Я подошла поближе, пытаясь сосредоточиться. Мой странный дар, который я потихоньку училась контролировать, отзывался на боль старосты. Но это была какая-то неправильная боль. Не болезнь, не порча и не сглаз. Это было что-то иное. Что-то острое, чужеродное, будто внутри него сидела колючка, отравляющая всё вокруг.

К вечеру Степан совсем обессилел. Он больше не кричал, а только тихо стонал, его дыхание стало поверхностным и хриплым. Аглая сидела у его кровати, вымотанная и опустошённая. Я впервые видела её такой растерянной.

– Я не знаю, что это, – тихо призналась она, и в её голосе слышалось отчаяние. – Я испробовала всё. Ни одно моё зелье его не берёт. Словно внутри него сидит нечто, что сильнее любой магии.

Услышав это, Марфа беззвучно зарыдала, уткнувшись лицом в передник.

Я смотрела на бледное, измученное лицо старосты, и моё сердце сжималось от жалости и собственного бессилия. Аглая права. Это не обычная болезнь. Это что-то, против чего бессильны травы и заговоры.

И тут в моей голове, привыкшей к логике и анализу, а не к волшебству, что-то щёлкнуло. Острая, режущая боль в животе… Не снимается никакими обезболивающими… Состояние только ухудшается… Традиционное лечение не помогает… В моём мире это называлось «острый живот» и требовало немедленного… хирургического вмешательства. Аппендицит! Точно, это же он! Острый приступ, который, если вовремя не вырезать эту маленькую штуку, приведёт к перитониту и неминуемой смерти.

Я посмотрела на Аглаю, которая в отчаянии заламывала руки. На рыдающую Марфу. И на умирающего старосту. И до меня дошло, что никто, кроме меня, ему не поможет. Но как? Как им объяснить, что нужно разрезать живот, чтобы спасти ему жизнь? В этом мире, где любое кровопускание считалось смертельно опасным, меня же за сумасшедшую примут! Или, что ещё хуже, за ведьму-убийцу.

«Резать? – пискнул Шишок так громко, что я чуть не подпрыгнула. – Хозяйка, ты чего удумала? Ножиком? Его? Да тебя же первую на костёр отправят! И меня заодно, как пособника! Давай лучше сбежим, а? В лес, к белочкам! Там тихо, спокойно, и никто никого не режет!»

Но я не могла просто стоять и смотреть, как человек умирает. Я должна была что-то сделать. Даже если это «что-то» – самый страшный и рискованный поступок в моей жизни.

Глава 15

Комната встретила меня полумраком и таким густым, тяжёлым запахом болезни, что я невольно поморщилась. Единственная свеча на столе лениво отбрасывала на стены кривые, дёрганые тени, превращая скромную обстановку в декорации для страшной сказки. Староста Степан уже не мучился, не стонал – он просто лежал, тихо и сипло хрипя. Казалось, с каждым таким хрипом из него уходит частичка жизни. Его жена, Марфа, забилась в самый тёмный угол, превратившись в дрожащий комок, и беззвучно плакала. Слёзы кончились, осталась только тихая, безнадёжная скорбь.

Аглая, моя наставница, застыла у окна, глядя в непроглядную темень дождливой ночи. Её обычно прямая спина ссутулилась, плечи опустились, и во всей её фигуре сквозило такое отчаяние, что у меня защемило сердце. Великая знахарка, способная, казалось, вытащить человека с того света, впервые столкнулась с чем-то, что ей было не по зубам.

«Хозяйка, ну мы скоро уйдём? – заканючил у меня в голове писклявый голосок Шишка. – Мне скучно, страшно и пахнет от него невкусно. Он сейчас дышать перестанет, а я не хочу на это смотреть! Давай сбежим по-тихому? Я за это даже орешек не попрошу. Ну, может, только один. Самый маленький. Вон тот, с краю стола…»

«Шишок, тихо!» – мысленно цыкнула я, хотя у самой от страха противно засосало под ложечкой.

Я не могла отвести взгляд от умирающего мужчины. В голове, как назойливая осенняя муха, билась одна-единственная мысль, простое и страшное слово: «Аппендицит». Острый аппендицит. Ну точно он! Я же видела это в сериалах про врачей, читала где-то в интернете. Внезапная боль в животе, которую ничем не снять, жар, слабость, тошнота… Все симптомы сходились. И если срочно что-то не предпринять, этот маленький отросток кишечника лопнет, и яд заполнит всё тело. Перитонит. А следом – медленная и очень мучительная смерть. Нужно было проверить. Хотя бы для очистки совести.

– Аглая, – позвала я так тихо, что сама едва расслышала.

Она медленно обернулась. В её глазах было столько вселенской усталости, что мне захотелось подойти и обнять её.

– Позволь мне… я хочу его осмотреть. Ещё разочек. Пожалуйста.

Аглая смерила меня сомневающимся взглядом, но потом лишь устало махнула рукой.

– Осматривай. Хуже ему ты уже точно не сделаешь.

Я глубоко вздохнула, приказывая рукам перестать дрожать, и подошла к кровати. Марфа тут же подняла на меня заплаканные, полные слабой надежды глаза. «Спокойно, Наташа, – сказала я себе. – Ты просто проводишь осмотр. Представь, что ты доктор Хаус. Только без трости и хамства».

Я осторожно откинула край одеяла и положила ладонь на живот старосты. Он был твёрдым и горячим.

«Ого, какой пресс! – с ноткой восхищения пискнул Шишок. – Крепкий был мужик. Был…»

«Замолчи!» – прошипела я.

Я аккуратно, двумя пальцами, начала надавливать, пытаясь нащупать то, что нужно. Так, где же эта точка… Мак-чего-то там… Справа внизу, кажется. Я сместила пальцы, и как только я коснулась нужного места, Степан, до этого почти не подававший признаков жизни, вдруг дёрнулся и глухо простонал.

Есть! Попала! Классический симптом.

Теперь оставалась последняя, самая страшная проверка. Я снова надавила на ту же точку, задержала на пару секунд, а потом резко отпустила руку.

Комнату пронзил такой дикий, истошный вопль, что я сама подпрыгнула от неожиданности. Степан выгнулся на кровати дугой, забился в агонии. Этот крик был страшнее всех его стонов, вместе взятых.

«ВСЁ! ТЫ ЕГО ДОБИЛА! – панически заверещал Шишок прямо в мозг. – Я ЖЕ ГОВОРИЛ! СЛОМАЛА МУЖИКА! ХОЗЯЙКА, БЕЖИМ, ПОКА НАС НА ВИЛЫ НЕ ПОДНЯЛИ!»

Марфа вскочила, Аглая метнулась к кровати, пытаясь удержать бьющегося в судорогах мужа. А я отшатнулась к стене, чувствуя, как по лицу течёт холодный пот. Всё. Сомнений больше не было. Диагноз окончательный и обжалованию не подлежит.

– Что ты сделала?! – строго спросила Аглая, бросив на меня гневный взгляд.

– Это… это проверка такая, – пролепетала я, вжимаясь в стену. – Я теперь знаю, что с ним.

Обе женщины уставились на меня. Марфа – с ужасом, Аглая – с недоверием.

– И что же с ним? – в голосе наставницы не было ни капли надежды, лишь горькая насмешка. – Какая ещё хворь, о которой я не знаю?

– Это не хворь, – я сглотнула, во рту пересохло. – И не порча. У него внутри… э-э-э… есть такая маленькая штучка, вроде червячка. Кишка такая. И она… воспалилась. И если её не… того… не достать, она лопнет. И всё. Конец.

– Достать? – нахмурилась Аглая, пытаясь осмыслить мой лепет. – Это как?

– Ну… – я зажмурилась, набираясь смелости. – Разрезать. Живот. И вытащить её. Ножиком.

В комнате стало так тихо, что я услышала, как за окном по крыше барабанит дождь. Марфа смотрела на меня широко раскрытыми глазами, в которых плескался первобытный ужас. А во взгляде Аглаи мелькнуло то, о чём она меня предупреждала. Страх перед чужим, непонятным знанием.

– Вырезать? – переспросила она шёпотом, будто само это слово могло убить. – Ты предлагаешь… взять нож и… вскрыть ему живот?

– Да, – твёрдо ответила я, хотя ноги превратились в вату. – Иначе он умрёт. В моём мире это называется «операция». Это единственный способ его спасти.

Марфа громко икнула и начала мелко и часто креститься.

– Ведьма… душегубка… – зашептала она, пятясь от меня. – Мужа моего на куски порезать удумала… Изыди, нечистая!

Я с мольбой посмотрела на Аглаю. Но она молчала. Она смотрела на меня так, будто видела в первый раз. И в этом взгляде читался приговор. Я зашла слишком далеко. Я принесла в их мир то, что было страшнее любой магии. Знание, которое превращало целителя в мясника.

«Ножиком?! – взвыл Шишок у меня в голове. – Хозяйка, ты в своём уме?! Ты же даже курицу разделать не можешь, я видел! Какое резать?! Они нас сейчас самих на ленточки порежут! Я же говорил, надо было сидеть тихо! А теперь всё! Прощай, моя мечта попробовать жареного майского жука! Прощайте, орешки в сахаре! Нас сожгут! А я даже не завтракал! Какая вопиющая несправедливость!»

Я снова посмотрела на Степана. Его дыхание становилось всё реже. Времени почти не было. Нужно было выбирать. Либо я сейчас дам заднюю, позволю ему умереть и сохраню свою жизнь. Либо рискну всем ради призрачного шанса на спасение. И я понятия не имела, какой выбор правильный.

* * *

– Вон! Вон отсюда, душегубка! – Марфа, жена старосты, тыкала в меня дрожащим пальцем, словно пытаясь отогнать нечистую силу. Её лицо исказилось от ужаса и ненависти.

Я стояла, вжавшись в стену, и чувствовала, как земля уходит из-под ног. Всё. Это конец. Сейчас меня вышвырнут на улицу, а потом, скорее всего, придут с вилами и факелами. Я с отчаянием посмотрела на Аглаю. Моя последняя надежда была только на неё.

Наставница молчала. Она смотрела то на меня, то на умирающего на кровати Степана, и в её глазах шла настоящая битва. Битва между вековыми традициями, страхом перед неизведанным и последней, призрачной надеждой.

– Аглая, пожалуйста, – прошептала я, и мой голос сорвался. – Послушай меня. Я знаю, это звучит дико. Страшно. Но я видела такое. В моём мире людей так спасают каждый день. Он умрёт, если мы ничего не сделаем. У нас есть всего несколько часов, может, и того меньше.

– Разрезать живого человека – это не спасение, это убийство, – глухо, будто сквозь вату, ответила она. – Ни один знахарь на такое не пойдёт.

– Но я не знахарь! – почти выкрикнула я, делая шаг вперёд. – Я другая! Ты сама это сказала! Во мне другая сила, и она говорит мне, что это единственный шанс!

Я подошла к Аглае и взяла её за руку. Её ладонь была ледяной.

– Ты можешь мне не верить. Но поверь своим глазам. Ты видишь, что он умирает. Твои зелья не помогают. Ничто не помогает. Так дай мне попробовать! Если я ошибусь, можешь сама отдать меня толпе. Но если есть хотя бы один шанс из тысячи, что я права… разве мы не должны им воспользоваться?

Я смотрела ей прямо в глаза, вкладывая в свой взгляд всю мольбу, на которую была способна. Я видела, как в её душе борются страх и долг целителя.

– Как? – наконец выдохнула она. – Как ты собираешься это делать? У нас нет ничего.

– У нас есть всё, что нужно, – твёрдо ответила я, чувствуя, как страх отступает, уступая место холодной, звенящей решимости. – Мне нужен твой самый острый нож. Иголка. Нитки. И кипяток. Много кипятка.

Аглая долго молчала. Потом она повернулась к жене старосты.

– Марфа, выйди, – властно сказала она. – И чтобы никто не входил. Никто. Что бы ты ни услышала.

Женщина, всхлипнув, выскочила за дверь. Мы остались втроём. Точнее, вдвоём с умирающим.

– Если он умрёт у тебя на руках, я тебя не прощу, – тихо сказала Аглая, но в её голосе уже не было прежней враждебности. Только глухая тоска.

– Он умрёт, если я ничего не сделаю, – так же тихо ответила я.

И работа закипела. Аглая принесла всё, что я просила. Маленький, острый, как бритва, нож для резки трав, тонкую иглу, моток шёлковых ниток. Мы прокипятили всё это в большом котле с водой прямо в комнате. Я заставила её несколько раз вымыть руки с мылом и отваром из обеззараживающей травы.

– Теперь самое главное, – сказала я, подходя к кровати. – Он не должен чувствовать боли. И в рану не должна попасть грязь.