Я же провел остаток ночи в неуютной дреме, которая часто настигала меня, случись нам с Батаней ночевать в лесу или в поле, но никогда раньше – под надежной, казалось бы, защитой деревянных стен справной хаты.

Утром мы через силу позавтракали уже вполовину не такой вкусной снедью – без суседских чар мясо заветрилось, высохло, простокваша скисла еще сильней, став неприятно теплой, а рыбный пирог начал не слишком приятно попахивать, и собрались в дорогу.

Тревожить людей с раннего утра чудской жутью я не хотел, а потому отправился на пастбище, прихватив туесок с Батаней с собой. Обычно я оставлял его в хате, чтобы не таскать лишнюю тяжесть за собой. Но сейчас я просто не мог оставить моего друга в доме, где безжалостно расправились с такими же, как он, чудицами.

Рассвет еще только занимался, а деревня уже жила своей обычной жизнью. Кричали петухи, хлопотали бабы, мужики собирались кто в поля, кто на реку. Почти в каждом дворе стояла оседланная или запряженная в телегу лошадь, и я украдкой рассматривал их, проходя мимо. Самую паршивенькую бы мне… Можно даже слепую, чтобы Батаню моего не видела. Или на голову дурную, чтобы не понимала, что такое чудь.

Люди меня не замечали. Небольшая щепотка чуди на одежду, короткий заговор – и отводили глаза чары, покуда я сам с человеком не заговаривал. В деревне-то, может, такие уловки и ни к чему были, да только не любил я, когда меня разглядывали и вопросы лишние задавали. Чарами этими, кстати, любые чудища пользовались независимо от размера, и это еще раз доказывало, что мы, чудодеи, недалеко от них ушли.

Запоздавшая скотина еще выходила со дворов, спеша присоединиться к стаду, и я пошел за большой неторопливой коровой. Она чувствовала нас, все косилась то на меня, то на мой туесок, но шаг не ускоряла. Надо будет попросить вечером у Старосты крынку живого молока – дюже его Батаня уважал. Да и я не отказался бы, тем более что простокваша безнадежно испортится к вечеру.

Многие люди считали, что баганы, покровители скота, рогатого и не очень, живут в коровнике – у каждого свой, как дворовой во дворе или банник в бане. Но это было не так. Баган, как и вазила-табунник, были по одному на стадо и на табун. Коли коров в деревне было мало или жили они постоянно в хлеву, то баган мог и вовсе не поселиться в том селении, а если поселялся, то был слабым, бестелесным. А вот когда коровы, козы да овцы каждый день в общее стадо сбивались, а лошади скакали по полям да взгорьям в общем табуне – вот тогда эти чудицы в силу входили, даже порой до чудовищ дорастали, если животины много было.

Здесь, как и говорил Староста, на стадо было любо-дорого посмотреть. Толстые гладкие коровки, здоровенькие все, чистенькие, шли по улицам бесконечным потоком в перезвоне болтающихся на шее колокольцев. Утром – в поле, вечером – домой. Каждая коровка знала, где ее родной хлев, никогда не забывала, куда свернуть, даже если вдруг по темноте возвращалась, припозднившись – то была багана наука. Поутру соберет всех, повечеру разведет.

Ничего необычного я не замечал. Деревня как деревня, коровы как коровы. Разве что погода нынче подкачала – серо все было, того и гляди дождь пойдет. Утопающая в росе трава парила туманом, а сверху его напитывала неприятная влажная морось из низких плотных облаков. А вот коровам погода нравилась – было уже достаточно холодно и влажно, чтобы летучий кусачий гнус попрятался или вовсе успел сгинуть, но еще недостаточно зябко, чтобы искать тепла в хлеву.

На большое поле за околицей я вышел раньше паренька-пастуха, едущего без седла на низенькой толстенькой лошадке. Та явно была не рада прогулке и еле-еле плелась, понурив голову. Парнишке же, вестимо, только недавно доверили целое стадо – он внимательно следил за коровами, пересчитывал их, шевеля губами, и верно не заметил бы меня, даже не будь на мне взгляд отводящих чар.

Пройдя поле до середины, я остановился посреди сочного хруста, чавкания и фырчания – голодные животные стремились набить по-осеннему сочной травой огромные желудки, – снял туесок и полез за каплями с чудью. Ну и проверить, как там Батаня, тоже не мешало.

Домовой мой спал – не знаю, сомкнул ли он глаз этой ночью, но в безопасности своего туеска явно провалился в сладкую дрему, едва мы вышли за порог. Когда-то он привыкал к временному жилищу долго, с трудом и неохотой. Но все-таки привык, а с годами и вовсе стал считать скудельницу больше домом, чем моя собственная хатка на краю заповедной чудской рощи.

Некстати вспомнив родной дом, я с тоской поглядел на заговоренный камень, благодаря которому дорога домой всегда была легче и быстрее в несколько раз, чем любая другая, и потянулся за пузырьком с каплями.

Оглушительный нечеловеческий рев разнесся по туманному полю, заставив Батаню проснуться и высунуться из горла горшка, отбросив тяжелую глиняную крышечку, а меня – резко выпрямиться, оглядываясь.

Рев повторился снова – то ли рык, то ли крик, то ли… Тут я расслышал в ужасном звуке четкое «му-у-у-у», и меня пробрал холодный пот. Местного быка я уже видел. Огромный, черный как смоль, с длинными извитыми рогами. Он явно был немолод и успел нагулять и перекатывающиеся под лоснящейся шкурой мышцы, и жирок, добавляющий и без того тяжеленной туше объем и вес, и опыт, позволяющий без страха кидаться на любого противника.

Холодея от страха, я метался взглядом по коровьим телам, ища черную бычью шкуру, а потом услышал его – звук вспахиваемой копытом земли.

«Бежать!» – завопило мое нутро, и я схватил туесок, вместе с ним вскакивая на ноги.

А в следующую секунду я наконец-то понял, где находился бык. По стремительно приближающемуся топоту тяжелого коровьего галопа.

У меня были сильные ноги – я привык много ходить. Но бежать на скорость, задыхаясь от ужаса, не чувствуя ног, не видя спасения… В поле не было ни деревьев, ни ям. Где-то там за туманом высился частокол деревенской оградки, а за ней начинались незнакомые пока что дворы – но как добежать до них? Как опередить пусть не чудское создание, творящее зло с помощью своих чудовских чар, а вполне обычное, мирское, но отчего-то злое именно на меня?..

В груди больно жгло, ноги онемели, но я этого не замечал – я слышал, чувствовал, как из огромных ноздрей за моей спиной толчками вырывается воздух в такт скачкам огромного тела, как разлетается под острыми копытами земля, и что все это происходит все ближе и ближе ко мне.

Что же делать?! Свернуть в высокую траву? Я не пробегу там и метра. Упасть навзничь? Бык затопчет меня или поднимет на рога. И Батаня… Батаня же еще… Едва не вскрикивая от отчаяния, я стащил со спины туесок – и когда только успел закинуть лямки на плечи?.. И отбросил его в сторону. Бык не обратил внимания на летящий предмет, а я как мог прибавил скорости без лишнего веса. Бежать было уже недалеко. Вот только понимал я: не успею. Не добегу.

На глаза навернулись слезы. От страха, от злости, от бессилия. И от ужасного томительного ожидания – вот сейчас, уже сейчас меня настигнут, проткнут, затопчут, уничтожат…

Громкий крик, и снова топот копыт – на этот раз резкий, легкий. Он отвлек, заставил обернуться. И уставшие ноги немедленно запнулись о траву.

Падение вышибло дух, но я был почти рад, что все закончилось. Может быть, я еще сумею откатиться в траву, зарыться в нее, отползти…

– Аааа! – резанул по ушам новый крик прямо за спиной. – А-а-ну! Ни-зя, кому говорю! А-ну п-шшол! Быр-ра!

Обиженное грозное мычание было ему ответом, а я наконец-то обернулся.

Парень на уже совсем не сонной лошаденке заслонял меня от тяжело дышащего быка и махал на него руками.

– П-шол, п-шол! – все повторял он громко. – Давай-давай!

«Как вовремя…» – подумал я и без сил раскинулся на траве, глядя в хмурое серое небо.

Нужно было встать, найти туесок с Батаней, убедиться, что он не расшибся. Поблагодарить спасителя. И закапать наконец в глаза капли, чтобы понять, что здесь только что произошло. Потому что ни в каком мире не нападают животные на чудодеев.

Никогда.

Глава 4

Пастушка звали Мытько, и перепугался он едва ли не больше, чем я. Соскочил со своей лошаденки, принялся меня поднимать, а потом – лазить вместе со мной по траве, ища туесок и вывалившуюся из него крышку скудельницы.

– Не серчай, бачко, – приговаривал он. – Баска добрый… Хороший бык Баска, не обижает никого. Ажно не знаю, что он удумал сегодня. Не серчай, бачко, не видел я тебя. Как увидел бы раньше – отогнал бы, а так… не серчай только, бачко…

Баска – Красавец, значит… Ну что ж, бык и правда был красивым. Насколько я успел рассмотреть.

– А скажи-ка мне, Мытько, скотина-то как обычно себя сегодня вела? – перебил я бесконечное «не серчай, бачко». – И в последнее время?

– Скотинка-то?.. – Мытько поднял на меня бледно-голубые глаза и растерянно моргнул. – Так а че она сделает-то? Как обычно все, травку кушает, молоко дает, лепешки лепит. Под призором всегда.

– Никто не болел? Не мычал без повода? Не пугался не пойми чего?

Мытько поскреб крытую льняной шапкой макушку.

– Домой согнать таперища трудно, – признался он. – Не хотют идти – и все тут.

– Вот как… – протянул я и заглянул в туесок. Капли с чудью пропали из своего гнезда на крышке и, вестимо, сгинули в траве. – Благодарствую, Мытько, за спасение, – я прижал руку к груди и ненадолго склонил голову. – Подскажи теперь, где хату Старосты искать. Посредь деревни али как?

– Посредь, посредь! – закивал парнишка. – Тама горшки красные на заборе и рябинка вся красная у ворот. Справная рябинка, сразу увидите.

Я поблагодарил снова и отвернулся к туеску. Батаня напугался так, что схватил теперь изнутри крышечку и держал ее настолько крепко, что открыть скудельницу не было никакой возможности. Ладно, пусть сидит. Чуди у меня и так было полно.

Сырая, неочищенная, ни в чем не растворенная… Как же она жглась! Насыпав в глаза по малюсенькой щепоточке, я закрыл лицо руками, пережидая, пока резь в глазах утихнет. Не до конца, конечно – теперь до вечера ходить будто с песком под веками, – но хотя бы настолько, чтобы можно было смотреть под ноги сквозь льющиеся слезы.

Можно было, конечно, сделать новые. Мак уже не цвел, но подошла бы и простая полуночная роса или даже молоко белой коровы. В последнем случае капли, конечно, надо было бы использовать сразу, для хранения они непригодны, но зато и глаза после них не болели совсем. Но на все это уже не было времени, хотя я запоздало вспомнил, что корову-то как раз было найти несложно прямо сейчас. Но кто знает, подпустил бы меня к ней баган или снова натравил бы своего подопечного. В том, что бык подчинялся именно его воле, я был почти уверен.

Наверное, от стресса, а может, и от недосыпа, моя чувствительно к чуди увеличилась, и боль в глазах не уменьшалась бесконечно долго. Мытько аж дважды лез ко мне с расспросами, что со мной да не нужно ли чем подсобить. Оба раза я отсылал его, хотя такая забота была приятна. Парнишка явно знал, кто я, но не чурался, не столбенел в ужасе и видел во мне в первую очередь человека, а не окаянную душу, водившую дружбу с чудовищами. Наконец слезы перестали течь так обильно, и я не сразу, но смог проморгаться. И даже найти глазами черного Баска. Вот только теперь он черным уже не был – всю спину от шеи до хвоста покрывал густой слой синей чуди, а на мощном крупе сидел, нахохлившись, испуганный насупленный баган.

Бык был от меня далеко, и разглядеть хозяина местного стада было сложно. Идти к нему общаться прямо сейчас у меня тоже никакого желания не было, поэтому я просто помахал ему рукой, давая понять, что вижу его и знаю о том, кто виноват в нападении на чудодея, и не без труда надел туесок на плечи. Батаня внутри зашевелился и выглянул-таки наружу. Обернувшись, я увидел, что и он внимательно смотрит на нашего обидчика. А потом Батаня погрозил ему лапой, спрятался в свой переносной дом, а я медленно побрел в деревню.