– Ради всего святого, Аби, ты заставила меня поволноваться. Я уже несколько часов пытаюсь связаться с тобой, – ворчит она, когда я ей перезваниваю.

– Меня не было дома всего два часа, я просто забыла взять с собой телефон.

– Чем ты занималась? – Я отмечаю нотки сомнения в ее голосе, как будто она подозревает, что я собиралась повеситься в лесу или сунуть голову в газовую духовку. – У тебя что, нет никакой работы?

Я подавляю вздох. Когда-то я работала выпускающим редактором в глянцевом журнале. Теперь я лишь время от времени занимаюсь фрилансом как журналист, когда у меня есть для этого настроение – или, скорее, когда у меня заканчиваются деньги. Лишь горстка знакомых не отвернулась от меня, и это неудивительно после всего, что случилось за последний год с лишним.

– Миранда говорит, что сейчас для меня нет особой работы, – лгу я.

Миранда, моя прежняя начальница, – одна из тех, кто от меня не отвернулся. Я бросаю в направлении кофейного столика листовку, которую все еще держу в руке, но промахиваюсь, и листок, тяжелый от дождевой воды, шлепается на пол. Теперь он превратился в комок бумажной массы, строки на нем невозможно прочесть, но эта надпись буквально запечатлелась на сетчатке моих глаз. Я сбрасываю кроссовки, потом кладу ступни на бархатные подушки и смотрю сквозь створчатое окно на крыши Бата, пытаясь разглядеть над кирпичными зданиями шпиль аббатства. Дождь резко прекращается, и солнце пытается пробиться сквозь черные тучи.

Тон Нии смягчается.

– Ты в порядке, Абс? Ты живешь теперь одна в едва знакомом тебе месте, и…

– Мама и папа живут в четырех милях отсюда.

Я заставляю себя рассмеяться, но ирония ситуации не ускользает от меня. В восемнадцать лет я отчаянно хотела поступить в университет, чтобы сбежать от родителей, прочь из маленького городка Фарнем в Суррее, где мы жили тогда. А теперь представьте мое нынешнее положение. Мне почти тридцать лет, и я, как маньячка, последовала за ними в этот город, куда они переехали, чтобы попытаться заново построить свои разбитые жизни. Вряд ли у них это получится, если я буду болтаться рядом и напоминать им об их потере.

Я не могу заставить себя рассказать Ние о Беатрисе. Пока не могу. Только не после того, что было в прошлый раз. Ее это только встревожит.

– Честное слово, со мной все в порядке, Ния. Я гуляла по Бату, а потом начался дождь, и я пошла в кафе выпить кофе. Не волнуйся за меня. Мне здесь нравится. В Бате спокойно.

«В отличие от моей души», – добавляю я про себя.

– Спокойно? – хмыкает она. – Я думала, там полно туристов.

– Только летом. Я имею в виду, здесь довольно многолюдно, но нет такой толчеи, как в Лондоне.

Она замолкает, и я понимаю: вот оно. Все, что осталось невысказанным между нами, заключено в одном слове. Лондон. Я знаю, что именно она думает об этом. А как иначе? Только об этом я и думаю, когда беседую с ней. Та тесная квартирка в викторианском террасном домике, где мы жили втроем. Тот последний вечер. Последние часы Люси.

– Я скучаю по тебе. – Голос Нии звучит тихо, умиротворяюще знакомо, с мягким валлийским акцентом.

На секунду я закрываю глаза и представляю свою прежнюю жизнь: шум и суету Лондона, работу, которую я любила, множество блестящих вечеринок и гламурных мероприятий, куда я попадала благодаря Ние, работающей в модном пиар-агентстве, Люси и Люк, Каллум…

Но, оглядываясь назад на тот вечер, я как будто наблюдаю чью-то чужую жизнь – настолько она отличается от той, которую я веду сейчас.

– Я тоже по тебе скучаю, – шепчу я, а потом принуждаю себя заговорить бодрее: – Как тебе живется в Мусвелл-Хилле? Похоже на Бэлем?

– Разница есть, но можно считать, что и нет. Ты понимаешь, о чем я, – вздыхает она. Я в курсе, что она имеет в виду. – Абс, я должна тебе кое-что сказать. Это уже давно меня беспокоит. Я до сих пор не уверена, стоит ли тебе знать…

– Ну… ладно… – Я начинаю испытывать тревогу.

– Дело в том, что Каллум… он связывался со мной.

Я жду, когда меня охватит паника. Но нет ничего, кроме легкого трепета в районе пупка. Неужели это антидепрессанты так подействовали на меня? Притупили ощущения, стерли саму память о нем? Я пытаюсь представить его: рост шесть футов два дюйма, почти черные волосы, голубые глаза с густыми ресницами, узкие джинсы и кожаная куртка. «Я любила его», – напоминаю я себе. Но он тоже связан с воспоминаниями о том вечере. Он навсегда запятнан ими, как и все остальное.

– Чего он хотел? – Я пытаюсь говорить беззаботно, но знаю, что Нию не обманешь. Она моя лучшая подруга, она присутствовала при тех событиях, и она знает, как много он для меня значил.

– Он попросил у меня твой номер. Он хочет поговорить.

– Черт побери, Ния, – выдавливаю я, рвано, хрипло дыша, – ты сообщила ему? Он знает, где я живу? Если он знает, то передаст Люку. Ты обещала мне, что не скажешь им, куда я переехала. Ты обещала. – Мой голос становится пронзительным, когда я вспоминаю лицо Люка, каким видела его в последний раз: застывшая маска скорби – и то, как бесстрастно он сказал, что никогда не простит мне смерть Люси. Его слова, как и его отстраненность, ранили меня так же больно, как и лезвие, которым я полоснула себя по запястьям.

– Аби, успокойся, – призывает Ния. – Я ничего ему не сообщала. По-моему, Люк и Каллум сейчас вообще живут порознь.

– Прости, пожалуйста, – лепечу я, пытаясь подавить тревогу и страх. – Я не смогу с ним говорить. Не смогу. Никогда больше…

– Все в порядке, Аби. Не волнуйся. Я ничего не рассказала ему о тебе. У меня есть его номер, если ты когда-нибудь решишь, что готова поговорить с ним… – произносит она.

Я молчу, зная, что никогда не буду готова. Потому что поговорить с ним – все равно что вернуться в тот вечер, когда я убила свою сестру.

Глава вторая

Дом, в котором живет Беатриса, стоит по левую сторону обсаженного деревьями тупика. Проезжую часть обрамляют горделивые пятиэтажные здания с террасами в георгианском стиле, устремленные к безоблачному небу, а там, где улица расширяется, оборудованы закрытые теннисные корты – предположительно для личного пользования жильцов.

Наконец-то выглянуло солнце, словно празднуя первый день майских выходных, и я слышу вдалеке жужжание газонокосилки и звонкий лай собаки. Я стягиваю кожаную куртку, сворачиваю ее и засовываю под мышку, застыв на тротуаре возле дома на Поупс-авеню, адрес которого я запомнила, прочитав листовку Беатрисы. Белый «Фиат‑500» с двумя параллельными полосами зеленого и красного цвета припаркован на дороге перед коваными воротами. Большие каменные ступени ведут к широкой двери насыщенного ярко-синего цвета с выгравированным на стекле фрамуги номером девятнадцать. Неужели это то самое место, которое мне нужно? Все здесь выглядит слишком богато, слишком роскошно. Это точно не та студенческая квартира, которую я успела себе вообразить.

Не успев убедить себя в том, что мне нужно уйти отсюда, я уже открываю ворота и иду по короткой дорожке, выложенной черно-белой плиткой, мимо толстого рыжего кота, который умывается на ухоженном газоне. Я колеблюсь, чувствуя сухость в горле, прежде чем нажать на старомодный латунный дверной звонок. Волна тошноты накатывает на меня, когда за этой богато украшенной дверью, которая может открыть мне путь к новому этапу моей жизни, раздается протяжный звон.

Я жду, и сердце бешено колотится. Затем я слышу глухой стук шагов, дверь отворяется, и передо мной появляется Беатриса с широкой улыбкой на лице. Ноги у нее босые, ногти на них покрыты черным лаком, платье антрацитового цвета ниспадает до колен, резко контрастируя с красивым серебряным кулоном, который свисает в ложбинку между маленькими грудями. Изящная татуировка в виде гирлянды из маргариток обвивает ее лодыжку, словно виноградная лоза.

– Я так рада, что ты пришла! – Похоже, она искренне рада меня видеть. – Проходи.

Она ведет меня по длинному широкому коридору, выложенному камнем кремового цвета в тон внешней отделке дома. Я рассматриваю причудливую цветную люстру, свисающую с потолка, стойку для одежды, которая выглядит так, будто вот-вот прогнется под тяжестью висящих на ней курток. Светодиодные гирлянды со стеклянными плафончиками-маргаритками вьются вдоль балюстрады лестницы, ведущей на верхний этаж, на полу лежат небольшие коврики, тоже в форме маргариток (должно быть, Беатриса неравнодушна к этим цветам), старомодный отопительный радиатор выкрашен в розовый цвет. В доме пахнет пармскими фиалками, этот аромат смешивается со слабым запахом сигаретного дыма.

– Ух ты! – не могу удержаться я, окидывая взглядом прихожую. Ваза со свежими маргаритками стоит на старинном приставном столике рядом с маленькой стеклянной пепельницей, заваленной связками ключей. Туфли с леопардовым принтом, которые были на Беатрисе вчера, аккуратно лежат рядом с радиатором. – Какой потрясающий дом. Чей он?

Она смотрит на меня с изумлением, а потом смеется уже знакомым звонким смехом.

– Конечно же, мой. Ну, то есть мой и Бена. Пойдемте, все спустились вниз. – Она прикрывает дверь, повернув ручку, но не запирает на ключ – чтобы не выбегать на звонки постоянно, как объясняет она. Не то чтобы она считала само собой разумеющимся, будто сюда придет много народа.

– Я сегодня впервые открываю для посетителей свою студию, – говорит она. – На этой улице довольно много тех, кто собирается присоединиться к открытому домашнему показу в эти выходные, и еще несколько человек с других улиц, так что в целом это должно вызвать интерес.

Она выглядит взволнованной, даже щеки у нее порозовели от предвкушения, по коридору она передвигается почти вприпрыжку. Я следую за ней, желая узнать, кто этот Бен, о котором она упомянула. Если она замужем, это может многое изменить.

Мы проходим мимо двух больших комнат-студий, в одной из которых на большом мольберте стоит забрызганный краской холст, а в другой – странная белая скульптура с гладкой поверхностью, напоминающая Цербера – трехголового пса из греческих мифов. У меня по коже пробегают мурашки.

Лестница из камня-плитняка плавными изгибами уходит вниз, в большую подвальную кухню с расписанными вручную шкафами серо-голубого цвета. Столешницы из бледного мрамора с темными прожилками напоминают с виду сыр сорта «Стильтон». За деревянным столом сидят две девушки и один мужчина, они пьют и болтают. Широкоплечая пухлая женщина с пирсингом в носу и вьющимися волосами, выкрашенными в черный цвет и стянутыми на затылке так туго, что брови у нее вздернуты, точно от удивления, стоит у старой печи Aga, потягивая из чашки что-то горячее – судя по курящемуся над напитком пару. Заметив меня, стоящую позади Беатрисы, она тепло улыбается, сверкнув золотым зубом.

– Привет, я Пэм, – говорит она с густым акцентом уроженки Уэст-Кантри. – Вы сестра Беатрисы? Вы похожи как две капли воды.

Беатриса смеется – чуть-чуть излишне громко.

– У меня нет сестры, – отвечает она, прежде чем повернуться ко мне. – Но я всегда хотела, чтобы она у меня была.

При мысли о Люси у меня в горле встает комок, и я понимаю, что чутье не подвело меня, когда я решила подойти к Беатрисе. Она защитным жестом кладет руку мне на плечо.

– Итак, это Аби. Она наш первый… Как бы это сказать? Потенциальный клиент?

Беатриса вопросительно поднимает брови. Я осознаю́, что все присутствующие смотрят на меня, и это вызывает у меня желание немедленно убежать обратно, в безопасность своей крошечной квартирки. Я не привыкла знакомиться с новыми людьми – точнее, уже отвыкла. Я всю жизнь – всю свою новую жизнь – старалась не выделяться и держала свои эмоции под контролем, и вот я в этом огромном, причудливо оформленном доме с незнакомыми людьми.

– Вы пришли посмотреть на наши работы? – спрашивает Пэм. – Это замечательно. Наверное, сразу понятно, что мы никогда не показывали их раньше?