Действующие лица

Прежде чем двигаться дальше, стоит сказать несколько слов о действующих лицах, занятых в этих проектах: культурных деятелях стран третьего мира и их советских коллегах. Понятие «третий мир», предложенное в 1952 году Альфредом Сови для обозначения стран, не входящих ни в коммунистический, ни в капиталистический (НАТО) блок, впоследствии развивалось в двух разных направлениях³. В современном обиходном употреблении, которого я буду избегать, оно превратилось в уничижительный синоним «неразвитых» стран (что обычно и подразумевает выражение «страна третьего мира»). Другой смысл, в котором часто используется словосочетание «третий мир» и которого я тоже буду избегать, – более нейтральное обозначение культурной и человеческой географии Африки, Азии и Латинской Америки, не обязательно предполагающее какую-либо политическую общность.

Отталкиваясь от первой фразы ключевой работы Виджая Прашада «Темные нации» (Darker Nations, 2007) – «Третий мир был не местом, а проектом», – я буду использовать этот термин в третьем значении: не как синоним отсталости и даже не как более нейтральное географическое обозначение зависимых или колонизированных (в прошлом) стран Африки, Азии и Латинской Америки, а в смысле освободительного наднационального движения в этих регионах, направленного не только на обретение национальной независимости, но и на формирование социально справедливого общества. В этом более узком смысле речь пойдет о литературах и кинематографах третьего мира, относящихся к этому проекту, а не просто о сумме всей литературы и кино трех регионов. Хотя культура третьего мира частично институционализирована такими организациями, как Движение неприсоединения, Организация солидарности народов Азии и Африки (ОСНАА) в Каире, Организация солидарности народов Азии, Африки и Латинской Америки (ОСНААЛ) в Гаване и другие, третий мир отличался чрезвычайным разнообразием. С идеологической точки зрения он охватывал широкий круг явлений – от прогрессивных национальных и региональных движений, таких как неруизм, сукарноизм, перонизм, панарабизм и панафриканизм, до радикальных геваризма и маоизма, – причем каждое из них было связано со своей культурой и противостояло господству в обществе западных тенденций. Иногда организации третьего мира стояли на позициях принципиальной неангажированности и не включали в себя советских представителей, как Движение неприсоединения или многие негосударственные инициативы, например Комитет кинематографистов стран третьего мира, иногда же в них участвовал и СССР (ОСНАА, ОСНААЛ, литературные и кинематографические объединения, рассматриваемые в этой книге). Для отдельных художников и их аудитории, как и для этих более крупных организаций и институций третьего мира, привлекательность Советского Союза объяснялась четырьмя причинами, находившимися между собой в отношениях сложной взаимосвязи: притягательностью идеи коммунизма советского образца и его культуры; интересом к советской модели промышленного развития и культурным достижениям СССР без стремления перенимать коммунистическую идеологию или вступать в геополитический союз; материальными и символическими ресурсами, которыми Советское государство могло помочь в решении конкретных задач; наконец, возможностью объединиться с СССР, чтобы противостоять господству Запада (его культуры). Хотя стремление объединиться против Запада оставалось относительно неизменным фактором заключения подобных союзов, за семьдесят лет существования СССР идеологические симпатии к нему все чаще уступали место прагматической оценке его ресурсов. В контексте всех этих разнообразных мотивов, обеспечивавших культурный обмен между вторым и третьим миром, я постараюсь показать в этой книге тесную взаимосвязь социалистического блока и стран третьего мира, ставящую под вопрос неангажированность последних.

Ни советская власть, ни дружественные Советскому Союзу культурные объединения, рассматриваемые в этой книге, не использовали понятие «третий мир». Борис Пономарев, заведующий Международным отделом ЦК КПСС, в середине 1970‑х годов фактически запретил этот термин (как бывший сотрудник Коминтерна, он отвергал возможность третьего пути между капитализмом и коммунизмом), заменяя его, однако, разнообразными альтернативными формулировками («молодые страны», «бывшие колониальные и капиталистические страны», «развивающиеся страны», «страны социалистической ориентации», «страны некапиталистической ориентации», «страны революционной демократии» и т. д.), которые свидетельствовали как о неопределенности в отношении советской зоны влияния и внешней политики, так и о бурных дискуссиях в этой области⁴. Более нейтральная формулировка «страны Азии и Африки» (позднее к ним добавилась Латинская Америка), использованная на Бандунгской конференции, позволяла сгладить эти противоречия, поэтому ее и переняли рассматриваемые в этой книге культурные объединения, симпатизировавшие Советскому Союзу. Иногда они при этом подчеркивали воинственный, антиколониальный настрой стран третьего мира в трех регионах – в смысле «проекта», о котором говорил Виджай Прашад, – а иногда стремились найти максимально широкую нейтральную формулировку, как в случае с «третьим миром» в чисто географическом смысле этого понятия. Эту намеренную двойственность часто оспаривают, однако она давала организаторам подобных культурных объединений больше свободы в рассылке приглашений и в выражении мнений. Попытки подобрать общее обозначение для всех трех регионов были сопряжены со своими проблемами. Так, Латинская Америка на ранних этапах существования этой формулы стояла несколько особняком в силу как своей особой исторической судьбы, так и политических соображений: не только режимы, находившиеся у власти в большинстве ее стран во время холодной войны, зависели от США и были враждебны коммунизму, но и партизанские движения в регионе долгое время также отвергали идеологический авторитет Москвы⁵. Определение, исходящее из принадлежности к тому или иному региону, влекло за собой некоторые противоречия: из‑за вето арабских стран и Китая на таких собраниях не могли быть представлены Израиль и Тайвань. Японию же, наоборот, следовало приглашать на «афро-азиатские» мероприятия, несмотря на ее недавнее имперское прошлое и признанный статус страны с развитой экономикой, литературой и кинематографом, отличавший ее от большинства других участников. Еще больше раздвигая границы афро-азиатского сообщества, на подобные собрания иногда приглашали и афроамериканцев, пусть и в статусе наблюдателей⁶.

«Второй мир» – менее спорный термин, поскольку его основания и природа объединяющего страны второго мира проекта понятнее. В отличие от третьего мира, это более централизованный блок, несомненным авторитетом для которого являлась Коммунистическая партия Советского Союза⁷. В этом плане диссиденты и изгнанники, даже жившие в этих странах или писавшие на их языках, не могли быть частью второго мира. Более того, условия ограниченной свободы, в которых находились официальные писатели, режиссеры и другие деятели культуры стран второго мира, вели к тому, что их взаимодействие с культурой третьего мира было опосредовано советским бюрократическим аппаратом – в широком смысле: от ЦК партии и правления союзов писателей и кинематографистов до отдельных литераторов и режиссеров, работавших в этих союзах. Однако современные исследования, посвященные второму миру и его внешним культурным контактам, показали, что мы, на свой риск, сводим этот аппарат к Кремлю. Разные советские институции – от Министерства внешней торговли, заинтересованного в иностранной валюте, и Министерства иностранных дел, стремившегося расширять зону советского влияния за рубежом, до Международного отдела ЦК КПСС, преследовавшего идеологические цели, – подходили к совместным культурным проектам СССР со странами третьего мира в зависимости от собственных задач, часто действуя наперекор друг другу. Важно, что именно советские писатели и режиссеры общались и работали со своими коллегами из стран третьего мира, а книги и фильмы последних читали и смотрели реальные советские читатели и зрители. Несмотря на то что все контакты такого рода тщательно планировались, они порождали непредвиденные дружбы, привязанности, а порой и конфликты. Более того, любые обобщения на тему «советского интернационализма» наталкиваются на крайнюю разнородность Советского государства (и в целом стран социалистического блока) и общества: как можно сравнивать 1937 или 1942 годы с 1979‑м или 1986‑м?

Хотя в целом страны соцблока интенсивно взаимодействовали с незападным миром, в этой книге речь не пойдет о странах второго мира за пределами СССР: восточноевропейских странах Варшавского договора и Югославии, Кубе и Китае до советско-китайского раскола. Китай – это, разумеется, отдельная и долгая история, причем на разных этапах он принадлежал и второму, и третьему миру, оспаривая претензии СССР и Движения неприсоединения на главенство в каждом из них. Революционная притягательность маоизма, в период своего расцвета имевшего сторонников от Парижа до Танзании и от «Черных пантер» в Сан-Франциско до наксалитов в Индии, порой делала его в глазах советской власти еще более опасным противником, чем Запад⁸. В 1960‑е годы не только объединение афро-азиатских писателей и кинофестиваль стран Азии и Африки, проводившийся тогда еще в разных городах, но также множество проектов третьего мира и коммунистических партий по всему миру разделились на просоветский и прокитайский лагеря⁹. Куба с ее культурным влиянием в третьем мире (укрепившимся благодаря ОСНААЛ), тоже высоко державшая революционное знамя и подчеркивавшая важность антиимпериализма и всемирной расовой справедливости, которым советский дискурс и внешняя политика не уделяли должного внимания, представляла собой гораздо более дружественную и лояльную соперницу¹⁰. Однако к концу длинных 1960‑х годов «культурная революция» привела внешнюю политику Китая к солипсизму и затормозила подобные инициативы, в то время как Куба вступила в «серые годы» советизации¹¹. В целом, несмотря на постепенную утрату символической привлекательности, советская модель культурного интернационализма оставалась наиболее прочной и лучше обеспеченной ресурсами.