Память Ван-Вана подсказала – около десяти лет назад, по инициативе Партии, всю нашу деревню и несколько окрестных снесли к чертям, а жителей переселили вот в такие дома. Есть водопровод и даже канализация, поэтому ворчали на инициативу властей только вечно недовольные старики. За исключением прадеда, само собой – он принципиально решений власти не обсуждает, потому что насмотрелся и натерпелся достаточно, чтобы научиться держать язык за зубами. Ван-Ван вообще не помнил, чтобы он больше пары предложений за день говорил, а чаще молчит с утра до ночи.

Ехали в тишине – прадед не любит пустой болтовни, а мама, которая по рассказам бабушки по ее линии раньше любила поговорить, за годы жизни в семье Ван научилась давать себе волю только тогда, когда можно. Я был этому рад – аккуратно осматриваясь, чтобы не показывать, что эти улицы я вижу впервые, я упорядочивал чужие воспоминания, отделяя их от собственных из прошлой жизни – они мне очень дороги, и, насколько бы правильной не казалась идея «выдвинуть» на передний план новые, отказаться от старой, целиком меня устраивающей личности, я ни за что бы не смог. Полезные изменения – пожалуйста, но основа должна быть непоколебима.

На перекрестке, у сельского магазинчика, занимающего первый этаж узкого двухэтажного домика (второй – кирпичный, потому что торговец Гао одним этажом обойтись не смог и достроил себе жилой), я вернулся к мыслям об оставшихся там родственниках. Ван-Вану сейчас семнадцать лет, поэтому ничего удивительного, что на меня нахлынула депрессия. Какой еще гормональный фон может быть у склонного к самоубийству подростка? Только такой – бросающий из крайности в крайность. Ладно, задавим, а картина рыдающей над гробом с моими ошметками мамы отныне и навсегда объявляется запретной, равно как и рассуждения о том, тот же самый это мир или параллельный.

Чего уж теперь.

* * *

Дом семьи Ван несколько отличался от пришедшего ко мне в воспоминаниях Ван-Вана. Выросший в этом доме подросток щедро мазал картину в голове редкими приятными и обильными неприятными ассоциациями, снабжал каждый закуток порцией детских впечатлений, на что-то банально не обращал внимания из-за того, что привык и не видел смысла приглядываться. Да что там «неприятными» – этот дом он банально ненавидел, мечтая спалить дотла. Еще до перестройки деревни семья Ван жила в двух домах, но деревенский староста расстарался, и теперь все живые представители рода (кроме однорукого, живущего «бобылем» братца) живут в одном.

В голове всплыл посвященный отцу Ван-Вана флешбек: Ван Дэй стоит у забора, отделяющего участок от соседского, и глава семейства Бянь, очень крепкий, но низкий китаец (а кто еще?!) с висящим на красной жилетке значком деревенского старосты его, что называется, «чмырит»:

– Хо-хо, Ван Дэи, только подумай – у тебя есть высшее образование, а я едва закончил школу, но старостой почему-то выбрали меня, а не тебя! Ничего, ты же мой сосед, и я буду за тобой приглядывать!

– Поздравляю с назначением на такую ответственную должность, уважаемый староста Бянь, – отвесил отец поклон. – И благодарю вас за вашу доброту.

Древний он, Китай – Ван-Ван, будучи деревенским подростком, почему-то это чувствовал и передал мне в полной мере. Что для страны с пятью тысячами лет непрерывно записываемой истории какие-то жалкие полвека с коммунистической (с вот такими вот нюансами) властью и идеологией? Тысячи лет по Поднебесной ходили чиновники, и власть их была настолько велика, что крестьянам только и оставалось, что кланяться и не злить от греха подальше уважаемого человека. Даже деревенский староста с высоты Традиции и менталитета воспринимается как тот, кто может даже если не стереть тебя в порошок, то сильно испортить жизнь. Понимаю главу семейства Ван, а Ван-Ван в силу молодости понимал меньше и боялся собственного презрения к «бесхребетному» отцу.

Мотоцикл остановился прямо у крылечка – перед фасадом забора нет, как и у наших соседей. Не принято целиком за забором прятаться – за бандитов добрых соседей держишь? Заборчик из горизонтально прибитых к столбам досок начинается дальше – от задней стены дома, огораживая нехилый по размерам кусок земли, по большей части занятый огородом и садом с фруктовыми деревьями. Оставшееся пространство занято хозяйственными постройками: стайка с козами, свиньями и коровой, курятник, гусятник, небольшой гараж для дедова мотоцикла и мотокультиватора, сарай и банька вполне русского образца – сложно придумать отличающийся способ мытья. Топится редко – обожающий парилку прадед не настолько эгоист, чтобы жечь покупной уголь каждую неделю ради себя одного, а остальные Ваны жару не любят: и так живем в субтропиках, какая тут нафиг парилка? Стоп – в памяти есть воспоминания о теплой куртке Ван-Вана, значит зимой прохладно. Ладно, разберемся и запишем на будущее – подростки носят в голове хаос, и доверять их воспоминаниям в полной мере нельзя.

Основой гигиены служит летний душ – деревянная будка с баком для воды сверху. Утром заправляется, к вечеру вода уже почти кипяток – удобно и бесплатно. Имеется и уличный сортир – дальше, на другом конце сада. В той деревне, где обитает и работает доктор Шен, имеются школа, детский сад, клуб – она типа центр местной сельской жизни, поэтому там Партия постаралась лучше, и канализация работает до сих пор. В деревне нашей она проработала два года, а потом загнулась, и от этого туалета прямо в доме Ванов нет – бесполезное помещение ныне используется в качестве кладовки. Соседи побогаче за свои деньги обустроили себе септики, а Ванам на такое денег не хватило – главу семьи (формального) от этого несколько презирают домочадцы, и Ван-Ван – не исключение.

На крылечке сидела одетая в розовые сланцы, линялый, когда-то желтый халат и собравшая седые волосы в пучок бабушка по маминой линии – Жуй Джи не разговаривает и не слышит, а еще – пугается, если подойти к ней сзади, и от испуга может «отоварить» стильной клюкой, подарком покойного мужа, который промышлял столярным делом. Имеется у нее и другая особенность – имя «Джи» значит «удачливая», но…

– Опять проиграла мама! Ну сколько можно? – без особого раздражения, скорее по привычке, вздохнула Айминь.

Бабушка очень любит играть в лотерею, но ни разу за долгие десятилетия не выиграла.

– Хорошо, что она играет в «Супер лото», а не «Юнион», – так же, по привычке, добавила мама.

Розыгрыши первой – трижды в неделю, второй – каждый день, и урона семейному бюджету от «Юнион» было бы больше. Бабушка мечтает сорвать куш в пять миллионов юаней, поэтому исправно тратит шесть юаней в неделю.

Под порцию нафиг мне не нужных воспоминаний о двух главных китайских лотереях, я на чистой мышечной памяти Ван-Вана вылез из коляски, посмотрел как мама-Айминь ногой прогоняет тощего мелкого лохматого пса непонятной породы, попытавшегося осквернить семейную реликвию, поздоровался с бабушкой языком глухонемых – этот навык может однажды и пригодиться, жизнь по-разному оборачивается – просмотрел ее ответ…

– «Зачем ты портишь карму славных родов Ван и Жуй, плохое яичко»?.. Жестом пообещал больше так не делать и открыл для прадеда ворота. Проезжая мимо меня, он отвесил мне легкий подзатыльник – за то, что открывал медленно.

«Плохое яичко»… Так в китайских семьях называют не оправдывающих ожидания – неважно, сиюминутные или глобальные – детей. Спасибо Ван-Вану за память – без знания языка и реалий я бы набил очень много болезненных шишек.

Дверь дома внезапно распахнулась, ударившись ручкой о стену, и из нее с пугающей скоростью выскочила женщина лет пятидесяти, одетая в белую блузку и брюки. Та самая бабушка по отцовской линии, Ван Кинглинг. Пока она бежала ко мне, я успел найти в памяти пацана некоторое количество случаев того, как Ван-Ван умело использовал любовь бабушки к своей пользе.

– Малыш ты мой, наследник! Да что же это такое? Я раз в месяц выехала в город, а за моим любимым внуком никто не доглядел! – пока я разбирался с чужими воспоминаниями, бабушка Кинглинг скрасила свой путь громкими, очевидно слышимыми всей деревне, криками.

Остановившись передо мной, женщина взяла мое лицо в свои непривычно-мягкие для селянки ладони и стала всматриваться карими глазами, сквозь стекла очков выискивая недостатки.

– Малыш, ну как же так? Ты же у меня самый умный, самый красивый, самый удачливый! Я тебе яблочный тортик купила из той дорогой кондитерской, что тебе понравилось. Яблок с киви привезла. Те трусы, что ты хотел, тебе нашла.

Отпустив лицо, она взяла меня за плечи и принялась подталкивать к крылечку:

– Ох, иди в дом, птенчик, иди мой хороший. Тебе нужно отдыхать, ты так много учился, так много работал. Сядь на диван я тебе сейчас куриного отвара дам. Восемь петушков забила, да ещё вчера с вечера начала уваривать.

Что это вообще такое было?!!

Пока я послушно и всей душой желая поскорее спрятаться от домашних направлялся в дом, успел увидеть краем глаза как мама-Айминь помогает прадеду слезть с мотоцикла и усесться в коляску, смиренно принимая бабушкины упреки:

– Как ты посмела не доглядеть за моим внуком, мерзкая тварь? Малыш такой чувствительный, такой нежный птенчик! Ты ужаснейшая мать!

Застарелое желание Ван-Вана защитить мать было успешно подавлено, и не мной, а столь же застарелым желанием не попадаться под горячую бабушкину руку. Та еще атмосферка в этом доме, и очень хорошо, что у Ван-Вана есть своя комната, в которой можно спрятаться от жестокого внешнего мира и капающих на мозги родственничков.

Поднявшись по деревянному крылечку – вот эта доска новенькая, ее прибивали вот эти руки под тщательным присмотром Ван Дэй. Чего у китайского папы не отнять, так это полного набора крестьянских навыков – без хозяйской руки деревенский дом и участок стремительно деградируют под натиском природы. Сам я изначально из деревни, поэтому прекрасно представляю себе, насколько не заканчивается здесь труд. С утра до вечера, с «отдыхом» в виде смены деятельности с одной на другую. Однажды сбежав от этого ада, я стал совершенно городским, привыкшим к комфорту, жителем.

Ван-Вану прелестей лежания в горячей ванне и ленивой уборки пару раз в неделю отведать не пришлось, но во мнениях мы с ним сходимся: больше всего на свете пацан боялся облажаться на экзаменах и остаться из-за этого в деревне навсегда. К огромной радости китайского папы – вот он крестьянин до мозга костей, и каждый вечер «утешал» Ван-Вана рассказами о том, как здорово будет, когда семейное дело перейдет к нему – растить чеснок это же так здорово!

Веранды в доме не оказалось – обитая дерматином входная дверь вела в небольшую прихожую. Слева – вешалка с обилием «рабочей», старенькой одежды. Справа – самодельный шкафчик для обуви, набитый сланцами, пожилыми кедами и кроссовками легендарных фирм «Абибас», «Нуке» и «Рума». Гордость Ван-Вана – настоящие кроссовки «Адидас» – хранятся в его комнате. У любимчика вообще хватает привилегий – на пацана сливают львиную долю скудного семейного бюджета.

– Слабак вернулся! – раздался голос сестренки-Донгмэи из большой комнаты, в которую выходит прихожая.

– Плохое яичко испортило нам всем карму! – вторил почти такой же голос со стороны кухни. – Может скоро есть будем? Я проголодалась, хочу свинины с орехами и яблоки!

Сестренка-Дзинь очень любит подражать вреднючей «старшей» (первой на свет появилась) близняшке, но характером сильно отличается в сторону доброты и наивности.

Я-настоящий подражание в целом одобряю: в этом социальном аду, коим является Китай, добрым и наивным быть можно сильно не всегда, иначе жизнь пойдет крахом. А вот Ван-Ван в особенностях характеров близняшек разбираться не хотел, не держа их за отдельных людей и относясь со смесью презрения (он-то мужчина и любимчик!), раздражения – лучше бы их не было! – и зависти: они-то девочки, считай – со встроенными привилегиями родились, и спроса с них, как не-любимчиков, сильно меньше.