Он ответил не сразу, проводя последнюю, решающую линию грифелем, а затем повернул ко мне альбом. На листе была не просто заросшая мхом руина – в его версии из трещин в камне росли причудливые, сказочные цветы, а в центре чаши, где должна была быть вода, сидела крошечная фея. Он видел не то, что есть, а то, что могло бы быть. Совсем как я.

– Очень красиво, Лёва, – я провела рукой по его волосам. – Ты видишь душу этого места.

Он прижался ко мне, и я обняла его, вдыхая знакомый запах детского шампуня и карандашной стружки. В этот момент я чувствовала себя непобедимой – ради него я была готова свернуть горы, не то что спорить с каким-то заносчивым архитектором.

– Мам, а тот дядя злой? – неожиданно тихо спросил он, не поднимая глаз от рисунка.

Моё сердце сжалось. Он всё слышал и почувствовал, конечно же.

– Нет, солнышко, он не злой, – я старалась, чтобы голос звучал ровно и успокаивающе. – Он просто другой. Он строит дом, а мы сад, и мы пока не договорились, где будет проходить граница. Но мы обязательно договоримся.

Именно в этот момент я услышала крик, донёсшийся со стороны главного входа в усадьбу – резкий, злой, с нотками пьяной обиды. Инстинктивно притянув Лёву ближе к себе, я поднялась на ноги, пытаясь разглядеть источник шума.

– …я на тебя горбатился, а ты меня вышвырнул! Думал, я утрусь?

К террасе, где всё ещё стоял Дмитрий Воронцов со своим прорабом, быстрой, шатающейся походкой приближался неопрятный мужчина в грязной спецовке. Лицо его было красным и одутловатым.

– Воронцов! Выходи, поговорим как мужик с мужиком! Или ты только со своими юристами смелый?

Прораб что-то быстро сказал Дмитрию, но тот лишь едва заметно качнул головой, давая понять, что справится сам. Он спустился со ступеней и пошёл навстречу незваному гостю спокойно, не ускоряя шага, с тем же непроницаемым выражением лица.

– Уходи, Фёдор, – голос Дмитрия был тихим, но прозвучал на удивление отчётливо в застывшем воздухе. – Мы с тобой всё решили. Тебе заплатили расчёт.

– Расчёт? Эту подачку ты называешь расчётом? – мужчина, которого звали Фёдор, ткнул в его сторону грязным пальцем. – Я тут пахал, пока ты в своём кабинетике чертежи разглядывал! А за одну ошибку сразу за ворота! Да я тебе эту стройку по кирпичику разнесу!

Подойдя почти вплотную к Дмитрию, который был на голову выше и вдвое шире в плечах, Фёдор, казалось, нисколько не смущался разницей в габаритах. Он брызгал слюной, его глаза были налиты кровью, и я поняла, что он не просто пьян, он был в ярости, на грани потери контроля.

Мне стало по-настоящему страшно – не за себя, а за Лёву. Попятившись и увлекая сына за собой, я укрылась за остатки мраморной скамьи, которая могла послужить хоть каким-то укрытием. Лёва вцепился в мою руку, его глаза стали огромными.

Дмитрий стоял неподвижно, как скала, не отвечая на оскорбления, а просто смотря на дебошира. В этом молчании было больше силы, чем во всех криках Фёдора.

– Ты украл у меня работу! У моих детей кусок хлеба изо рта вытащил! – не унимался тот, но внезапно заметил нас.

Его мутный взгляд переместился с Дмитрия на меня, потом на Лёву, спрятавшегося за моей спиной. На его лице появилась гадкая, кривая ухмылка.

– О, а это что за свита? Решил баб сюда водить? А с ребёнком! Не боишься, что ему тут кирпич на голову упадёт, а, начальник? Или тут всё так надёжно, как те балки, что ты меня заставил ставить?

Он сделал шаг в нашу сторону, и вот тогда всё изменилось.

До этого момента Дмитрий Воронцов был неподвижен, но когда Фёдор двинулся к нам, он отреагировал с молниеносной быстротой. Не бросаясь и не замахиваясь, он просто сделал один широкий шаг вперёд и вбок, оказываясь ровно на пути пьяного рабочего. Не сказав ни слова, он встал между нами, физически заслонив меня и моего сына своей широкой спиной.

Это было не театральное, не показное действие – это был инстинкт, рефлекс защитника.

– Пойдём, Фёдор, – его голос прозвучал ещё тише, но в нём появились стальные нотки, от которых у меня по спине пробежал холодок. – Твой разговор со мной. Их не трогай.

– А то что? – взвился рабочий, но его пьяная бравада явно пошла на убыль. Одно дело кричать на неподвижную мишень, и совсем другое – столкнуться с тихой, сфокусированной угрозой.

Дмитрий медленно, почти лениво поднял руку и положил её на плечо Фёдору. Не ударил, не толкнул – просто положил. Но я видела, как напряглись мышцы на его предплечье под закатанным рукавом рубашки, и как пошатнулся от этого простого движения дебошир.

– А то ты уйдёшь отсюда прямо сейчас. Либо сам, либо с моей помощью. Выбирай.

Наступила густая, звенящая тишина. Было слышно, как где-то в липах стрекочут кузнечики и как тяжело, с присвистом, дышит Фёдор. Он смотрел на руку Дмитрия на своём плече, потом на его спокойное лицо, и что-то в нём сломалось. Он сдулся, как проколотый шарик.

– Ладно… ладно, уберусь, – пробормотал он, стряхивая руку Воронцова. – Но ты ещё пожалеешь, понял?

Развернувшись, он уже не крича, а что-то бормоча себе под нос, побрёл прочь, к воротам.

Дмитрий смотрел ему вслед, пока тот не скрылся за поворотом аллеи, и только тогда повернулся. Его взгляд нашёл меня за скамьёй, на долю секунды задержался на моём лице, потом скользнул к Лёве, который всё ещё крепко держал меня за руку. На его лице не было ни гордости, ни злости, ни даже облегчения – ничего. Будто он только что не предотвратил потенциально опасную ситуацию, а просто вынес мусор.

Коротко кивнув прорабу, который всё это время стоял на террасе с телефоном в руке, готовый звонить в полицию, он развернулся и, не сказав нам ни слова, пошёл обратно к дому, снова превратившись в холодного и неприступного владельца компании «Наследие».

А я осталась стоять, чувствуя, как бешено колотится сердце, и смотрела на его удаляющуюся спину, понимая, что только что увидела что-то важное – что-то, что никак не вязалось с образом прагматичного дельца, считающего деньги и критикующего мои «фантазии».

Кирилл в подобной ситуации устроил бы спектакль – кричал бы громче всех, размахивал руками, обещал вызвать «своих людей», а потом долго рассказывал, как героически он нас спас. Дмитрий не сказал ничего, он просто сделал – молча встал стеной.

Эта молчаливая, не требующая благодарности защита впечатлила меня гораздо больше, чем любые громкие слова и обещания, которые я слышала в прошлой жизни. Контраст был настолько ошеломляющим, что я на несколько мгновений забыла и про дренаж, и про немецкие розы, впервые подумав, что эта битва может оказаться совсем не такой, как я себе представляла.

Когда адреналин начал отступать, на смену ему пришла неприятная, ватная слабость в коленях. Крепче сжав ладонь Лёвы – холодную и влажную – я опустилась перед ним на корточки, заглядывая в его испуганные глаза.

– Всё в порядке, малыш. Слышишь? Всё закончилось. Плохой дядя ушёл.

Лёва молчал, только нижняя губа его едва заметно дрожала. Он не плакал – перестал плакать по любому поводу года в четыре, после того как Кирилл сказал ему, что «настоящие мужчины не ревут». Ещё одна рана, которую оставил после себя этот человек.

– Он… он хотел тебя обидеть? – прошептал Лёва.

– Нет, что ты. Он просто был очень зол и громко кричал, – я старалась говорить как можно спокойнее, хотя внутри у меня всё ещё бушевала буря. – А другой дядя, видишь? Он его прогнал. Так что мы в полной безопасности.

Прижав его к себе, я почувствовала, как его маленькое тельце было напряжено, словно струна. Сколько же ему пришлось пережить? Уход человека, которого он считал отцом, наше вечное безденежье, мои слёзы по ночам, которые, как я думала, он не слышит, а теперь ещё и это. Острый, почти невыносимый приступ вины накрыл меня за то, что вообще привезла его сюда, на эту стройплощадку, в этот мир взрослых, уродливых конфликтов.

– Поехали домой, Лёва, – сказала я, принимая единственно верное решение. – На сегодня хватит приключений. Порисуем дома, я сделаю твои любимые сырники. Хочешь?

Он медленно кивнул, не отпуская моей руки.

Собрав его карандаши и альбом, я закинула на плечо тубус с чертежами, который вдруг показался неимоверно тяжёлым, и повела сына к машине. Старалась не смотреть в сторону главного дома, где за одним из пустых оконных проёмов мне на мгновение почудился тёмный силуэт. Не хотелось снова встречаться взглядом с Дмитрием Воронцовым – я не знала, что должна чувствовать по отношению к нему, и эта неопределённость пугала меня больше открытой враждебности.

В машине Лёва сразу забрался на заднее сиденье и уткнулся в окно. Я знала, что он не будет задавать вопросов – он переварит увиденное молча, а затем, возможно, это проявится в его рисунках в виде тёмных, тревожных штрихов или фигур с искажёнными лицами.

Дорога обратно в город показалась бесконечной. Ведя машину на автомате, я снова и снова прокручивала в голове сцену у фонтана. Образ Дмитрия, заслонившего нас собой, не выходил из головы – это было так по-мужски, но не в том пошлом, маюскульном смысле, которым так кичился Кирилл, а в каком-то другом, первобытном, надёжном. Он не играл роль, он просто защищал без слов, без позёрства, без ожидания аплодисментов.

И это было опасно – опасно, потому что это было именно то, по чему изголодалась моя душа. По простой, молчаливой надёжности, по ощущению, что рядом есть стена, на которую можно опереться. Но я не могла себе этого позволить, зная, чем заканчивается доверие – руинами, долгами и разбитым сердцем. Стена в любой момент может обрушиться и похоронить тебя под обломками.

Пытаясь вернуть ту холодную, праведную ярость, которую испытывала во время нашего спора, я старалась снова увидеть в нём лишь циничного дельца, экономящего на дренажных трубах. Но не получалось – теперь его образ раздвоился. Был Дмитрий-прагматик, с которым я буду воевать, и был Дмитрий-защитник, которому я была против своей воли благодарна. И как совместить эти две ипостаси в одном человеке, я не представляла.

Вернувшись в нашу крошечную, но уютную квартиру, я почувствовала облегчение – здесь всё было знакомо и безопасно, здесь были наши правила. Лёва сразу прошёл в свою комнату, и я услышала, как он шуршит бумагой. Поставив чайник и прислонившись к кухонному столу, я набрала номер Ольги – мне нужен был её трезвый, юридический взгляд на вещи, нужно было, чтобы она вернула меня на землю из этих сумбурных эмоций.

Глава 3

Ольга ответила после пятого гудка, и я услышала на заднем плане привычный гул офисного кондиционера – она, как всегда, работала допоздна.

– Юридическая фирма «Щит и Меч», Ольга слушает, – на автомате ответила подруга. Её голос, даже по телефону, звучал чётко и авторитетно, словно она обращалась не к подруге, а к клиенту, которого собиралась разнести в суде.

– Оль, это я, – выдохнула я, опускаясь на шаткий кухонный табурет.

– Анька! Привет! – тон мгновенно сменился на тёплый и живой. – Ну, рассказывай! Как первый день на проекте века? Поразила всех своим гением? Заставила инвесторов рыдать от восторга и удвоить бюджет?

Её бодрость была такой заразительной и такой неуместной на фоне моего состояния, что я невольно улыбнулась – только Ольга умела так одной фразой выдернуть меня из пучины самокопания.

– Почти, – хмыкнула я. – Только вместо инвесторов был главный архитектор, и рыдать хотелось скорее мне. От ярости.

– Так, с этого места поподробнее. Что за фрукт? Старый пень в пыльном пиджаке, который до сих пор чертит кульманом?

– Если бы, – я провела рукой по волосам, пытаясь собрать мысли в кучу. – Его зовут Дмитрий Воронцов. И он… он…

Я запнулась, не находя слов. Как описать его? Суровый, прагматичный, уверенный в себе до невозможности – человек, который одним словом обесценил всю душу моего проекта, а потом молчаливым действием заставил меня усомниться во всём, что я о нём подумала.