Поднялся на четвертый этаж, открыл дверь, включил свет. Прошел к столу, бросил ключи, снял пальто. Сел в кресло, откинулся на спинку. Тишина. Абсолютная. Только шум города за окном да едва слышное жужжание системного блока.

Взял со стола папку, раскрыл, снова уставился на фотографию.

Злата Ручьева. Двадцать шесть лет. Светлые волосы, собранные в хвост. Серо-зеленые глаза. Родинка над губой.

А рядом – ребенок. Платон. Полтора года. Светловолосый, голубоглазый. Улыбается на фото так, словно весь мир принадлежит ему.

Бастард, – назвала его Инесса Белогорцева. Проблема. Помеха.

Задумчиво провел пальцем по фотографии. Что чувствовал Игнат Белогорцев, когда узнал о беременности? Злость? Страх? Безразличие?

Дал денег на аборт и ушел, даже не оглянувшись. Как будто речь шла не о ребенке, а о неудачной покупке, которую нужно вернуть в магазин.

А она… она взяла деньги. Согласилась. А потом исчезла и родила. Почему?

Потому что испугалась? Передумала? Или потому что… не смогла? Не смогла убить того, кто рос внутри нее?

Не понимал таких людей. Для меня ребенок – это ответственность. Бремя. Обязательство на всю жизнь. Зачем брать на себя ответственность, если ты не готов? Если у тебя нет денег, поддержки, будущего?

Но она взяла. И справлялась. Каким-то невероятным образом.

«У вас есть дети?» – спросила девушка в машине. Просто так. Без задней мысли.

«Нет».

И никогда не будет. Я не создан для этого. Не создан для семьи, для любви, для всех этих глупых сентиментальных игр, в которые играют нормальные люди. Я существую в другом мире.

В мире, где эмоции – это слабость. Где привязанность – это уязвимость. Я создан разрушать. Не созидать.

Захлопнул папку, швырнул на стол. Хватит философствовать. Хватит копаться в себе. Это просто работа. Миллион евро. За два месяца. Все, что мне нужно, – выполнить задачу и забыть.

Встал и подошел к окну. Внизу кипела жизнь. Машины, люди, дома. Все эти маленькие муравьишки, которые бегут по своим делам, не подозревая, как хрупок их мир. Как легко его разрушить.

Одно неверное решение. Один неверный человек. И все рушится.

Злата встретила не того человека. Игната Белогорцева. Влюбилась. Забеременела. И теперь расплачивается за это.

А я… я просто инструмент. Молоток, которым Инесса Белогорцева забивает последний гвоздь в крышку гроба чужой жизни. Ничего личного.

Так почему же, вспоминая, как Злата сидела в моей машине, съежившись от холода, как смотрела в окно, как благодарила меня, я чувствовал, что что-то идет не так?

Может быть, дело в ее глазах. В той живости, о которой я думал вчера. Она смотрела на мир не так, как другие женщины, которых я знал. В ее взгляде не было цинизма. Не было расчета. Только усталость… и надежда.

Надежда на что? На лучшую жизнь? На чудо? На то, что когда-нибудь станет легче?

Наивность. Глупость. Слабость.

И все же…

– Хватит, –  снова выругался, на этот раз громче. – Хватит, Коршунов. Соберись.

Вернулся к столу. Открыл ноутбук. Начал составлять план. Четкий. Подробный. Профессиональный.

Шаг первый: закрепить контакт. Еще две-три «случайные» встречи. Стать знакомым. Приятным знакомым, который помогает, ничего не требуя взамен.

Шаг второй: втереться в доверие. Разговоры. Много разговоров. Люди раскрываются, когда чувствуют, что их слушают. А я умею слушать. Умею задавать правильные вопросы.

Шаг третий: найти слабое место. Оно есть у всех. Всегда. И когда я его найду…

Пальцы застыли над клавиатурой.

Слабое место. Ребенок. Конечно же, ребенок. Это очевидно. Она готова на все ради него. Пожертвует чем угодно. Даже собой.

Значит, через ребенка. Угроза? Нет, это слишком грубо. Она может обратиться в полицию. Деньги? Предложить ей сумму за отказ от прав, за молчание, за исчезновение. Но она же мать. Вряд ли согласится просто так.

Нужно что-то другое. Что-то… тонкое. Откинулся на спинку кресла и закрыл глаза. Думал. Анализировал. Строил схемы.

А в голове снова всплыло ее лицо. Мокрые пряди волос. Серо-зеленые глаза. Слабая улыбка.

«Спасибо. Огромное спасибо».

– Не за что, – пробормотал я в пустоту. – Это просто работа.

Просто работа. Но почему-то в этот раз слова прозвучали фальшиво даже для меня самого.

Глава 4 Злата

День с самого утра катился ко всем чертям, и остановить этот процесс было невозможно.

Первый букет я испортила в восемь тридцать. Корпоративная композиция для какого-то банка – строгая, лаконичная, белые лилии и зелень. Простая работа, которую я делала сотни раз. Но руки дрожали, ножницы выскользнули, и я обрезала стебель слишком коротко. Безнадежно коротко.

– Злата! – голос Анны Викторовны, как нож, разрезал тишину салона. – Это что?

Она стояла у меня за спиной и смотрела на испорченный цветок. Худая, высокая, всегда идеально одетая женщина лет пятидесяти, которая относилась к своему бизнесу как к священнодействию. А к сотрудникам – как к расходному материалу.

– Извините, – пробормотала, чувствуя, как краснеют щеки. – Сейчас переделаю.

– Переделаешь, – она поджала губы. – За свои деньги. Это уже третий испорченный цветок за неделю, Злата. Третий! Я что, благотворительностью занимаюсь?

– Нет, конечно нет, я просто…

– Просто что? – она скрестила руки на груди. – Опять сын заболел? Опять не выспалась? Проблемы есть у всех, дорогая. Но это не значит, что я должна терпеть убытки.

Я молчала, стиснув зубы. Что я могла сказать? Что ночью спала четыре часа, потому что плакал Платоша? Что у меня на карте шестнадцать с половиной тысяч до зарплаты, а до зарплаты еще десять дней? Что я схожу с ума от страха и усталости?

– Работай, – бросила Анна Викторовна и, стуча каблуками, ушла в подсобку.

Выдохнула и опустилась на стул. Руки все еще дрожали. Взяла новую лилию и начала заново. Режь аккуратно. Не торопись. Сосредоточься.

Но сосредоточиться не получалось. Мысли роились в голове, как осы. Платоша. Температура. А что, если это не просто простуда? Что, если это что-то серьезное? Когда я в последний раз водила его к врачу? Месяц назад? Два?

В кармане завибрировал телефон. Я вздрогнула и выронила ножницы. Они со звоном упали на пол.

Варвара Ивановна. Конечно.

– Алло?

– Злата, – голос соседки был недовольным. – У мальчика опять температура поднялась. Тридцать восемь и семь. Я дала жаропонижающее, но он плачет. Не ест. Вы когда придете?

Посмотрела на часы. Одиннадцать утра. До конца смены еще семь часов.

– Я не могу сейчас уйти, – прошептала, чувствуя, как горло сжимается. – У меня заказы, я…

– Я не нянька, – отрезала Варвара Ивановна. – Я согласилась до шести. До шести, Злата. И вообще, ребенку нужен врач, а не я.

– Я знаю, я понимаю, просто…

– До шести, – повторила она и отключилась.

Сжала телефон так сильно, что побелели костяшки пальцев. Господи. Господи, ну почему? Почему все всегда идет не так? Почему я не могу хоть раз, хоть один чертов раз просто нормально прожить день?

– Злата! – снова окликнула Анна Викторовна. – Где композиция для банка? Клиент ждет!

– Уже делаю! – крикнула в ответ, вытирая выступившие слезы тыльной стороной ладони.

Не сейчас. Не сейчас. Потом. Вечером можешь расплакаться. А сейчас – работай.

Доделала букет. Кое-как. Руки дрожали, но получилось прилично. Отнесла Анне Викторовне. Она осмотрела композицию критическим взглядом, поджала губы, но кивнула.

– Сойдет. Упаковывай.

Упаковала. Перевязала лентой. Передала курьеру.

Следующий заказ. Свадебный букет. Невеста хотела пионы, но сезон давно прошел. Уговорила на розы – нежно-розовые, кустовые, с добавлением эустомы. Красиво. Романтично. Как в сказке.

Я смотрела на цветы и думала: когда это случится у меня? Когда я буду стоять в белом платье с букетом в руках? Когда кто-то будет смотреть на меня так, словно я – весь его мир?

Никогда.

Потому что у меня уже есть весь мой мир. Маленький, беззащитный, с температурой под сорок. И этого достаточно. Этого более чем достаточно. Телефон снова завибрировал.

Сестра.

Я не хотела отвечать. Знала, что это будет. Очередная просьба. Очередная проблема. Но не ответить – значит потом выслушивать претензии, что я игнорирую родную кровь.

– Привет, – ответила, зажав телефон между ухом и плечом, продолжая работать.

– Зла, мне нужны деньги, – без предисловий начала Марьяна. Голос взволнованный, срывающийся. – Срочно. Ноутбук сломался. Совсем. Не включается. А у меня через три дня сдача курсовой, все материалы там, я без него ничего не могу сделать!

Закрыла глаза. Сосчитала до пяти. Медленно.

– Сколько?

– Двадцать тысяч. Ну или хотя бы пятнадцать. В сервисе сказали…

– Марьяна, – перебила. – У меня нет двадцати тысяч. У меня нет даже десяти. У меня вообще ничего нет.

– Как это нет? – в ее голосе прорезалась обида. – Ты же работаешь!

– Работаю, – подтвердила, чувствуя, как внутри закипает что-то горячее и злое. – Работаю за сорок тысяч в месяц, из которых двадцать уходит на квартиру, десять – на еду и памперсы для твоего племянника, пять – на твое общежитие, которое, между прочим, я оплачиваю. Остальное – на жизнь. На врачей. На все остальное. Где, по-твоему, я должна взять двадцать тысяч? Из воздуха?

Пауза. Тяжелая.

– Ты могла бы попросить у его отца, – наконец произнесла Лена. Тихо. Но так, что каждое слово било, как пощечина.

– Нет, – я сжала розу в руке так сильно, что шип вонзился в палец. Больно. Резко. Хорошо. Боль отрезвляла. – Не могла бы.

– Почему? Платон – его сын! Он обязан…

– Лена, заткнись, – я не кричала. Говорила тихо. Почти шепотом. Но сестра замолчала мгновенно. – Заткнись и слушай. В последний раз объясняю. Отца у Платоши нет. Понимаешь? Нет. Не было и не будет. Я не пойду ни к кому просить денег. Я не буду унижаться. Я справлюсь сама.

– Как ты справишься, Зла? – в голосе Марьяны послышались слезы. – Ты же загоняешь себя! Работаешь как проклятая, на тебе висят я и Платоша, ты…

– Платоша на мне не висит, – оборвала я его. – Он мой сын. Моя ответственность. Моя радость. А вот ты… – я замолчала, кусая губы.

– А я что? – голос сестренки стал жестким. Обиженным. – Скажи уж. Я лишняя? Обуза?

– Нет, но… Марьян, тебе двадцать лет. Найди работу. Любую. Официанткой. Промоутером. Хоть кем. Помоги мне. Только перестань просить, просить, просить!

– Легко тебе говорить! – сестра сорвалась на крик. – Ты же пожертвовала учебой ради своего ребенка! Ты сама бросила университет! А я должна учиться, понимаешь? Я должна получить образование, потому что кто-то из нас должен выбраться из этого дерьма!

– Значит, я – дерьмо? – спросила спокойно, почти безразлично.

– Я не это имела в виду…

– Имела, – отложила недоделанный букет в сторону. Руки снова задрожали. – Ты всегда это имеешь в виду. Что я испортила себе жизнь. Что родила неизвестно от кого. Что это я виновата в…

– В смерти мамы, – договорила Марьяна. Тихо. Ядовито. – Да, Злата. Ты виновата. Если бы ты тогда не забеременела, если бы не скрывала это, если бы хоть что-то сделала нормально, у мамы не случился бы инфаркт. Она бы жила. И нам не пришлось бы…

Отключилась. Просто нажала красную кнопку и отключилась. Я стояла посреди салона, сжимая в руке телефон, и чувствовала, как внутри меня разрастается черная дыра. Холодная. Пустая. Всепоглощающая.

Мама.

Три года назад. Больничная палата. Белые стены. Запах лекарств. И мама на кровати – маленькая, серая, с трубками и проводами.

«Прости, – шептала я, целуя ее холодную руку. – Прости, мамочка. Прости».

Но она уже не слышала.