Она выключила свет и вышла на кухню. Открыла окно. Морской воздух влетел внутрь, холодный, резкий. Слышался шум прибоя – глухой, но отчётливый. До скал отсюда было километров двадцать, но ветер приносил этот звук так, будто волны били прямо под окном.

На стекле, запотевшем от перепада температур, проступила надпись. Сначала – смутный контур, потом всё яснее. Слова, написанные изнутри, будто паром дыхания:

«Не приходи одна.»

Елена сделала шаг назад. Сердце сжалось.

Потом, медленно, словно проверяя, что мир ещё подчиняется законам логики, она провела рукой по стеклу. Надпись исчезла.

Но в глубине, за её отражением, всё ещё стояла тень. Неясная, без лица. И чем дольше она смотрела, тем отчётливее понимала: тень движется не вместе с ней.

Утро пришло не как начало, а как продолжение той же ночи. Небо было цвета несвежего свинца, воздух – густой, почти неподвижный. Казалось, даже время застыло, дожидаясь, что Елена решит сделать дальше. Она не спала вовсе. Только сидела у окна, наблюдая, как свет медленно расползается по комнате, превращая знакомые вещи в нечто чужое. На подоконнике стояла чашка, остывшая до металлического вкуса. Рядом – диктофон с последней записью, камера, выкрученная из стены, и четыре пакета с осколками. Всё это напоминало ей алтарь, собранный из улик и памяти.

Она встала и прошла к столу. Пальцы нащупали жетон с выцветшей буквой «V». Холодный металл казался тяжелее, чем раньше. В нём будто пульсировало что-то живое, как слабое сердцебиение. Елена вспомнила Соколова – его голос, его фразы, ту бесстрастную манеру говорить, словно он разговаривал не с людьми, а с записями. «Зеркало не лжёт, если смотреть дольше трёх минут». Эти слова она слышала теперь повсюду – в шуме вентиляции, в тиканье часов, в гудении проводов.

Но сегодня фраза звучала иначе. Не как предупреждение, а как приглашение.

Она включила ноутбук и открыла фото, присланное ночью. Дом на скале. Серый, облупившийся, будто вытесанный из камня. Окна пустые, но на одном – отражение света, как если бы кто-то стоял внутри с фонарём. Елена увеличила изображение, пока экран не зашумел пикселями. Там, в размытом пятне света, проступил силуэт – плечи, голова, что-то в руках. И вновь эти очки, круглые, старомодные.

«Если это ловушка, – подумала она, – она идеальна. Если приглашение – слишком личное, чтобы отказаться».

Она прошла к шкафу, достала плащ. В карман – жетон, в другой – диктофон, на пояс – кобура. Движения были механическими, но внутри – гул. Не страх и не решимость, а нечто среднее, то, что возникает перед входом в неизвестность.

На выходе она остановилась, выключила свет и на мгновение задержала взгляд на зеркале в коридоре. Там, где ещё вчера мелькала тень, теперь было только её лицо. Но отражение всё равно казалось чуть чужим – словно за стеклом осталась та, кто не выйдет за порог.

Снаружи город был неподвижен. Улицы мокрые после ночного дождя, воздух пах солью и ржавчиной. Она шла к машине, стараясь не смотреть по сторонам. Каждый звук – шаг, вздох, порыв ветра – казался слишком громким. На парковке никого. Только старый голубой «Рено» соседа и её собственная чёрная «Октавия».

Села за руль, включила зажигание. Радио ожило фоном помех и глухих голосов. Елена не слушала. В зеркале заднего вида отразилась улица – пуста. Она смотрела дольше, чем нужно, пока в глубине зеркала не показалось движение. Мелькнул человек или просто игра света – она не стала проверять.

Дорога к побережью шла через сосновый бор. Узкая, извилистая, как след от шрама. Колёса ловили гравий, и каждая мелкая кочка отзывалась в позвоночнике. За окном мелькали деревья, похожие на мачты затонувших кораблей. Чем дальше от города, тем гуще становился туман, и казалось, будто машина плывёт по воде.

Она ловила себя на мысли, что не чувствует времени. То ли ехала десять минут, то ли час. Мотор гудел ровно, как нарочно, чтобы не дать сознанию провалиться в воспоминания.

Когда показалось море, сердце сжалось. Не от страха – от узнавания. Всё это уже было: те же скалы, та же дорога, тот же воздух, густой, как йод. Здесь, в этих местах, двадцать лет назад стоял «Сосновый мыс». Здесь впервые прозвучала фраза о семи зеркалах. Здесь Соколов улыбался своим ученикам, а дети смотрели в стекло и плакали.

Теперь всё снова начиналось.

Она остановила машину на обочине. Внизу, за полосой тумана, угадывался силуэт дома. С моря дул сильный ветер, гоняющий солёную пыль по камням. Дом действительно стоял на краю скалы, будто нарочно поставлен там, где земля вот-вот оборвётся. Крыша провалилась, окна зияли. Но одно из них светилось.

Елена выдохнула.

– Значит, ты и правда там, – сказала она вслух, и голос прозвучал чужим.

Она взяла фонарь, достала жетон. На обратной стороне, где раньше не было ничего, проступила еле заметная надпись: «Входи. Не стучи.» Металл был тёплым, как будто кто-то только что держал его в руке.

Она вышла из машины. Воздух пах солью, водорослями и ржавчиной старых конструкций. Под ногами хрустели камешки. С каждым шагом ветер усиливался, гудел в ушах, как море под сводами пещеры.

Дорога к дому шла вдоль обрыва. Местами её размывало дождями, и приходилось идти боком, держась за ветви сосен. Она видела, как под ногами внизу пенится море. Несколько раз казалось, что из тумана на неё кто-то смотрит – не человек, скорее сама тьма. Но всякий раз, когда она поворачивала голову, там не было ничего.

Перед домом она остановилась. Краска облупилась, дверь перекошена. Но над ней висела свежая табличка: «Директор Соколов А.» Буквы – выжженные, как новые.

Она подняла руку, собираясь постучать, но вспомнила надпись на жетоне. Не стучи.

Повернула ручку. Дверь открылась без звука.

Внутри пахло сыростью, книгами, плесенью и морем. На полу – следы. Не старые, не запылённые. Мужские ботинки. Размер сорок третий. Вели вглубь, туда, где на стене дрожал тусклый свет лампы.

Она шагнула внутрь.

В гостиной – стол, на нём стопка папок, старый проектор, на стене – выцветшая карта санатория. Она подошла ближе. В углу карты – семь точек, соединённых линиями. Схема зеркал. Каждая точка подписана именем. Пять зачёркнуты. Две остались.

Под самой нижней строчкой – её имя.

На столе – конверт. Белый, плотный, без адреса. Только короткая надпись: «Елена. Смотреть одному.»

Она раскрыла. Внутри – фотография. Чёрно-белая, старая. Семь подростков у зеркал. И доктор Соколов за ними. Все стоят, держась за руки. В центре – девочка лет десяти. Смотрит прямо в объектив.

Елена почувствовала, как холод обхватывает горло. Она знала это лицо. Слишком хорошо.

На обороте снимка аккуратным почерком было написано:

«Ты была восьмой.»

Ветер за дверью усилился. Где-то хлопнула ставня. Свет лампы дрогнул.

Елена стояла неподвижно, сжимая фотографию. Мысли путались, дыхание стало тяжёлым. Она медленно подняла взгляд на окно.

В отражении стекла, среди бликов света, стоял силуэт. Высокий, тонкий. И когда молния осветила комнату, ей показалось, что на мгновение очки вспыхнули красным.

Глава 2

Дом стоял на краю бухты, как застывшая тень. С высоты он казался обычным – серый, с покосившейся крышей, заросшими ступенями, но стоило подойти ближе, и возникало ощущение, что дом смотрит. Не окна – именно дом. Каждая доска, каждая щель пропитана вниманием. Здесь не просто жили – здесь что-то жило.

Елена остановилась у ворот. Сухая трава, перемешанная с морской солью, шуршала под сапогами. Воздух был густым, пах водорослями и железом. С моря тянуло туманом, он стелился по земле, обвивая кусты, будто небо опустилось на колени. Дом Соколова выглядел так, будто его построили для наблюдения за людьми, а не для жизни. Узкие окна, как глазницы прибора, вытянутый фасад, напоминающий лабораторный корпус, и тишина – мёртвая, но внимательная.

Елена достала ключ, найденный в старом деле, – простой, бронзовый, с выбитым номером «13». Замок поддался сразу, будто только и ждал этого поворота. Скрип двери прозвучал глухо, не как старость, а как вздох. Внутри было холодно. Воздух не стоял, он двигался, будто здание дышало.

Первое, что она увидела, – стол. Длинный, массивный, заваленный бумагами, конвертами, засохшими чернилами. Всё словно жило в режиме ожидания: чернильница наполовину полна, ручка лежит открытая, будто кто-то только что писал и прервался. На стене – старая доска, испещрённая формулами, стрелками, фразами, непонятными сочетаниями слов: «фаза наблюдения», «реакция на собственное отражение», «порог узнавания».

Елена провела пальцем по доске, мел остался на коже. Слово «порог» было подчёркнуто дважды.

Она включила фонарь. Луч скользил по комнате, выхватывая из темноты мебель, лабораторные колбы, приборы, какие-то металлические рамы. В углу стояло зеркало – огромное, в рост человека, покрытое брезентом. Края брезента были подшиты неровно, как будто их торопливо зашивали вручную. На полу рядом с ним – следы. Слишком чёткие, чтобы быть старыми.

Елена медленно подняла брезент.

Зеркало было старое, с потемневшей амальгамой, но гладь – чистая, почти идеальная. Она увидела своё отражение – уставшее, с тенью под глазами, с фонарём в руке. Но в отражении свет дрожал чуть иначе. Как будто задержка – доля секунды, не больше, но ощутимая. Она подняла руку – отражение повторило, но позже. Подумала, что устала, что это нервная дрожь, но что-то в зеркале шевельнулось. Тонко, незаметно, словно между слоями стекла кто-то моргнул.

Елена опустила брезент обратно. Плотная ткань с глухим шорохом закрыла отражение. И сразу стало легче дышать.

В соседней комнате пахло пеплом. На столе – стопки старых бумаг, перемешанных с фотографиями. Она взяла верхнюю – групповое фото: семеро подростков, стоящих перед зеркалом. И мужчина в белом халате рядом. Соколов. Он улыбается, но глаза – как будто сквозь. На обороте – надпись выцветшими чернилами: «Сеанс №3. Контакт достигнут. Отражения реагируют синхронно.»

Она поставила фотографию под свет. На заднем плане, в зеркале, едва различимы другие лица. Не детей. Взрослые, расплывшиеся, будто смотрящие с обратной стороны стекла. Она на мгновение зажмурилась.

Елена достала диктофон, включила. Голос Соколова, старый, шипящий:

– Испытуемый номер четыре. Время – три минуты двадцать. Появилось второе отражение. Не стабильно. Ребёнок видит его, пугается, просит остановить. Я прошу продолжить. Паническая реакция – задержка дыхания.

Пауза. Потом тот же голос, тише:

– Отражение наблюдает нас.

Елена выключила запись.

В углу стояла урна, переполненная смятыми страницами. Она достала одну. Отчёт: «Терапия зеркал. Этап второй. Группа “Семь”. Цель: освобождение от чувства вины через самовосприятие. Результаты: нестабильны. Некоторые испытуемые сообщают о “другом Я” за стеклом. Рекомендуется прекратить эксперимент.”

Подпись – А.С.

Она провела пальцем по инициалам. Холод прошёл по спине. В каждом отчёте эти буквы появлялись снова – будто отпечаток руки, которую нельзя смыть.

Снаружи ударил ветер. Дом застонал, рама дрогнула. Где-то вдалеке, в стороне от моря, вспыхнула молния. На мгновение тень в зеркале снова ожила – будто брезент сдвинулся сам.

Елена подняла голову. Где-то наверху глухо скрипнули доски. Шаг. Второй. Она вслушалась. Нет, не эхо, не ветер. Кто-то есть. Движется медленно, осторожно. Не прячется, но и не идёт навстречу.

Она выключила фонарь, дала глазам привыкнуть. Тьма проявляла очертания – стены, лестницу, контуры мебели. В свете вспышки за окном мелькнул силуэт на втором этаже. Короткое движение – как будто человек остановился у перил и смотрел вниз.

Елена стояла, не дыша. Тишина снова легла на дом, как покрывало.

Она взяла фото, спрятала в карман. Всё происходящее казалось повторением старого сна: знакомые коридоры, запах известки, шаги, которые не принадлежат живым.