Илья стоял, как истукан, а я продолжала свой спектакль: пассы руками, глубокомысленное мычание. И тут его нос предательски дёрнулся. Раз. Другой. Он попытался сдержаться, нахмурил брови ещё сильнее, но природа взяла своё.

– Кхм… Апчхи! – оглушительно чихнул богатырь, да так, что с потолка посыпалась пыль. Он смущённо вытер нос рукавом кольчуги и снова попытался сделать суровое лицо. Но не тут-то было. Шишок вошёл в раж.

– Апчхи! Апчхи! АПЧХИ!

Могучий воин, герой былин, защитник земли русской, стоял посреди нашей лавки и чихал, как самый обычный простуженный мужик. Беспрерывно, со слезами на глазах и совершенно по-дурацки.

Я уже не могла сдерживаться. Я отвернулась, прикусив губу до крови, чтобы не расхохотаться в голос. Аглая, стоявшая в углу, тоже тряслась от беззвучного смеха, прикрыв рот передником.

Наконец, приступ чихания отпустил. Илья, красный, как варёный рак, и ужасно смущённый, вытер выступившие слёзы и злобно посмотрел по сторонам, пытаясь понять, что за напасть на него нашла.

– Пыль у вас тут, – проворчал он, чтобы хоть как-то сохранить лицо. – Дышать нечем.

И он решил пройтись по комнате, видимо, чтобы проветриться. И это была его роковая ошибка.

«Шишок, фаза третья! Финальная!» – мысленно скомандовала я.

«Есть, мой повелитель! – донеслось из-под лавки. – Операция „Веник возмездия“ в действии!»

Мой маленький проказник, который всё это время не сидел без дела, умудрился вытащить на середину комнаты старый веник, которым Аглая подметала пол. Илья, погружённый в свои мысли о странной пыли и пропавшей перчатке, его, конечно же, не заметил. Он сделал широкий шаг и… со всего маху наступил на него.

Дальнейшее было похоже на сцену из дешёвой комедии. Нога богатыря поехала, он взмахнул руками, пытаясь удержать равновесие, но было поздно. С грохотом, от которого, наверное, в соседней деревне проснулись все куры, защитник земли русской растянулся на полу во весь свой исполинский рост.

В наступившей тишине было слышно только, как где-то под лавкой кто-то очень тоненько и злорадно хихикает.

Илья лежал на полу, раскинув руки и ноги, и смотрел в потолок с таким выражением, будто он только что в одиночку сразился с целой армией, проиграл и теперь совершенно не понимает, как это произошло. Его грозный вид, его несокрушимая уверенность, его аура былинного героя – всё это испарилось без следа. Передо мной на полу лежал просто большой, очень удивлённый и до смешного нелепый мужик.

Он медленно, кряхтя, сел, потёр ушибленный затылок и уставился на веник-обидчик с таким недоумением, будто это был не веник, а какой-то хитрый вражеский лазутчик.

Я посмотрела на него, потом на треснувший горшок, который всё так же сиротливо стоял на столе. И вдруг поняла, что больше его не боюсь. Совсем. Этот грозный богатырь, оказывается, тоже может быть смешным и нелепым. И от этой мысли на душе стало как-то неожиданно легко и весело.

* * *

В наступившей мёртвой тишине, такой густой, что её можно было ножом резать, я отчётливо услышала, как за печкой громко икнул наш домовой Шишок. Кажется, после этого Илья принялся мелко-мелко креститься, бормоча что-то про святых угодников. Я же стояла, до боли прикусив нижнюю губу, и всеми силами своей души старалась не заржать в голос. Ну а что? Картина была – просто умереть не встать.

Былинный герой, гроза всех змеев Горынычей и соловьёв-разбойников, защитник земли русской, сидел на пыльном полу нашей скромной знахарской лавки. В его глазах плескалось такое вселенское недоумение, будто он только что увидел говорящую рыбу. А рядом с ним, как поверженное, но гордое знамя, валялся его главный враг на сегодня – мой старый, облезлый веник.

– Кхм-кхм, – наконец выдавил из себя богатырь, и его загорелое лицо стремительно залилось густым, свекольным румянцем. Он был похож на перезревший помидор.

Я поняла, что ещё секунда – и мой смех прорвёт плотину самообладания. Если я сейчас рассмеюсь, он меня точно на месте испепелит одним только взглядом. Собрав всю свою волю в кулак, я нацепила на лицо самое сострадательное выражение, на какое только была способна, и протянула ему руку помощи.

– Вы не ушиблись, Илья Муромец? Может, подорожник приложить?

Он смерил мою протянутую ладонь таким тяжёлым взглядом, будто я предлагала ему не помощь, а клубок ядовитых змей. Но выбора у него особо не было. Кряхтя, как старый несмазанный воз, он ухватился за мою руку и с трудом поднялся на ноги. Он был смущён, зол и совершенно сбит с толку. Вся его грозная аура, весь пафос непоколебимого судьи, с которым он ворвался ко мне пять минут назад, испарились без следа. Он старательно отряхнул свои широченные штаны, сердито пнул несчастный веник в дальний угол и снова попытался напустить на себя суровый вид. Но получалось, честно говоря, уже не очень. Взгляд был грозный, а уши пылали.

– Это… это всё испытание было, – пробормотал он, явно пытаясь спасти остатки своего пошатнувшегося авторитета. – Да. Проверка на прочность духа. И на чистоту в доме. Грязно у тебя.

Я еле сдержала улыбку и покорно кивнула. Ну да, конечно. Испытание веником. Новая былина родилась на моих глазах.

Он снова перевёл взгляд на треснувший горшок, который якобы доказывал мою ведьминскую сущность, потом снова на меня. В его взгляде уже не было прежней уверенности. Там плескалось недоумение и что-то ещё. Кажется, его идеально выстроенная картина мира, где есть только чёрное и белое, добро и зло, дала первую, но очень серьёзную трещину.

И тут, словно почувствовав, что гроза миновала, а грозный богатырь временно обезоружен, в лавку начали заходить люди. Но шли они не к нему, не к великому герою. Они, спотыкаясь и толкаясь, шли ко мне.

Первой вбежала молодая женщина, Матрёна, прижимая к груди истошно орущего младенца.

– Натушка, спаси, Христа ради! – взмолилась она, протягивая мне красный, сморщенный комочек. – Опять животик болит, всю ночь не спит, криком кричит! У меня уже сил никаких нет!

Я тут же забыла и про Илью, и про его дурацкие испытания. Я взяла малыша на руки, начала его легонько покачивать и ласково заговорила с ним. И, о чудо, он почти сразу перестал надрываться и с любопытством уставился на меня своими заплаканными глазками-бусинками.

– Укропная водичка не помогает? – спросила я у измученной матери.

– Давала, не берёт его, – всхлипнула та.

Я быстро смешала в ступке щепотку семян фенхеля и сушёной ромашки, залила тёплой водой из чайника, дала настояться минутку и пипеткой капнула несколько капель малышу в рот. Это было простое, старое, как мир, средство, которому меня научила ещё моя бабушка в прошлой жизни. Никакой магии.

Илья стоял в стороне и молча, во все глаза наблюдал. Он видел, как я, без всяких ведьминских заговоров и плясок с бубном, просто и умело помогаю ребёнку.

Следом за женщиной в лавку, громко кряхтя, ввалился старый дед Анисим, который вечно жаловался на ломоту в спине.

– Ната-целительница, душенька, сил моих больше нет! Спину ломит так, что ни согнуться, ни разогнуться! Словно кол вбили!

Я протянула ему глиняную баночку с согревающей мазью на пчелином яде, которую мы недавно сварили с моей наставницей Аглаей, и показала несколько простых упражнений на растяжку, которые когда-то подсмотрела в интернете.

– Делай так каждое утро, дедушка, не ленись, и спина болеть перестанет, – пообещала я.

Дед ушёл, низко кланяясь и обещая принести мне крынку свежего парного молока.

Потом прибежала девочка-подросток, лет тринадцати, которая обожгла руку кипятком, помогая матери. Я обработала ожог, наложила чистую повязку с заживляющей мазью из календулы. Потом заглянула соседка, тётя Даша, просто чтобы спросить, как правильно заваривать иван-чай, чтобы он был и вкусный, и полезный.

Илья Муромец всё это время стоял у стены, скрестив свои могучие руки на груди, и молчал. Он был невидимым зрителем на моём маленьком ежедневном представлении. Он видел, как люди идут ко мне. Не со страхом, не с ненавистью, а с надеждой и доверием. Они несли мне свои беды, свои болезни, свои маленькие житейские проблемы, и я помогала им, чем могла. Просто, безвозмездно, не требуя ничего взамен.

Он видел, как девочка с ожогом, уходя, робко протянула мне полевой цветок, ромашку. Видел, как старушка, которой я дала отвар от кашля, перекрестила меня на прощание.

Этот простой, будничный поток человеческого горя и моей скромной помощи никак не вязался с тем образом злой ведьмы, который ему нарисовали в столице. Ведьмы не лечат детей от колик. Ведьмы не учат стариков делать зарядку. Ведьм боятся и ненавидят, а не несут им в благодарность последний кусок хлеба или крынку молока.

Когда последний посетитель ушёл, и в лавке снова стало тихо, Илья медленно подошёл к прилавку. Он долго смотрел на меня, и в его глазах я видела настоящую бурю. Он был сбит с толку. Его мир, такой простой и понятный, где были только герои и злодеи, рушился прямо у него на глазах.

– Они… они тебя совсем не боятся, – глухо произнёс он, будто сам не веря своим словам.

– А чего меня бояться? – пожала я плечами. – Я же не кусаюсь. Чай, не волк.

– Но ты… ведьма, – он произнёс это слово уже не как обвинение, а как растерянный вопрос.

– Я – знахарка, – мягко поправила я его. – Я травы знаю, людям помогаю. Это всё, что я делаю.

Он снова посмотрел на треснувший горшок, потом на свои огромные, мозолистые руки, которые привыкли держать тяжёлый меч, а не разбираться в хитросплетениях человеческих душ и болячек.

– Мне… мне нужно подумать, – пробормотал он и, не говоря больше ни слова, резко развернулся и вышел из лавки.

Я подошла к окну и видела, как он остановился посреди рыночной площади. Он долго стоял, глядя то на небо, то на купола церкви, то на свои руки. Великий богатырь, честный и прямой воин, который всю жизнь без колебаний боролся со злом, впервые в жизни усомнился. Усомнился в своей миссии. В своих приказах. В том, что есть добро, а что – зло.

И тут я поняла, что сегодня выиграла свою первую битву. Я не исцелила его тело. Я посеяла в его душе семя сомнения. А сомнение – это первый шаг к тому, чтобы начать думать своей головой.

Глава 29

Я прилипла к оконному стеклу, вцепившись в холодный подоконник так, что пальцы побелели. Всё моё внимание было приковано к Илье Муромцу. Он застыл посреди площади, огромный и неподвижный, словно древний каменный идол, которого даже ветер боялся коснуться. Куда только подевалась вся его грозная богатырская уверенность? Передо мной стоял уже не герой из сказок, а просто очень большой и очень сильный мужчина, который выглядел донельзя растерянным. Будто у него почва из-под ног ушла. Его привычный мир, где всё было просто и понятно вдруг раскрасился в тысячи непонятных оттенков, и он, кажется, совсем не понимал, что ему теперь со всем этим делать.

«Ой, глянь, хозяйка, богатырь-то наш сдулся! – с ехидным восторгом пропищал у меня в голове Шишок. – У него, поди, в голове сейчас одна мысль крутится: „Ведьма не найдена, перезагрузите систему“. А давай, пока он думает, мы ему из-за шторки язык покажем? Он всё равно не заметит, точно тебе говорю!»

Я хотела было шикнуть на мелкого проказника, но тут заметила движение у крыльца нашей лавки. Фёдор. Он всё это время стоял там, в тени, хмурый и молчаливый, как обычно. Но теперь он перестал ждать. Медленно, но с такой упрямой неотвратимостью, с какой медведь идёт напролом через бурелом, он двинулся через площадь. Прямиком к Илье.

– Ой, мамочки, что он задумал? – вырвалось у меня испуганным шёпотом, а сердце пропустило удар и забилось где-то в горле. – Фёдор, не надо!

Но он, конечно же, меня не слышал. Он шёл, и с каждым его шагом я всё отчётливее понимала – сейчас случится что-то страшное. Он не собирался нападать со спины или хитрить. Нет, он шёл бросить вызов. В открытую. Глядя прямо в глаза живой легенде, от одного имени которой у многих поджилки тряслись.