Необходимо признать, что женщины больше не в моде; в наших блестящих салонах двадцатилетние молодые люди нарочито с ними не заговаривают; они предпочитают толпиться вокруг непристойного болтуна, слушая, как тот с провинциальным акцентом понимает вопрос о способностях, и пытаются ввернуть свое слово. Богатые молодые люди, которые стараются выглядеть фривольными, словно становясь продолжателями традиций хорошего общества прежних времен, скорее предпочитают говорить о лошадях и вести крупную игру в клубах, куда женщины не допускаются. Так пусть же губительное хладнокровие, присущее отношениям молодых мужчин с двадцатипятилетними женщинами, которых скука брака вновь возвращает в общество, побудит некоторых мудрых людей благосклонно принять это скрупулезно точное описание последовательных стадий болезни, называемой любовью.

Ужасная перемена, повергшая нас в нынешнее уныние и сделавшая для нас непонятным общество 1778 года в том виде, в каком мы его обнаруживаем в письмах Дидро к м-ль Волан, его возлюбленной, или в мемуарах г-жи д'Эпине, заставляет задуматься, которое из наших сменявших друг друга правительств убило в нас умение веселиться и приблизило нас к самому мрачному народу на земле. У нас даже не получается подражать их парламенту и их партийной честности – вот все приемлемое, что они изобрели. Зато глупейшая из их мрачных выдумок – чопорность – заменила нашу французскую веселость, которая уже почти нигде не встречается, кроме как на пяти сотнях балов в пригородах Парижа или на юге Франции, за Бордо.

Которому же из наших сменявших друг друга правительств мы обязаны такой ужасной бедой как англизация? Стоит ли винить энергичное правительство 1793 года, которое не позволило иностранцам временно разместиться на Монмартре? Оно же через несколько лет покажется нам героическим и его деятельность станет достойной прелюдией к работе того правительства, которое при Наполеоне пронесет наше имя по всем столицам Европы.

Мы забудем о благонамеренной глупости Директории, наглядными примерами которой являются таланты Карно и бессмертная Итальянская кампания 1796–1797 годов.

Испорченность нравов при дворе Барраса еще напоминала о веселости старого режима; привлекательность г-жи Бонапарт показывала, что в ту пору у нас не было никакой предрасположенности к угрюмости и высокомерию англичан.

Глубокое уважение к образу правления первого консула, которое мы не сумели преодолеть в себе, невзирая на зависть Сен-Жерменского предместья, а также исключительно достойные люди, прославившие тогда парижское общество, такие как Крете, Дарю и им подобные, не позволяют нам возлагать на Империю ответственность за ту значительную перемену, которая произошла во французском национальном характере в течение первой половины XIX века.

Нет смысла дальше продолжать мой обзор: читатель поразмыслит и сам сделает правильный вывод…

Книга первая

Глава I
О любви

Я пытаюсь осмыслить это страстное чувство, все искренние проявления которого носят отпечаток красоты.

Есть четыре типа любви:

1. Страстная любовь: такова любовь португальской монахини, любовь Элоизы к Абеляру, любовь капитана из Везеля, любовь жандарма из Ченто [4].

[4] Друзья господина Бейля часто спрашивали его, кто такие эти капитан и жандарм; он отвечал, что позабыл их историю. П.М.

2. Манерная любовь: такая любовь господствовала в Париже около 1760 года, ее можно найти в мемуарах и романах того периода, у Кребильона, Лозена, Дюкло, Мармонтеля, Шамфора, г-жи д'Эпине и так далее, и так далее.

Это некая картина, где все, вплоть до теней, должно быть окрашено в розовый цвет, куда ни под каким предлогом не должно проникать ничего неприятного, иначе речь зайдет о неумении держать себя в обществе, о дурных манерах, о бестактности и так далее. Человек благородного происхождения знает заранее все приемы, которые ему надлежит использовать и с которыми ему придется столкнуться на различных стадиях такой любви; в ней нет никакого пыла и неожиданности, изящества в ней нередко больше, чем в истинной любви, ибо в ней всегда много ума; это сдержанная и красивая миниатюра по сравнению с картинами братьев Карраччи; страстная любовь отрешает нас от всех наших интересов, тогда как манерная любовь умело к ним приспосабливается. Правда, если отнять у этой скудной любви тщеславие, от нее мало что останется; лишившись тщеславия, она уподобляется выздоравливающему, ослабевшему до такой степени, что он едва может передвигаться.

3. Физическая любовь.

Погоня за красивой и свежей крестьянкой, убегающей в лес. Всем знакома любовь, основанная на такого рода удовольствии; каким бы черствым и жалким ни был человек, именно с этой охотничьей радости он начинает в шестнадцать лет.

4. Тщеславная любовь.

Подавляющее большинство мужчин, особенно во Франции, желают обладать той женщиной, которая в моде, и владеют ею как красивой лошадью, как необходимым атрибутом роскоши молодого человека. Более или менее услаждаемое и подстегиваемое тщеславие способно породить восторженный порыв. Порой тут присутствует и физическая любовь, но не всегда; частенько нет даже физического удовольствия. «Для буржуа герцогине всегда тридцать лет», – говорила герцогиня де Шольн; а люди, близкие ко двору такого справедливого человека, как король Людовик Голландский, до сих пор весело вспоминают одну хорошенькую женщину из Гааги, которая решалась прельститься мужчиной лишь в том случае, если тот был герцогом или принцем. Однако, едва при дворе появлялся принц, она, будучи верной монархическому принципу, тотчас давала отставку герцогу, тем самым олицетворяя собой награду за добросовестную дипломатическую службу.

Самая благоприятная ситуация для этих пошлых отношений складывается тогда, когда физическое удовольствие усиливается привычкой. В таком случае, благодаря воспоминаниям, они становятся немного похожими на любовь; когда человека бросают, он ощущает укол самолюбия и тоску; идеи, почерпнутые из романов, угнетают его, и он мнит себя влюбленным и печальным, так как тщеславие стремится считать себя великой страстью. Несомненным является то, что какому бы типу любви мы ни были обязаны наслаждениями, как только к ним примешивается восторженность души, они становятся яркими, а воспоминания о них – волнующими; в этой страсти, в отличие от большинства других, воспоминание о том, что утрачено, всегда кажется ценнее того, что стоит ждать от будущего.

Иногда привычка или отчаяние от невозможности обрести нечто большее превращают тщеславную любовь в своего рода дружбу, причем в наименее приятную из всех ее видов; она похваляется своей надежностью и так далее [5].

[5] Известный разговор Пон де Вейля и г-жи дю Деффан у камина^[3].

Физическое удовольствие, заложенное в природе человека, знакомо каждому, однако для нежных и страстных душ оно стоит далеко не на первом месте. Пусть такие души высмеиваются в салонах, пусть светские люди своими интригами часто делают их несчастными, зато им ведомы наслаждения, совершенно недоступные сердцам, способным трепетать лишь из-за тщеславия или денег.

Некоторые добродетельные и нежные женщины почти не имеют представления о физических удовольствиях; они, если можно так выразиться, редко им предаются, и даже когда это случается, порывы страстной любви почти заставляют их забыть о телесных наслаждениях.

Есть мужчины, ставшие жертвами и орудиями адской гордыни в духе Альфьери. Эти люди, возможно, потому и жестоки, что, подобно Нерону, всегда чего-то страшатся, судя обо всех других по собственному сердцу, такие люди могут достичь физического удовольствия лишь в той мере, в какой оно сопровождается максимально возможным услаждением гордыни, то есть в той мере, в какой они изощряются в жестокости по отношению к спутнице своих забав. Отсюда и ужасы «Жюстины». Иначе этим мужчинам не обрести чувство уверенности.

Впрочем, вместо того чтобы различать четыре типа любви, вполне возможно допустить восемь или десять ее разновидностей. Может статься, у людей столько же образов чувствования, сколько образов мышления; однако различия в их определении ничего не меняют в последующих рассуждениях. Все любовные чувства, которые доводится наблюдать в этом мире, рождаются, живут и умирают либо достигают бессмертия, подчиняясь одним и тем же законам [6].

[6] Эта книга – вольный перевод итальянской рукописи г-на Лизио Висконти, в высшей степени достойного молодого человека, недавно умершего у себя на родине, в Вольтерре. В день своей нежданной кончины он разрешил переводчику опубликовать свое эссе «О любви», если тот найдет способ привести его в приемлемый вид.

Кастильон-Фьорентино, 10 июня 1819 года.

Глава II
О зарождении любви

Вот что происходит в душе:

1. Восхищение.

2. Нам приходит в голову: «Как приятно целовать ее и получать ответные поцелуи! и так далее».

3. Надежда.

Мы учимся видеть совершенства; ради получения максимально возможного физического удовольствия женщине следовало бы сдаваться именно в этот момент. Даже у самых сдержанных женщин в миг надежды горят глаза; страсть настолько сильна, наслаждение настолько интенсивно, что оно проявляется весьма ярко.

4. Любовь зародилась.

Любить – это иметь удовольствие видеть, осязать и ощущать всеми органами чувств, и как можно ближе, предмет любви, который любит нас.

5. Начинается первая кристаллизация [7].

[7] Более подробное объяснение этого слова см. в «Зальцбургской ветке» (неопубликованный фрагмент) в конце книги.

Мы находим удовольствие в том, чтобы украшать множеством совершенств женщину, в любви которой уверены; мы с бесконечным самодовольством представляем свое счастье во всех подробностях. Все сводится к тому, что мы преувеличиваем то прекрасное достояние, которое только что свалилось на нас с неба, мы ничего в нем не смыслим, однако обладание им кажется нам гарантированным.

Дайте мыслям влюбленного побродить в течение суток, и вот что вы обнаружите.

В соляных копях Зальцбурга в заброшенные глубины шахты бросают ветку дерева, сбросившую листья к зиме; когда через два-три месяца ее достают, она покрыта блестящими кристаллами: мельчайшие ответвления, не крупнее лапки синицы, украшены бесчисленным множеством изменчивых и ослепительных алмазов; простая ветка становится неузнаваемой.

То, что я называю кристаллизацией, есть работа ума, который во всем, что предстает перед ним, открывает новые совершенства предмета своей любви.

Путешественник рассказывает о тенистой прохладе апельсиновых рощ в Генуе, на берегу моря, в жаркие летние дни: какое наслаждение вкушать эту тенистую прохладу вместе с любимой!

Один из ваших друзей ломает руку на охоте: как приятно получать заботливый уход от любимой женщины! Быть всегда рядом с ней и видеть, как она неустанно проявляет к вам любовь – так боль становится чуть ли не благословением; и, начав рассуждения со сломанной руки вашего друга, вы уже готовы поверить в ангельскую доброту вашей возлюбленной. Одним словом, достаточно подумать о том или ином достоинстве, чтобы узреть его в любимом существе.

Это явление, которое я позволяю себе назвать кристаллизацией, проистекает из природы, повелевающей нам получать удовольствие и заставляющей кровь приливать к нашему головному мозгу от ощущения того, что мимолетные удовольствия усиливаются благодаря достоинствам предмета любви и от мысли: «она – моя». У дикаря нет времени продвинуться дальше первого шага. Он получает удовольствие, но активность его головного мозга используется для преследования убегающей в лес лани, с помощью мяса которой он должен как можно скорее укрепить свои силы, чтобы не попасть под секиру врага.