– Кто побежал-то, служивый? – торопливо спросил отец. – Мы ничего и не ведаем, идём себе на Макарьевский торг…

– А ты чего молчишь-то? – солдат, презрительно отвернувшись от отца, вдруг обернулся ко мне. – Видал кого?

– Нет, – сконфуженно пробормотал я, – я просто здесь стоял…

– Молчать! – не дав мне договорить, рявкнул унтер-офицер, подходя к нашим розвальням вслед за солдатом и окидывая меня суровым, внимательным взглядом. – Не сметь укрывать беглых! Ты теперь за него и пойдёшь. У нас счёт должон сходиться! Да давай, не балуй мне! Попробуешь бежать, тут же палками забьем да закуем. Петров, веди его в строй!

Высокий, худой солдат в перевязанной шлыком бескозырной фуражке крепко ухватил меня под руку.

– Что вы! Куда? Да я ж не вор! Хрестьянин я тутошний! – попробовал отболтаться «я» от страшной участи, чувствуя, как сердце холодеет от внезапного страха.

И не успел я опомниться, как подоспевшие служивые скрутили меня, связав руки кожаным ремешком. Я пытался, и кричать, но всё было тщетно: солдаты лишь смеялись.

Очередная попытка вырваться окончилась ни чем, так еще и по морде прилетело.

– В Сибири разберёшься, – холодно бросил один из них, толкая меня в спину.

В отчаянии я оглянулся на отца, но тот стоял потупясь, не смея противоречить вооруженным людям, настроенным решительно и зло. Тут вдруг я заметил офицера, ехавшего сбоку строя каторжных на каурой лошади. Поверх мундира его была натянута добрая, подбитая мехом шинель.

– Помилуйте, господин охфицер! Я ж не каторжник, это ошибка! – понимая, что это последняя надежда, взмолился, но тот, едва бросив на меня взгляд, тотчас отвернул на другую сторону дороги, и надежда погасла, уступив место всепоглощающему ужасу.

– Да ты долго тут будешь вертеться, прохвост? – раздался над ухом злобный рык унтера. – Ну-ка, Петров, врежь ему промеж глаз. Обломай-ко ему рога-то!

Я попытался вывернуться и рвануть в сторону леса, но страшный удар приклада обрушился на голову. Искры тут же посыпались из глаз, дыхание сперло, свет померк в глазах.

* * *

– Ну што, оклемалси? – прямо над ухом раздался какой-то старческий, надтреснутый голос.

Я попытался пошевелиться. Голова буквально раскалывалась: лоб горел, будто от сильного удара, перед глазами прыгали весёлые разноцветные чёртики, затылок отдавал глухой, ломящей болью.

Вот чёрт…

– Да куда ты, голубь, рвесси? Лежи, покамест, начальство дозволяет, а то набегаешси ищщо! – в голосе склонившегося надо мною человека послышалась насмешка. Одновременно до меня донёсся запах чеснока и прелой овчины. Точно так пахли размокшие казённые полушубки стрелков нашего мотострелкового батальона, когда в ноябре девяносто четвертого мы стояли в пригородах Грозного…

Так, а я же вроде бы был с парнями на Шри-Ланке. Откуда тут полушубки и этот деревенский говор?

Усилием воли я открыл глаза и привстал на локте. С удивлением я увидел, что из ноздрей моих вырывается пар, что лежу я в запряженных санях, медленно скользящих по заснеженной, обледенелой зимней дороге. И, наконец, в поле зрения появился неопрятного вида старик с растрёпанной седой бородой и такими же седыми патлами, выбивающимися из-под серого шерстяного колпака. И всё это совершенно не похоже на Шри-Ланку!

– Где я? – невольно сорвался с моих губ вопрос, и вместе с ним из лёгких вырвалось облачко пара.

– Так в партии же ты, в арестантской! По этапу идём, до Нижнего. Вот же попал ты, паря, не свезло тебе! В Сибирь теперича почапаешь с нами, на каторгу. Эхх!

– Какую Сибирь? – тупо спросил я.

– Дак каку-каку, одна она, земля Сибирская. Пытал я начальство – не говорят, куда. Можа покуда и сами не знают. Где наш брат кандальник пригодится, там и останемси. Можа до Красноярского острогу, а то Иркутскаго, а надобно будет и до самого Нерчинску побредём… Старик тяжело вздохнул. – Да ты паря не боись, в Сибири тоже люди живут. Я вот, вишь, второй раз туда отправляюсь, и ничего. Молись, и Господь смилостивится, поможет!

Тут только я осознал, что видимо сон был совсем не сон. Как и последнее воспоминание о прыжке и то, чем он кончился.

Моё тело расшиблось где-то на Шри-Ланке, а дух мой, получается, каким-то невообразимым образом оказалось в чьём-то чужом?

Некоторое время у меня просто кружилась голова, казалось, что я схожу с ума. Медленно в голове всплывали воспоминания моего, кхм, «реципиента». И эти чужие для меня воспоминания казались теперь моими, как будто все эти проплывающие перед глазами картины действительно относились к моему собственному прошлому.

– Твою ж душу, – вырвалось из меня, когда в голове все устаканилось. – Вот тебе и хруст французкой булки!

– Эй, что там? Очнулся? Ну так иди вон в строй, неча сани занимать! – раздался надо мною предельно уверенный в себе и злой голос унтер-офицера. – Чего сидишь? Аль во дворянство попал? Ну-ка, давай слазь, дровни тока для баб с дитями и для благородных. Пошёл, говорю, а то щас снова прикладом приласкаю!

Глава 2

Я же не спешил бежать по первому крику, и попытался оценить ситуацию и глубину жопы, в которую угодил. Если на секунду сойти с ума и предположить, что мой сон был не совсем и сон, а реальность, и я попал в чужое тело. То степень этой смой жопы, становиться весьма высокой, так сказать задачка со звездочкой.

«Попытаться сбежать?» – мелькнула мысль, и я с тоской осмотрел зимнюю сельскую дорогу.

Унтер же все время сверлил меня злым взглядом. Он показался мне страшно похож на рыбу с выпученными глазами: худой и снулый, но зато – с шикарнейшими, залихватского вида, усами.

«Предположим даже если убегу, то куда? Далеко ли по зиме я уйду, без еды и теплой одежды? У меня даже ножа нет! А я, судя по всему, весьма отличаюсь от местных. Даже если я доберусь до „дома“, то совсем не удивлюсь, если папашка очень скоро отведет меня обратно! Нет, Серега, так дело не пойдет – горячку пороть мы не будем. Ей и так несладко! Лучше-ка присмотрюсь я пока, разберусь, что и как, а там и с побегом решу» – мелькали мысли, не смотря на головную боль.

– Шагай! – крикнул унтер, злобно ощерившись, и ближайший солдат, внимательно следивший за нами, тут же пихнул меня в поясницу прикладом и я соскочил с саней.

Вот же сука! Но делать нечего, и стиснув зубы, я сделал первый шаг, а следом и второй и третий.

– Ну что, болезный, поправился? Ну всё, баста – полежал, и будя тебе, далече ножкой топай. Невелик барин! – с таким напутствием унтер поставил меня в общий строй арестантов. Хмурые мужики в серых халатах хмуро покосились на меня, когда, повинуясь приказу унтера, давно небритые солдаты в грубых, пропахших дымом шинелях привязали меня сбоку к общей длиннющей цепи, шедшей через всю партию арестантов. Рядом оказался сгорбленный, худой мужичок, по самые брови заросший черной густой бородой.

– Сидорчук, приглядывая за этим отдельно – как бы он дорогой веревку-то не перетёр! Смотри, головой отвечаешь! – на прощание сказал унтер-офицер, отправляясь к хвосту колонны. Впрочем, названный солдат Сидорчук оказался крайне пофигистичным конвоиром: снова ткнув меня в спину прикладом, с ценным указанием:

– Слышь, паря, не балуй! – И он отошёл к группке других солдат, и не обращал уже на меня никакого внимания.

Я покосился на бородатого соседа, хмуро бредущего рядом. Когда-то давно прошлая жизнь научила меня, что в любой компании надо завести знакомства и поставить себя на правильную ногу.

– Во зверюга, а? – Попробовал я завести с ним разговор, вспоминая каждому знакомый тюремный сленг. Впрочем, чернобородый посмотрел на меня с ироничным удивлением:

– Эт ты, паря, на кого лаешси? На Палицына, штоле? Смотри, как бы не услышал, а то, как есть, зашибёт!

Я тотчас же прикусил язык. Да, расслабился же ты, Серёга, от мирной жизни, ничего не скажешь! А надо бы помнить, что, находясь со связанными руками среди незнакомых вооруженных людей, базар надо фильтровать особенно тщательно!

– Гм… Тяжело тут у вас! – выдал я спустя десяток секунд.

– Эт разве тяжко! – с презрением откликнулся мой сосед, сплёвывая себе под ноги. – Вот повесят на тебя пудовые кандалы, да примкнут к железам – тогда и узнаешь, что тяжело! Ну да ты не сумлевайся – свои браслеты ищщо получишь!

– Я, вообще-то, тут случайно, – легкомысленно сказал я.

– Да понятно, как же иначе-то! Тут все не за что страдают! – иронично откликнулся сосед.

Я вновь оглянулся по сторонам. И где же это я оказался? Шагающая рядом масса одетых в серые халаты каторжников, гремящих ножными кандалами, явственно навевала мысли о проклятом царском режиме. Форма солдат – широкие ремни крест-накрест, плоские фуражки без козырька, грубого сукна шинели со стоячим воротником, здоровенные, как мне показалось с кремневыми замками, ружья – всё это очень сильно смахивало на школьные картинки про николаевские недобрые времена – декабристы, Пушкин, и всё такое.

– А звать-то тебя как? – поинтересовался я, вновь обращаясь к соседу.

– Меня-то? Викентием!

– А фамилия?

– Фааамилия? – насмешливо протянул чернобородый. – Да какая-такая фамилия? Я ж не дворянин, ни купчина первой гильдии – в нашей деревне-то фамилиев ни у кого отродясь и не было!

– А я вот Иван – представился и я именем, что мне приснилось. Осознавая, что реципиент мой тоже никакой фамилии за собою не помнит. Иван и Иван, и вся недолга.

– Ивааан? Ну эт ты врёшь! – насмешливо воскликнул Викентий, крутанув бородой. Из соседних рядов арестантов послышались ехидные смешки. – Ты теперича свою жизнь то и забудь, ты ныне совсем другой человек! Как бишь того звали что сбежал-то? Панкрат? Ну вот, значится, с крещеньицем! Запомни имя-то, а то ежели не будешь отзываться, шпицрутеном попотчуют, только ах!

– Это как это? – не понял сначала я.

– Тебя заместо другого взяли. Вот егойное имя теперича и носи. А то карачун устроит тебе унтер Палицын! – ответвил кто-то из задних рядов, слушавший наш с Викентием разговор.

Сказанное заставило меня задуматься, и вот совсем не хотелось в происходящее верить. Вот только суровая реальность не оставляла надежды. Хотя была мыслишка, что я на отдыхе переборщил и сейчас мне это привиделось. Вот только было весьма холодно, да и окружающее казалось через чур реальным.

– А год то какой нынче? – нарушил я молчание.

– Хах, а мне то откель знать то, – ощерился мой сосед.

– Ну царь то кто? – попытался я уточнить хоть так, хотя в истории я ни когда не был силен.

– Ну ты, паря, даешь! – хмыкнул Викентий, а сзади даже смешки раздались.

– Видать крепко ему по голове досталось, – сквозь смешки расслышал я.

– Как бы блаженным не стал, – вторил ему кто-то.

– Совсем, видать, того, – вторили другие.

– Так известно кто! Алехсандр Николаевич царь батюшка, храни его бог, – выдал Викентий и даже попытался перекреститься, но вышло это у него из-за кандалов не очень.

– Вот те… – вырвалось из меня, так как это именование мне ни о чем не сказало.

Следующий час мои мозги скрипели, пытаясь вспомнить школьную программу и историю России, и это было не зря. У меня произошло озарение! Ведь это был Александр Второй, тот самый царь, что крепостничество упразднил, освободив крестьян. Его еще «Освободителем» прозвали, вот только сосед мой его так не назвал, а значит этого еще не было. Как не вспоминал годы его правления так и не припомнил, а это значит, что сейчас от тысяча восемьсот пятидесятого до шестидесятого.

Даже как то легче на мгновение стало, а после меня накрыло. Еще не давно я грелся на солнце, планируя на вечер выбрать мулатку или азиаточку по симпатичней, а сейчас бреду в Сибирь как каторжник. Так еще и самого крестьянского происхождения, которые нынче бесправные.

– И никакой французской булки, – усмехнулся я. – Ни чего, прорвемся!