирменным достижением: невероятные цифры, которые сохранят его в памяти любителей тенниса через двадцать, пятьдесят и даже сто лет. Вот почему я хотел сделать рекорд на «Ролан Гаррос» основным фокусом этой книги, линзой, через которую мы посмотрим на жизнь и карьеру Надаля. Я также хотел углубиться в особенности «Ролан Гаррос» – того места, где он определил себя и переосмыслил границы доминирования, поставив планку на головокружительной высоте для талантов из следующих поколений, которые, возможно, больше Надаля будут ориентированы на соревнования с другими в области достижений.

Теперь, когда его игровая карьера подошла к концу, эта книга – портрет чемпиона и его испытательного полигона. Думаю, я имею полное право писать об этом, прожив большую часть взрослой жизни во Франции и в Испании и освещая Открытый чемпионат Франции больше тридцати лет. Этот турнир Большого шлема я знаю лучше всего, с ним я чувствую самую тесную связь после женитьбы на парижанке, ведь первые годы после свадьбы я жил всего в нескольких кварталах от места проведения этого турнира и помогал растить трех наших детей франко-американцев.

Я видел, как «Ролан Гаррос» несколько раз трансформировался, а теперь он преобразился полностью. Уже давно нет футбольного поля, на котором я когда-то играл как местный житель. Оно стало жертвой расширения Открытого чемпионата Франции. От первого теннисного стадиона, построенного в 1928 году, остался только фундамент, спрятанный глубоко под прямоугольником из красного грунта на центральном корте, и одно маленькое деревянное строение на краю стадиона, где когда-то жил будущий победитель Открытого чемпионата Франции Янник Ноа и которое теперь, что не очень поэтично, но весьма символично, превратилось в буфет с завышенными ценами.

Я видел много изменений за мои годы на «Ролан Гаррос», но, самое главное, я видел многие из побед Надаля: титулы в трех разных десятилетиях, титулы за гранью разумного. Был на трибуне для прессы и на его вечеринке у Эйфелевой башни в 2005 году в честь победы, когда он дебютировал в девятнадцатилетнем возрасте с длинными волосами, в флуоресцентной зеленой майке без рукавов и белых бриджах. И в 2022 году я был все там же, когда он в последний раз оказался сильнее всех – в тридцать шесть лет, с залысиной и в гораздо более консервативной форме, когда ему требовались ежедневные обезболивающие уколы в левую ногу, чтобы доигрывать матчи.

Когда Надаль вышел на сцену, чемпионату Франции было 114 лет. Но Париж, – даже Париж, – никогда ранее не видел ничего подобного ему, а теперь космополитичные натурализованные жители города могут увидеть его, когда только захотят. Им надо всего лишь посмотреть в проем главного входа «Ролан Гаррос».

Глава 2. Кодекс

Теннис Рафаэля Надаля каким-то образом заставлял взрослых мужчин плакать. В Мельбурне и на Уимблдоне плакал Роджер Федерер. В Нью-Йорке и не только слезы были на глазах отца Надаля, Себастьяна, а в Париже много раз так же реагировал тренер и дядя Надаля Тони.

Но меня удивил Джим Курье в Индиан-Уэллсе. Мы обсуждали Надаля на иссушенной солнцем террасе в калифорнийской пустыне в марте 2023 года. Курье, рыжеволосый американец с большим лбом и еще большим трудолюбием, стал первой ракеткой мира и оставался ей некоторое время, выиграв четыре титула на турнирах Большого шлема, в том числе два Открытых чемпионата Франции. В годы карьеры этого дотошного самоучки брать у него интервью было задачей не из легких – очень уж обидчивым он был. Но на следующем этапе он превратился в одного из самых проницательных и красноречивых телеведущих, работающих на теннисе. Мы много раз разговаривали с ним на протяжении многих лет, и в этот солнечный и безоблачный день обсуждали, какие элементы игры Надаля могут скопировать и использовать другие игроки, а какие не могут.

«Ну, думаю, его постоянное и неизменное желание бороться за каждое очко является врожденным, и, наверное, кому бы то ни было бы сложно воссоздать такое, – сказал Курье. – Даже Новак, при всем своем величии, иногда нестабилен, у него есть взлеты и падения, а у Рафы обычно такого просто не бывает, если только нет какой-то травмы. Он лучший из тех, кого я когда-либо видел в мужском теннисе и, возможно, спорте вообще, в том, чтобы бороться абсолютно за каждый розыгрыш, будто это его собственный маленький островок».

«А что тогда можно скопировать?» – спросил я.

«Думаю, отношение, то, как он справляется с поражением, то, как он справляется с успехом, – говорит Курье. – Он, по сути, олицетворяет ожившие строчки Киплинга, те самые. И в некотором роде удивительно, что при всей своей славе он никогда не казался знаменитым. Он из тех, кто после тренировки убирает за собой на корте. Да ведь? Он совершенно не делает вид, что ему все обязаны. И вот это может легко повторить любой. Можно же подмести корт, пожать руку людям, посмотреть им в глаза. Сравняться по физическим возможностям, психологической силе и бойцовским качествам будет сложно, но вот все эти детали…»

Я подумал, что Курье только разошелся, но он внезапно замолчал.

«На самом деле, у меня ком к горлу подступает», – сказал он.

Помолчав мгновение, я спросил: «А почему такая реакция? Почему это тебя так задевает?»

«Слушай, это трудно, – объяснил он дрогнувшим голосом. – Сложно не сломать ракетку. А он за все время ни разу не сломал ракетку. А ведь это трудно. Эмоции».

Еще тридцать минут мы говорили о механике ударов Надаля, его ритуалах перед подачей и игровых схемах. Но не было ничего красноречивее того момента, когда самообладание покинуло Курье и его гладкая речь сбилась.

Играя много лет на высшем уровне, он испытывал такие же давление, неудачи и соблазны, что и Надаль, но не смог добиться такой же стабильности и выносливости. Но, думаю, Курье так сильно поразила двойственность натуры Надаля: то, как в одной личности удивительным образом сочетались самоконтроль и соревновательная страсть, скромность и амбиции, желание выжать из себя абсолютный максимум, неуемная, сокрушительная мощь и глубоко укоренившаяся обычная порядочность.

Не то чтобы Надаль никогда не терял самообладания. Энди Маррей, один из его соперников, это подтвердил. «Наверное, ты единственный теннисист за всю историю, который никогда не бросал ракетку из злости, и это невероятно, – сказал Маррей в видеозаписи, отправленной Надалю по поводу окончания карьеры в 2024 году. – Но вот когда ты проигрывал в PlayStation, все было совсем не так. Я видел, как Рафа швыряет контроллеры от PlayStation по номерам гостиниц по всему миру, когда в игре Pro Evolution Soccer я забивал победный гол в конце игры против его любимого мадридского “Реала”, которым он управлял со своим другом Хуаном Монако».

Эта история, рассказанная веселым баритоном Маррея, была не только забавной. Она еще и успокаивала. В конце концов, Надаль оказался просто человеком, одним из нас. Но тогда я уже знал, что Надаль прошел то, что я называю «проверкой таксистом»: неофициальную проверку того, насколько уважительно и с сопереживанием ты относишься к людям более низкого социального статуса при выключенных камерах. Я видел, как он лично благодарит стенографисток в зале для интервью перед отъездом с каждого турнира. Я видел, как он идет через толпу, чтобы пожать руку знакомым. Но он, за редкими исключениями, прошел еще и проверку равными, конкурентами по туру. Его соперники не понаслышке знали, какая мощь скрывается в его ударах и какая скорость – в ногах, но на самом деле они уважали его как личность.