– Ну да. Что-нибудь маленькое, незаметное. Мороку напустить, – объяснила она. – Вот, смотри!

Она ловко взяла у меня из рук клубок, вытянула короткую ниточку и дёрнула.

– Хочу, чтобы солнечный зайчик на стене заплясал!

И в тот же миг на стене, прямо над головой Аглаи, появился яркий солнечный зайчик. Он подпрыгнул раз, другой, сделал в воздухе изящный пируэт и тут же исчез.

Я ахнула. Аглая удивлённо подняла голову, оглядываясь в поисках источника света. Понять, откуда днём в пасмурную погоду мог взяться солнечный луч, она так и не смогла.

«Ого! – восхищённо присвистнул Шишок, мигом забыв и про оладьи, и про сметану. – Фокусы! Настоящие! Хозяйка, дай мне! Дай мне! Я тоже хочу попробовать! Я сейчас нам наколдую целую гору лесных орехов! Или хотя бы одного маленького, но очень-очень засахаренного петушка на палочке!»

– Только он большие желания не исполняет, – строго предупредила Фёкла, возвращая мне клубок. – Так, мелочь всякую. Пыль в глаза пустить, шорох создать, тень на стену напустить. Но иногда и это жизнь спасти может.

Она ещё раз горячо поблагодарила меня, помахала на прощание Шишку, который теперь смотрел на неё с нескрываемым уважением и обожанием, и юркнула обратно за печку.

Я осталась стоять посреди комнаты с клубком в руках. Ещё один подарок. Но этот был совсем другим. Не дорогим и обязывающим, как шаль Дмитрия. Не трогательным и личным, как деревянная птичка Фёдора. Этот был… полезным. Хитрая, маленькая уловка. Инструмент для обмана, для отвлечения внимания. То, что нужно для той, кто всеми силами старается не привлекать к себе лишнего внимания.

Я посмотрела на свой новый артефакт. Пыльный, невзрачный, но таящий в себе маленькое, почти игрушечное чудо. И я почему-то была уверена, что этот скромный подарок от благодарной кикиморы пригодится мне гораздо больше, чем все сокровища богатого столичного купца.

«Так, хозяйка, давай проверим, как он работает, – не унимался Шишок, уже подпрыгивая от нетерпения у меня на плече. – Дёрни за ниточку и пожелай, чтобы вон тот чёрствый сухарь на столе превратился в пирожное с кремом! Ну пожалуйста! Это же совсем-совсем маленькое желание! Для тебя маленькое, а для всего нашего маленького коллектива – огромный шаг вперёд! В прекрасный новый мир, где сухари становятся пирожными!».

Глава 14

Людская молва – штука странная. Ещё вчера в меня были готовы кинуть камень, а сегодня, после того как Алёша Попович якобы одолел медведя (который, по слухам, просто спал), все сплетни о моей ведьмовской натуре разом прекратились. Теперь у них была новая тема для разговоров, и я, слава богу, в неё не входила. Я даже осмелела настолько, что пару раз сходила на рынок. Люди, конечно, поглядывали, но уже без злости. Скорее, с любопытством, как на говорящую белку.

«И правильно делают, что боятся! – фыркнул у меня в голове Шишок, мой невидимый спутник и по совместительству комок вредности. – Я бы им всем хвосты узлом завязал за такие разговоры! А этому Поповичу надо было не медведя искать, а совесть свою!»

Но если с общественной жизнью всё наладилось, то с личной творился полный кавардак. С одной стороны на горизонте маячил Дмитрий. Этот, казалось, решил взять меня штурмом, как неприступную крепость. Каждый божий день в мою скромную лавку врывался его посыльный, разодетый, как павлин, и приносил подарки. То коробочку со сладостями такими диковинными, что Шишок едва с ума не сходил от одного их вида, то букеты цветов, которые пахли так, что голова кружилась. Это было, конечно, очень мило и красиво, но совершенно не моё.

«Хозяйка, он опять прислал эти засахаренные штуки! – верещал в мыслях Шишок, пытаясь мысленно откусить кусочек от марципана. – Я тебе говорю, надо брать этого Дмитрия! Ну и что, что скользкий и улыбается слишком много? Зато какой щедрый! И вкус у него отменный! Не то что некоторые, кто только деревяшки дарить умеет да грибы сушёные!»

«Некоторыми» был, разумеется, Фёдор. Он не присылал разодетых мальчишек и не дарил заморских сладостей. Он просто приходил сам. Почти каждый вечер его молчаливая фигура возникала на пороге. Он приносил что-нибудь полезное – связку грибов для Аглаи, свежепойманную рыбу или пучок лечебных трав, – а потом так же молча садился на лавку у очага. Он мог сидеть так часами, просто наблюдая, как я работаю. И от его молчания мне становилось удивительно спокойно. Словно за спиной выросла каменная стена, защищающая от всех невзгод.

В один из таких вечеров, когда я билась над особенно сложным узлом для оберега, Фёдор вдруг встал. Я замерла, ожидая, что он, как обычно, молча уйдёт. Но он подошёл ко мне.

– Пойдём, – его голос был тихим и немного хриплым. – Хочу тебе кое-что показать.

«Опять? Куда-то тащиться по темноте? – тут же заныл Шишок. – Хозяйка, скажи, что у тебя лапки устали! И вообще, ночь на дворе! Там волки, совы, и комары размером с кулак! А вдруг там нет еды? Это самое страшное!»

Но я, проигнорировав его панику, просто кивнула. Накинув плащ, я вышла за Фёдором на улицу. Мы шли в тишине, но это была не та неловкая тишина, от которой хотелось сбежать, как в обществе Дмитрия. Это было уютное молчание, когда слова просто не нужны. Фёдор вёл меня по тропинкам, которые знал, кажется, лучше, чем собственную ладонь. Ночной лес жил своей жизнью, полной шорохов и теней, но рядом с Фёдором не было страшно. Было просто любопытно.

Он привёл меня на поляну, такую круглую, словно её кто-то очертил циркулем. И я замерла, забыв, как дышать. Вся поляна была усыпана цветами, которые светились в темноте мягким, серебристым светом. Словно кто-то взял и рассыпал по траве горсть маленьких звёзд.

– Лунницы, – сказал Фёдор, и его шёпот показался оглушительно громким в этой волшебной тишине. – Цветут всего три ночи в году.

Это было так красиво, что хотелось плакать. Мы просто стояли и смотрели на это чудо. Фёдор не говорил красивых слов, не обещал достать луну с неба. Он просто показал мне то, что было дорого ему самому. Он показал мне сердце своего леса. Потом он осторожно сорвал один светящийся цветок и протянул мне. Его грубые пальцы охотника на мгновение коснулись моих, и по руке словно пробежал тёплый огонёк.

– Спасибо, – только и смогла прошептать я.

«Красиво, – неохотно признал Шишок. – Светится. Но несъедобно. А значит, почти бесполезно. Вот если бы так светились жареные окорочка, вот это было бы настоящее чудо!»

На следующий день, когда я, всё ещё под впечатлением, поставила волшебный цветок в стакан с водой (он и днём продолжал тускло светиться!), в лавку с грохотом ввалился Дмитрий. Он сиял, как новый самовар.

– Прекрасная Ната! Я принёс вам новость, которая заставит ваше сердце петь! – провозгласил он так громко, что Аглая в соседней комнате уронила горшок. – Я решил, что этому дивному, но дикому краю не хватает капельки истинной культуры! А потому сегодня вечером в таверне я устраиваю званный вечер!

«Званный вечер? – переспросил Шишок. – Это что ещё за зверь? Это там, где дядьки и тётьки говорят странными словами, закатывают глаза и веселятся? А кормить-то будут? Если будут, я готов потерпеть любые странные слова! Особенно если под них будут подавать пироги с мясом!»

– Я буду рассказывать свои новые истории и дорожные приключения, – скромно добавил Дмитрий, но глаза его так и сверкали. – О любви, о страсти, о вас…

Он схватил мою руку и прижался к ней губами, оставив на коже влажный след.

– Я буду ждать. Вы – моя вдохновительница. Этот вечер для вас.

Он ураганом вылетел из лавки, оставив после себя шлейф дорогих духов и меня в полной растерянности. С одной стороны – тихая поляна со светящимися цветами, о которой знаем только мы с Фёдором. С другой – шумный вечер в таверне, где на меня будут пялиться все кому не лень.

Я посмотрела на свой стол. На нём в стакане светился серебристый лунный цветок, а рядом лежала перчатка, которую в спешке обронил Дмитрий. Два мира. Два совершенно разных мужчины. И мне нужно было выбрать.

«Хозяйка, ну что тут думать-то? – возмутился Шишок так громко, что у меня в ушах зазвенело. – Логику включай! В лесу мы были? Были! Красиво? Да. Но холодно, темно и комары! А в таверне что? Тепло, светло и – я почти уверен! – будут жареные пирожки! И ккурники! И квас! Выбор же очевиден! Сначала идём за культурой и курником, а на цветочек твой несъедобный и завтра поглядеть можно! Он же не убежит!»

Я тяжело вздохнула. Шишок, как всегда, был до ужаса прагматичен. И почему-то моё глупое сердце было с ним совершенно не согласно.

* * *

Мои размышления о том, что же всё-таки лучше – тихие прогулки по лесу с молчаливым охотником или весёлые беседы с разговорчивым купцом – были прерваны самым наглым образом. Дверь в нашу лавку распахнулась с такой силой, что чуть не слетела с петель, и внутрь ураганом влетела жена старосты, Марфа. Обычно такая вся из себя румяная, как спелое яблочко, сейчас она была белее мела, а по щекам катились крупные слёзы.

– Аглая! Ната! Беда-то какая! – закричала она, хватая ртом воздух. – Степану моему совсем плохо! Помирает, кажется!

Мы с наставницей удивлённо переглянулись. Староста Степан – мужчина в самом соку, крепкий, как вековой дуб. Он на здоровье отродясь не жаловался, а тут вдруг «помирает»? Что за новости?

– Марфа, дыши глубже, – строго, но без злобы сказала Аглая, протягивая ей кружку с водой. – А теперь спокойно и по порядку, что стряслось?

– Живот! – икнула женщина, залпом осушив кружку. – Так его скрутило, так скрутило! Ни с того ни с сего! Криком кричит, по кровати катается, белый весь стал! Я уж ему и ромашку заварила, и лист подорожника к пупу приложила – а ему только хуже!

Не теряя ни минуты, мы схватили сумку с самыми нужными травами и склянками и помчались к дому старосты. Картина, которую мы там застали, была, мягко говоря, удручающей. Степан, всегда такой важный и представительный, лежал на кровати, скрючившись в три погибели, и глухо стонал, вцепившись в собственный живот. Лицо его блестело от пота, а дыхание было тяжёлым и прерывистым.

Аглая немедленно приступила к делу. Она внимательно осмотрела его, осторожно пощупала живот, отчего Степан зашипел от боли, прислушалась к его дыханию. С каждой минутой её лицо становилось всё серьёзнее и мрачнее.

– На обычное несварение не похоже, – пробормотала она так тихо, что услышала только я. – И отравить его вроде никто не мог.

Она начала доставать из сумки свои самые сильные зелья. Первым делом дала ему отвар из змеиного корня – верное средство от любой боли. Степан с трудом выпил, но не прошло и минуты, как его снова скрутило, да с такой силой, что он закричал в голос. Потом Аглая развела в воде какой-то мутный серый порошок, который, по её словам, должен был «выгнать любую хворь изнутри». Эффект был ровно таким же – нулевым.

Я стояла в сторонке и чувствовала себя абсолютно бесполезной. Моя наставница, мудрейшая знахарка в округе, перепробовала, кажется, всё, что было в её арсенале. Она шептала древние заговоры, прикладывала к животу старосты тёплые припарки из трав, поила его такими отварами, от одного запаха которых у меня начинали слезиться глаза. Но ничего не помогало. Боль не отступала, а только становилась сильнее.

«Ой, как он громко! – испуганно пропищал у меня в голове Шишок, мой маленький колючий друг, который от страха забился в самый дальний угол кармана. – Хозяйка, у меня от его крика все иголки дыбом встали! И аппетит пропал! Может, ему щекотки сделать? Или анекдот рассказать? Мой дедушка говорил, что смех – лучшее лекарство! Ну или почти лучшее…»

«Шишок, сейчас не до шуток, помолчи, пожалуйста», – мысленно попросила я, не в силах оторвать взгляд от страдающего мужчины.