Она смеется, раскатисто и от души, и я сразу же проникаюсь к ней симпатией.

Я стою и молчу. Когда я потеряла способность вести светские беседы? Хотя я знаю ответ. Люси всегда была более общительной из нас. Беатриса сжимает мое плечо, словно читает мои мысли, и я благодарна ей за это. Я знаю, что она уже понимает меня.

– Пэм пишет невероятные картины, она живет в одной из комнат в мансарде, – поясняет Беатриса. Убрав руку с моего плеча, она поворачивается, чтобы указать на симпатичную девушку с подстриженными под пикси обесцвеченными волосами, сидящую за столом. – А это Кэсс, она потрясающий фотограф. Она тоже живет здесь, а рядом с ней сидит Джоди. Она скульптор.

Я киваю Кэсс, а затем Джоди, которая выглядит ненамного старше Кэсс; у нее темно-русые волосы, яркие голубые глаза и капризно надутые губы. Я предполагаю, что именно она создала то трехголовое чудовище наверху.

Беатриса отходит от меня и направляется к единственному мужчине на кухне; все это время я старалась не смотреть на него, хотя чувствовала на себе его взгляд с того момента, как вошла в кухню. При ее приближении он поднимается, и становится видно, какой он высокий, но при этом крепко сложенный.

– А это мой Бен, – говорит она, обнимая его за талию.

Она достает ему макушкой только до плеча. Я отмечаю, что Бен – примерно ровесник Беатрисы, лицо его усыпано веснушками, глаза орехово-карего оттенка, лохматая шевелюра песочного цвета. Внезапно я понимаю, что он красив. Не совсем в моем вкусе, но тем не менее хорош собой. Он одет в элегантные джинсы цвета индиго и белую футболку поло от Ральфа Лорена. Я бросаю взгляд на его левую руку, проверяя, нет ли на ней обручального кольца, и по какой-то необъяснимой причине испытываю облегчение, когда вижу, что пальцы Бена ничем не украшены. Я не могу понять, почему это так радует меня, – и даже не знаю, хочу ли я видеть одиноким его или Беатрису.

К своей досаде, я заливаюсь румянцем.

– Привет, – робко здороваюсь я, размышляя о том, какая они красивая пара. – Вы тоже художник?

Его взгляд сканирует мое лицо, и у меня возникает ощущение, будто он пытается понять, кого я ему напоминаю.

– Определенно нет. Если только от слова «худо», – усмехается он. У него мягкий шотландский акцент, более выраженный, чем у Беатрисы. Он похож на Дэвида Теннанта ^[3].

Беатриса тычет его локтем в бок.

– Бен, – укоряет она, – не принижай себя. Мой брат – очень умный, он занимается компьютерами, – объясняет она, с нежностью глядя на него.

Брат. Конечно. Теперь, когда она это сказала, я вижу сходство: одинаковая россыпь веснушек на носу, одинаковая форма полных губ. Только глаза у них разные. Беатриса почти неохотно отстраняется от него и хлопает в ладоши.

– Так, давайте все разойдемся по своим местам. Аби, почему бы тебе не пойти со мной – мне бы не помешало честное мнение о том, как я все организовала. Ты не против?

Я киваю, польщенная просьбой, и мы все отправляемся за ней, будто послушная свита. Поднимаясь по лестнице вслед за остальными, я оборачиваюсь, чтобы бросить взгляд назад. Бен все еще стоит посреди кухни. Встретившись с ним глазами, я быстро отворачиваюсь и бегу вверх по ступенькам, мои щеки пылают.

– У меня сейчас нет студии, – говорит Беатриса, пропуская меня в свою спальню и подпирая дверь цветочным половичком.

Пэм, Джоди и Кэсс скрылись в своих комнатах, чтобы начать подготовку, хотя мне кажется, что Джоди не собирается в ближайшее время продавать трехголовую скульптуру, которую я видела внизу.

Комната Беатрисы огромна, с высокими потолками и замысловатой отделкой. Она могла бы принадлежать кинозвезде 1940-х годов; бархатное изголовье цвета соболиного меха с декоративными пуговицами, бледные шелковые простыни и стены, отделанные под алебастр. Мои ноги утопают в ковре оттенка «шампань». У створчатого окна Беатриса расположила туалетный столик во французском стиле с блестящими серьгами-гвоздиками, аккуратно разложенными на полуночно-синем бархате – словно россыпь звезд, мерцающих в ночном небе. За серьгами – подставка в форме дерева. С ее ветвей маняще свисают серебряные ожерелья.

– Ого, – говорю я, подходя к украшениям, – неужели это ты все сделала? Они великолепны.

– Спасибо, – застенчиво отзывается Беатриса. Она стоит позади меня, поэтому я не вижу ее лица, но по интонации догадываюсь, что она покраснела от моего комплимента, и мне кажется забавным, что она не осознает, насколько она талантлива.

И тут я вижу это, свисающее с одной из веток. Короткая серебряная цепочка с маргаритками, причудливо выложенными в форме буквы «А». Мое сердце замирает. Это украшение предназначено мне судьбой, я в этом уверена. Как будто Беатриса каким-то образом заранее знала, что в ее жизни появится девушка именно с таким инициалом. Я протягиваю руку и касаюсь его, проводя пальцами по маргариткам.

– Тебе нравится? – Беатриса так близко, что ее дыхание касается моей шеи.

– Очень нравится. Сколько оно сто́ит?

Она делает шаг ко мне и снимает ожерелье с подставки, положив его на ладонь. Потом протягивает его мне.

– Вот, я хочу, чтобы оно было у тебя.

– Я не могу… – начинаю я, но она жестом останавливает меня и просит повернуться и примерить ожерелье. Я убираю волосы, чтобы она могла надеть цепочку мне на шею. Ее пальцы холодят мою кожу.

– Вот так, – говорит она и, положив руки мне на плечи, мягко разворачивает меня к себе лицом. – Идеально.

– Пожалуйста, позволь мне заплатить тебе за него, – прошу я, испытывая неловкость от ее щедрости.

Она пренебрежительно машет рукой.

– Назовем это благодарностью за то, что ты поможешь мне сегодня. – Она озабоченно морщит нос. – Ты ведь останешься и поможешь, правда?

Я дотрагиваюсь до ожерелья на шее.

– Как я могу отказаться? – Я обращаю это в шутку, не желая, чтобы она знала, что я изначально намеревалась остаться. И что я сделала бы это даже безвозмездно.

День пролетает незаметно, в комнату Беатрисы стекается поток людей, желающих посмотреть на ее украшения. Некоторые из них – просто бездельники, пришедшие поглазеть на чудесный дом Беатрисы, другие спускаются из мансардных комнат, купив одну из фотографий Кэсс или картин Пэм. Мы быстро вживаемся в свои роли: Беатриса – в роль продавца, я – в роль кассира. И, несмотря на загруженность, я обнаруживаю, что получаю от этого всего удовольствие. Беатриса общается со всеми так уверенно и непринужденно, что я не могу не восхититься ею. Я испытываю разочарование, когда в семь часов вечера Пэм высовывается из-за двери, чтобы спросить, не пора ли закругляться.

– Определенно пора, я устала, – признаётся Беатриса, падая на кровать.

Пэм добродушно закатывает глаза и скрывается в коридоре – я слышу, как удаляются ее тяжелые шаги.

– Что ж, было очень весело. Ты останешься на бокал вина? – спрашивает меня Беатриса. – Думаю, нам нужно отпраздновать.

– С удовольствием, – говорю я, хотя предпочла бы еще побыть здесь, с ней. У нас был такой чудесный день, один на двоих, и я наслаждалась ее обществом сильнее, чем предполагала. Мы были одной командой, и я не хочу, чтобы это заканчивалось. Если мы спустимся вниз, мне придется вести светские беседы с остальными. Мне придется делить Беатрису с ними. Я чувствую себя немного подавленной, когда помогаю ей упаковать немногие оставшиеся у нее украшения в коробочки нужного размера.

– Интересно, чем Бен занимался весь день? – рассуждает она, упрятывая под крышку один из браслетов. – Думаю, он хотел держаться подальше от всего этого.

Она издает короткий резкий смешок, но я чувствую ее разочарование от того, что Бен не пришел посмотреть, как у нее дела.

– Он старше тебя? – интересуюсь я, протягивая ей пару сережек.

Она берет у меня серьги и убирает их в коробку.

– Всего на пару минут. Мы близнецы.

Я чувствую, как кровь отливает от моего лица. Близнецы. Беатриса умолкает.

– Ты в порядке, Аби? Ты так побледнела…

Я откашливаюсь.

– Это… ну, я тоже близнец. Была близнецом. То есть я близнец.

Я говорю бессвязно, потому что ненавижу рассказывать людям о Люси. Ненавижу, когда они смотрят на меня со смесью жалости и смущения, страшась, что я могу разрыдаться. Неизбежно наступает неловкое молчание, потом они отворачиваются, чтобы уставиться на свою обувь или на свои руки – куда угодно, только не на меня, – и бормочут, как им жаль, и сразу меняют тему разговора, оставляя меня в раздумьях: не совершила ли я серьезный промах, упомянув о своей умершей сестре? Некоторые из моих старых друзей избегают меня с тех пор, как умерла Люси. Ния уверяет меня – это потому, что они не знают, о чем со мной говорить… Но почему они не могут понять: лучше сказать хоть что-то, чем вообще не вспоминать об этом?

Я задерживаю дыхание, ожидая чего-то подобного от Беатрисы. Но она прерывает свое занятие и смотрит мне прямо в глаза.

– Что случилось? – спрашивает она, и я вижу, что она искренне хочет знать. Она не отстраняется от меня, страшась моего горя. Она не испытывает замешательства при виде этого горя. Она встречает его лицом к лицу. Я чувствую невероятное облегчение от того, что она не такая, как все, и мне хочется ее обнять.

– Она… она умерла. – Слезы застилают мне глаза. «И это была моя вина», – хочу добавить я. Но не добавляю. Если она узнает правду обо мне, это все испортит.

– Аби, мне так жаль, – говорит она и кладет руку мне на плечо. – Ты хочешь поговорить об этом?

Я молчу, понимая, что не могу говорить о Люси. Да и что тут говорить? Что она была моей двойняшкой, что я любила ее больше всех на свете, что она была частью меня, моей второй половинкой – моей лучшей половинкой – и что без нее я потеряна, пребываю в преддверии ада, что без нее мне кажется неправильным жить, что это моя вина и что я никогда не смогу простить себя, пусть даже суд может оправдать меня. Я качаю головой.

– Понимаю, – произносит она мягким тоном. – Наши с Беном родители умерли, когда мы были маленькими, но мне до сих пор трудно говорить об этом, даже спустя столько времени. Я не думаю, что можно смириться с потерей близкого человека.

И в этот момент я чувствую, что между нами возникает связь, сформированная общим горем и особыми отношениями, которые могут быть понятны только близнецам.

К полуночи я теряю счет тому, сколько шампанского выпила, чтобы успокоить нервы и придать себе уверенности в разговорах с друзьями Беатрисы. Я ухожу от веселящейся компании и запираюсь в туалете на нижнем этаже, опасаясь, что меня сейчас стошнит. Мне следовало бы больше закусывать. Я наклоняюсь над раковиной и делаю глубокие вдохи, пока тошнота не проходит. «Мне нужно как-то попасть домой», – думаю я, ополаскивая лицо холодной водой и рассматривая себя в стекле туалетного шкафчика. Как всегда, я вздрагиваю при виде своего отражения: темные круги под глазами, светлые волосы, которые давно переросли аккуратную прическу-каре, слишком широкий рот, неизменно создающий впечатление, будто мне весело – даже когда я глубоко несчастна.

Я вижу Люси повсюду, но в первую очередь – когда смотрю в зеркало.

Глава третья

Хлопает входная дверь. Беатриса подходит к окну своей спальни как раз вовремя, чтобы увидеть две темные фигуры, появляющиеся из ворот и направляющиеся к автобусной остановке в конце улицы. Они хихикают и спотыкаются – любой может понять, что они навеселе. Мужчина обнимает женщину за тонкую талию, чтобы не дать упасть, и это похоже на позу кукловода, ведущего марионетку по сцене. Они проходят мимо уличного фонаря, попадая в конус света, и у Беатрисы сводит живот, когда она понимает, что это Бен и Аби.