– Страшится она силы той, что нам по праву отдана. Боится, что не совладает, отреклась – и тебя в клетку золотую запереть надеется. Для нее это лучший исход, выше уже и не чаять. Так боится, что девок одну за другой шлет, то чернобровую, то светлоглазую, будто какая-то из них той силы достойна, того могущества и власти. Будто скину я с себя тот груз, как собака хвостом от подросшего щенка отмахивается. А ты достойна, Варвара, слышишь? Зря боится Настасья, дух твой крепок, не сломишься, не одичаешь. Сила та крылья дает, страшные, черные, да только расправишь их – и она тебя к небу поднимет, возвысит… В твоей крови она, давно тебе дарована. Боится мать твоя, что коснусь я тебя перед отходом, да только дело давно сделано, с рождением твоим это предписано, в крови звериной читается, в вое волчьем слышится. Слышишь? Она бурлит в тебе, зовет. – Голос Аксиньи стихал, замедлялся, последние слова бабушка едва выговорила в подставленное к самым губам ухо. Шепот не грел – жег железом. Уставшие глаза моргнули и прикрылись, дыхание Аксиньи Федоровны выровнялось.

Бедняжка, бред начался, не иначе. С разочарованным вздохом Варвара поднялась, подоткнула одеяло под хрупкие тонкие руки, погладила бабушку по спутанным волосам, поцеловала морщинистый лоб.

Убраться из комнаты было несложно. Не раз она выскальзывала в окна в далеком детстве. Однажды оступилась и упала с крыши конюшни, тогда матушка вызывала врача и долго не отходила от ее кровати. А когда Варя оправилась – еще две седмицы отпускала язвительные замечания в сторону ее рассудка.

Бесстыдно задирая длинные юбки подола, девушка перекинула ногу через узкий подоконник, склонилась, протискиваясь в небольшое окно, и уцепилась за резной отступ. Раньше она была меньше, а завитки аккуратного приметного козырька – больше. Один шаг до крепко спутанных лоз девичьего винограда, аккуратно, чтобы не соскользнули пальцы, а дальше спуститься на вытянутых руках, нашарить лозу постарше и покрепче…

Она сама не заметила, как оказалась на земле. Сердце стучало уже от радости, детское озорство вернуло покой тревожно ворочающейся душе. А сзади, как и когда-то в далеком прошлом, к себе притянули крепкие руки. Огладили живот, дразняще поднялись по выступающим ребрам.

Варя не любила корсеты, не любила ту боль, что неизменно следовала за нынешней модой. И, несмотря на осуждение матушки, надевала их лишь тогда, когда того требовал светский прием или визит гостей. Ей нравилась свобода, возможность дышать полной грудью и наедаться до треска кожи. Варвара любила тепло, что дарили пальцы Грия, любила больше всего на свете и не желала разменивать это чувство на холод сжимающей плотной ткани.

– Припомнили детство свое, Варвара Николаевна? А ежели кто увидит юную барыню за таким непотребным делом? – Мягкий, проникновенный голос послал мурашки по обнаженной шее, от мелодичного тихого смеха взлетела мягкая прядь черных волос, опустилась к ключицам. Она засмеялась в ответ, откинулась назад, позволяя прижать себя ближе к горячему юношескому телу.

Грий. Такой родной и до боли знакомый ей Грий. Он снова приехал в поместье.

Встречаться негаданно стало давней их традицией. С девяти лет, когда погодки остервенело зарывали друг друга в ледяной тяжелый снег. Тогда он кричал, что ненавидит ее и не будь она барской дочкой – непременно утопил бы в пруду. Тогда синеглазый русоволосый мальчишка обзывал ее упырихой и на иностранный манер вампирицей, брезгливо передергивался всем телом, когда Варвара презрительно щурила непривычные взгляду приезжих сиреневые глаза.

Каждую зиму матушка с отцом обновляли семейные портреты, их писал известный на всю империю Евсей Иванович Саломут. На столичный манер, с тонкими мазками и до нелепого смешными белоснежными париками на родительских головах. Умиляясь, матушка попыталась нацепить подобный на Варвару, сражение то длилось долгих двадцать минут, в пылу боя Варя пообещалась выпороть настаивающую нянюшку, служанок и смертельно обидеться на мать. Каждый год портреты в галерее добавлялись в стройный ряд их идеальной семейной жизни. Менялись наряды, разрастались морщинки у глаз, вытягивалась и хорошела неказистая Варвара. А вместе с тем крепла неожиданно возникшая нежная дружба меж барской дочкой и отпрыском художника.

Николай Митрофанович всегда благоволил творческим людям, некоторых из особенно одаренных собственных крепостных он разослал учиться ремеслу в академиях. Разве было что престижнее, чем иметь в своей коллекции прекрасного талантливые жемчужины, которые можно упоминать в широких кабинетах, прикрытых густым табачным дымом?

Вот и Саломуты у них прижились. Распрощавшись по лету, отец и сын отбывали к столичному дворцу и огром – ным роскошным домовладениям столбовых дворян. Работая не покладая рук до первых морозов, они непременно возвращались зимою в их тихое поместье на окраине Костромской губернии. Пока столицу охватывали скука и холод, они грелись у камина, смеялись и обсуждали новости. Грий неспешно перенимал искусство отца. А она стала его первой натурой.

Варваре принадлежала первая картина, вышедшая из-под его кисти. Ей принадлежал первый поцелуй и первая влюбленность юноши. Молодой барыне хотелось верить, что и его сердцем она завладела так же безраздельно. И он ни разу не позволил ей в этом усомниться.

Целовал руки, бросая искрящиеся озорные взгляды из-под густых пшеничных ресниц. Шептал горячие слова, от которых сладко крутило нутро и трепетно заходилось сердце, разливая по щекам румянец.

По достижении совершеннолетия и достойного мастерства в своей профессии Грий начал приезжать в поместье Глинки и летом. Основную клиентуру взял на себя отец, управлялись с заказами они ловчее, и теперь времени на встречи было больше. Матушка всегда радушно принимала младшего из рода Саломутов. Однако с каждым годом внимание ее к Грию становилось все пристальнее, и Варваре хотелось верить, что о взаимных чувствах она догадается не ранее, чем юноша решится к ней посвататься.

Может, сие событие обрадует ее этим летом? Варвара достигла совершеннолетия, мысли о их совместной жизни, пусть и не такой беспечной, заставляли сердце трепетать и волноваться.

Прохладные пальцы девушки опустились на загорелую кожу скулы, скользнули к губам ласкающим движением.

– Ежели кто-то увидит сейчас барыню, не о тех непотребностях языки понесут по округе. Грий, ты вернулся. – Она повернулась в объятиях, мягко коснулась кончиком носа гладко выбритой щеки, потерлась, прикрывая глаза. Гармония и покой. Варвара чувствовала себя так мирно, когда он был рядом.

– Настасья Ивановна всю усадьбу переполошила, впервые меня не встретила. Каждая служанка твое имя кличет, разве что только под кустами не выискивают. – В мягком голосе улавливалась лисья насмешка, пальцы Григория поймали подбородок, приподняли лицо, и она встретилась с теплым искрящимся взглядом. – Приворожила меня, не иначе. Ведьма моя, душа моя, ни на миг не забыл…

Опустил голову, и Варвара потянулась навстречу манящим приоткрытым губам. Сколько еще им так втихомолку видеться? Страх, что матушка отвергнет несостоявшегося жениха, был силен, он ворочался змеями в животе, давил, крутил в узлы и заставлял леденеть кончики пальцев. Разве многого Варваре хочется? Не выйдет получить материнское благословение – сбегут. Как пить дать сбегут. Будут вольными, свободными. Грий станет рисовать знатных господ, она приживется гувернанткой в чужом барском доме при озорном ребенке, которому положено знать азы счета и азбуки. Варвара поможет освоить этикет, танцы и иностранные языки. А затем будет гордиться поступившим в гимназию малышом, станет чаять о его продвижении вперед: университет, высокие должности, хорошая обеспеченная жизнь.

У них всегда будет выбор. Если человек не видит выхода из западни, значит, он недостаточно решителен или сломлен. Чудно, но уверенность в себе и боль распахивают двери, в которые раньше ты бы и не шагнул.

Украденный поцелуй был сладким, глушил, пускал шумную горячую кровь по ушам. Она прижималась к Грию сильнее, чтобы чувствовать каждый изгиб тела, впитывать запах, таять восковой свечой в подхвативших сильных руках. Когда его язык скользнул в рот – мягко, без напора, – она почти уверовала в существование рая. Рай здесь, рядом с ним.

Послышавшиеся громкие причитания за углом дома заставили их отскочить друг от друга. Оглушенная поцелуем, Варвара не сразу разобрала слова. Переводила ошалелый взгляд широко распахнутых глаз с лукаво улыбающегося Григория на выходящих к аккуратной дорожке служанок.

– Легко говорить тебе, Мавра, барыня-то наша совсем из ума выжила. За косу знаешь как оттаскала? Да кричит, ключом перед носом размахивает. Говорит, ежели, девка, не найдешь теперь Варвару Николаевну – продам и глазом не моргну. Да как же так, я ж в семье самая старшая, кто Мирошку моего досматривать будет? Ребенка горького? – Визгливые ноты опускались, грозясь перерасти в громогласный рев. Стоило служанке поднять голову и увидеть у разросшихся лип Варвару – причитания стихли. Девка взвизгнула, широко всплеснув руками, и бегом ринулась в ее сторону, падая в траву на колени. Взметнулась и опустилась рядом порядком потрепанная коса. Видно, матушка и правда оттаскала крепостную за волосы. К великой досаде Варвары, она заревела. Громко, во весь голос. Видно, напряжение и страх сделали свое дело.

– Не губите, юная барыня, не на кого оставить брата моего, матушка ваша зверствует, вас к кабинету кличет. Господа ради, Варвара Николаевна, пойдемте к кабинету, век вашей доброты не забуду! Только не губите, не хочу я из родной избы уезжать, продаст меня барыня, клялась, что продаст.

Скользнули в дразнящей ласке по спине тонкие пальцы художника, в глазах Грия – насмешка. Хитрый плут поклонился, мазнув покрасневшими зацелованными губами по костяшкам ее пальцев, и неспешным шагом отправился к конюшням проверять свой багаж. На Варином же подоле болталась голосящая крепостная, монотонно припечатывающая лоб в пышные травы. Жалость к себе больно куснула за подбородок. Надо же, как никчемно закончилась первая встреча после долгой разлуки.

– Полно тебе, не реви, иду я уже. – Ей пришлось потрудиться, чтобы выдернуть платье из цепких рук служанки. Вой мигом стих. Проворно вскочив на ноги, та громогласно хлюпнула красным носом и вытерла дорожки слез рукавом рубахи.

– Благодарствую, Варвара Николаевна.

Она так и тянулась всхлипывающим хвостом до самого кабинета. Шаркающие шаги вызывали раздражение, но как нельзя кстати отрезвляли. Коридор сменился узкой лестницей на второй этаж. А Варвара не видела ступенек. Перед глазами – солнечный силуэт горячо любимого, возмужавшего за полгода Грия.

Глава 2. Убийца мечты

Дверь кабинета оказалась неплотно прикрытой, через широкую, в два пальца, щель доносился знакомый басовитый голос. Варвара замедлила шаг.

Генерал-аншеф Российской империи Артемий Агафонович Брусилов. Сила, величие и гордость. О высоком положении и статусе в нем говорило все: идеальная военная выправка, ровная осанка, уверенность в четких резких движениях и умение говорить прямо, не прикрывая смысл тонким кружевом лести. Даже человеку, не знающему о его роли в военных полках Российской империи, Артемий не мог показаться добронравным или мягким мужчиной. Рядом с ним робели высшие чины, замолкали светские львицы, привыкшие снисходительно изгибать губы в улыбках и поддевать собеседников. Напряжение становилось почти осязаемым.