Мы пошли по аллее, разрезающей парк наискось, и Белла болтала так, будто и не было всех этих лет.

Я мягко похлопал ее по руке:

– Иначе и не скажешь.

– Я бы спросила тебя, чем ты занимался, но и так знаю ответ, – заговорщицким тоном прошептала она.

В каждом слове я искал скрытый смысл. Если Белла знала, чем я занимался, означало ли это, что она специально следила за моей карьерой? Или просто случайно наткнулась на мою книгу в каком-то магазине?

От извиняющейся улыбки на ее щеках появились две идеальные ямочки.

– Я, наверное, купила штук двадцать экземпляров «Убийцы за кулисами».

– Это половина всех проданных копий. – Я надеялся, что прозвучит скромно, но Белла только неодобрительно поцокала языком в ответ.

– Ты слишком к себе строг. Мы оба знаем, какой ты успешный писатель.

– Дела идут неплохо, – соврал я, а потом вопреки голосу рассудка попытался похвастаться: – Теперь живу в доме на Сент-Джеймс-сквер. Номер пятнадцать. – И сразу же почувствовал себя дураком, который пытается впечатлить дочь герцога подобными мелочными заявлениями.

– Счастливчик, – неожиданно меланхолично заметила Белла. – Я бы хотела больше времени проводить в городе. Хёртвуд-Хаус – очаровательный старинный замок, но я никогда не думала, что в двадцать восемь лет все еще буду жить там.

Если Белла жила в родительском доме, это означало, что она так и не вышла замуж. Если, конечно, супруг не переехал к ней и они… Мрачные мысли охватили меня, и я пожалел, что на самом деле не являюсь тем обходительным, но отстраненным парнем, каким мне нравилось себя представлять.

– Расскажи, чем ты занималась все это время, – поинтересовался я, чтобы скрыть свои настоящие мысли. Вдоль аллеи, по которой мы шли, были расставлены бронзовые статуи старых лордов и политиков, и Белла перевела взгляд на одну из них и только потом ответила:

– Уверена, ты сам можешь догадаться. – Она снова улыбнулась, и будто солнышко вышло из-за туч. – Я вызвалась помочь, когда во время войны правительство превратило наш дом в центр реабилитации для раненых солдат из корпуса инженерных войск. Несколько лет работала в Министерстве внутренних дел, но потом отец заболел, и я вернулась домой ухаживать за ним.

– Жаль это слышать. Я всегда с теплом относился к лорду Хёртвуду.

На миг ее прелестное лицо омрачилось, но лишь на миг.

– Он тоже хорошо о тебе отзывается.

Мы не знали, что сказать дальше, и молча дошли до фонтана в центре площади. Белла первой сумела заговорить:

– Так почему же ты лежал на тротуаре? – Обеспокоенное выражение снова вернулось. – Что-то не так?

– Что-то не так? Со мной? – фыркнул я, сдувая челку, и сделал еще одну попытку улыбнуться. – Никогда не чувствовал себя лучше.

– Брось, Мариус. Я знаю тебя с пяти лет, и ты думаешь, я в это поверю?

– Честное слово. Просто мой издатель хотел, чтобы я поменял имя одного из персонажей моей новой книги, а я отказался, вот и все. И да, я поскользнулся на льду и лежал на тротуаре, пока через меня перешагивали люди, но это только потому, что слишком задумался об идеях для новых книг. – Я все же немного надеялся, что она поверит этому слабому оправданию.

– Что ж, хорошо… – Я сначала удивился, что Белла не стала настаивать, но оказалось, что она захотела поднять другую тему. – Были ли какие-нибудь известия с тех пор, как твой отец пропал?

Я и не знал, что есть столько тем, которые мне совершенно не хотелось обсуждать. Война, финансовые сложности, последний вечер перед моим отъездом во Францию, пропавший отец… Когда я мечтал о нашей случайной встрече, то определенно не думал о тех вопросах, которых стоило избегать любой ценой.

– Боюсь, никаких новостей нет. Он просто испарился. Конечно, будь я хотя бы вполовину таким хорошим писателем детективов, как любят утверждать мои издатели, я бы сам раскрыл его исчезновение.

Белла отошла на несколько шагов от меня, затем потуже затянула пояс на своем шерстяном фиолетовом пальто.

– Я хочу извиниться за кое-что еще.

Мне хотелось сказать ей, что сама мысль об этом была бы нелепа. Хотелось сказать, что такие, как она, не могут быть ни в чем виноваты, но вместо этого я молча смотрел на Беллу и ждал.

– Я должна была написать тебе на фронт. Я должна была…

– У тебя была веская причина этого не делать.

Вот и все, что я смог сказать в ответ: хотел, чтобы это прозвучало с теплотой, но не получилось. Вышло по какой-то причине горько, и я пожалел, что не могу забрать назад каждую букву – так же, как стираю слова в своих книгах.

Я не мог придумать, что такого ободряющего сказать Белле, но молился, чтобы она не вернулась к прошлой теме. Время, которое я провел во Франции, оказалось идеальным, хоть и трагическим отвлечением от нашей последней встречи, после которой я отправился на войну. Мне тогда было всего восемнадцать, но наш разговор напугал меня не меньше, чем то, что я увидел потом на континенте.

Белла взглянула на серебряные часики на изящном запястье, и я уже знал, что за этим последует.

– Боюсь, мне пора. Мне еще нужно купить несколько подарков и приехать обратно в Хёртвуд к ужину.

На пару секунд я старательно стиснул зубы, чтобы не вырвалось какое-нибудь неуместное бормотание. На самом деле я хотел сказать следующее: «Последние десять лет я провел в попытках забыть тебя и теперь вижу, какой это было ошибкой. Я должен был сразу после войны приехать к тебе и попытаться снова, но если я что-то могу сделать, чтобы все исправить, я это сделаю». Но вместо этого коснулся ее плеча и сказал:

– С Рождеством, Белла. Сердечный привет твоей семье.

– Мой дорогой старый друг, не могу передать, как я скучала по тебе.

Она положила свою руку поверх моей, и я ощутил тепло, будто она только что грелась у огня.

– Второго такого Мариуса Куина не найти.

Случалось ли вам вдруг осознать, что вы прожили свою жизнь совершенно не так? Мне – да, именно сейчас.

Больше ничего не добавив, Белла повернулась, отошла, а я стоял там, как дурак, и никак не пытался ее остановить. Ее нефритового цвета юбка взметнулась у лодыжек, и я хотел, чтобы Белла оглянулась, но этому не суждено было случиться.

Вместо мягких белых хлопьев, которых всегда ждешь в этом сезоне, моросил ледяной дождь. Я поднял воротник повыше, чтобы не замерзнуть окончательно, хотя погода была меньшей из моих проблем. Я только что второй раз простился с этим чудесным созданием и наконец понял, что со мной не так. Все, что я делал последние несколько лет, было для леди Изабеллы Монтегю. Мне никогда не хотелось жить в модной части Лондона, но я купил дорогую квартиру в надежде, что она узнает об этом и подумает, что я наконец достоин ее. Мне было плевать на высшее общество или дорогие машины, но я зациклился на идее самосовершенствования, толком не понимая почему.

Вместо того чтобы сесть в автобус или потратить последние пару монет на такси, я в мороз шел пешком через Блумсбери, мимо Британского музея. Прошел ярко сияющие театральные вывески на Шэфтсбери-авеню и пожалел, что моя собственная пьеса провисела на таких высотах не так долго, а еще что я потратил на нее оставшиеся сбережения.

По Пикадилли оживленно сновали делающие последние покупки горожане, нагруженные свертками и пакетами: спешили домой праздновать Рождество, а я, пока добрался до своей квартиры на первом этаже в доме на Сент-Джеймс-сквер, был готов и вовсе отказаться от празднований.

Не нужно было покупать эту квартиру, ставшую скорее обузой. Не стоило и думать, что я смогу очаровать женщину, у которой есть все на свете, одним лишь новым адресом. К середине января я стану бездомным, и виноват в этом буду сам. Вся ситуация была просто невыносимой… пока я не увидел у здания бежевый «Санбим» 1914 года выпуска со стоявшей рядом молодой леди.

– Мариус! – Голос Беллы точно луч света указал мне путь. Я был просто в восторге оттого, что вижу ее снова.

– Что случилось? – И голос мой звучал радостнее, чем за весь этот день.

Под сердитым взглядом ее негодующего шофера, смотревшего на нас из-за запотевшего стекла, Белла протянула мне карточку. Совершенно незнакомую. Она была напечатана на золотой бумаге, твердой, точно железная пластина, со словами: «Эверхэм-Холл».

– Один из моих друзей устраивает вечеринку тридцать первого декабря. Ты же приедешь на выходные, правда?

Я никогда особенно не любил канун Нового года, но, когда Белла коснулась губами моей щеки, ничто уже не могло заставить меня отказаться от приглашения.

– Конечно, приеду, Белла. Как я могу отказаться?

Глава 3

Как переменчив мир! Прежде меня ждала самая мрачная зима, а теперь я почувствовал прилив рождественского настроения – и вместе с ним прилив сил. В квартиру я вошел в прямом смысле танцуя и, освободившись от нависшей над головой темной тучи, заметил, что дом украсили к празднику. В холле у очага стояла елка, по всей квартире развесили зеленые веточки. Я не стал спрашивать, кто решил устроить эти небольшие перемены, а просто уселся перед огнем и принялся размышлять обо всех событиях этого дня, но тут сам ответственный за украшения вошел в комнату, напевая:

Я учу песню на Рождество,
Чтобы спеть в рождественскую ночь.
Ох, как же там было, какие слова?
Вот и все, что я знаю пока^[7].

Дядя Стэн был явно в голосе, и, к собственному удивлению, я решил к нему присоединиться:

Ха-ха-ха, хи-хи-хи,
Надеюсь, запомню я песню точь-в-точь.

Но не успел я допеть, как в комнату вбежала мама с гармоникой.

Ох и простушкой я покажусь,
Спев про коричневый кувшинчик на Рождество^[8].

Мы все от души расхохотались, и дядя пошел за тетушкой Элли, которую ввез в комнату на кресле-каталке.

Мама обняла меня и разулыбалась:

– Кто этот человек и что он сделал с моим поникшим сыном?

Я поднял ее в воздух вместе с гармоникой и крепко обнял в ответ.

– Тот старый угрюмый ворчун исчез, мама! Его больше нет.

– Превосходные новости! – Мой розовощекий дядя закружил жену вокруг кресел. – И как раз к Рождеству!

Тетушка Элли весело захихикала. Вообще-то единственным, кто выглядел отнюдь не счастливым, был наш бассет-хаунд Перси Андерсон II, но дядя считал, что наш песик в принципе пребывает в унылом состоянии еще с тех пор, как мы купили его щенком. Малыш лежал в углу комнаты, опустив мордочку на пол и наблюдая за нами печальными карими глазами.

– Можно ли узнать, в чем причина таких перемен? – спросила тетя, которую устроили у камина.

– Можно, и я могу рассказать. – Украв мамин музыкальный инструмент, я устроил жуткую веселую какофонию. Трое дорогих старичков смотрели на меня в ожидании ответа, и я быстро уступил: – Ну хорошо. Сегодня утром я встречался с Берти, встреча прошла ужасно, но когда я лежал на улице на тротуаре…

Мама тут же начала суетиться, и имела на это право.

– Мой бедный мальчик, что с тобой? Ты ударился головой?

– Никогда не чувствовал себя лучше, моя дорогая милая мама! А теперь послушайте, что случилось дальше. Так вот, когда я лежал на обледеневших плитах и на мои просьбы о помощи не обращали внимания ни столичная полиция, ни финансовое сообщество Лондона, мне на помощь пришла прелестная молодая леди.

– Он влюбился! – хлопнув в ладоши, объявил дядя Стэн и в этот раз покружил жену вокруг наряженной елки. – Мальчик влюбился! Быть может, в следующем году в это время мы уже услышим топот маленьких ножек, эхом отражающийся от этих древних стен.

Как вы могли заметить, мой дядя явно был склонен к восторженным речам.

Подозреваю, что к этому моменту у тетушки уже кружилась голова, так как она подняла руку, прося мужа немного притормозить.

– Мариус, расскажи, что произошло дальше! Ты узнал ее имя?