Она достала первую попавшуюся пленку, вставила в переносной магнитофон, который стоял рядом – старый, но исправный. Щелчок, скрип, потом голос:

– Это сеанс номер семь. Испытуемая Ирина К. Сегодня работаем с зеркалом V. Смотри. Говори, что видишь.

Тишина. Потом детский шепот, еле слышный:

– Оно меня знает. Оно смотрит, даже когда я не двигаюсь.

– Что ты видишь сейчас?

– Свою спину. Но я стою лицом.

Звук, похожий на соскальзывание пальцев по стеклу, и приглушённый крик.

– Прекратить.

Елена нажала «стоп». Губы пересохли. Она посмотрела на коробку – на дне кто-то мелко написал простым карандашом: «Он всегда был рядом. Даже когда свет выключали.»

Она перешла к следующему стеллажу. Здесь вместо бумаг – старые медицинские приборы: лампы, электродные шлемы, зеркала в металлических рамах. Одно зеркало было почти целым, лишь тонкая трещина тянулась по диагонали, как шрам. Елена провела фонарём по стеклу – отражение появилось с задержкой. Секунда, две – и только потом её силуэт повторил движение.

Она прищурилась, шагнула ближе. В отражении по-прежнему была она, но лицо… другое. Точнее – то же, но с другим выражением: чуть приподнятые уголки губ, взгляд – усталый, но внимательный. Как будто отражение живёт по своим правилам.

– Задержка, – пробормотала она, будто пытаясь объяснить происходящее себе. – Оптический эффект.

В этот момент зеркало дрогнуло. Не стекло – свет. Казалось, кто-то зажёг свечу за отражением, и пламя пробилось через толщу стекла, осветив на секунду то, что было по ту сторону.

На миг ей показалось, что там кто-то стоит. Не она. Не ребёнок. Силуэт мужчины, в халате. Руки за спиной. Голова чуть склонена набок, как у врача, наблюдающего пациента.

Сердце ударило резко, звук отдался в ушах. Она сделала шаг назад – отражение повторило, но с опозданием. Мужская фигура осталась неподвижной. Потом исчезла.

– Соколов… – прошептала она.

Из глубины подвала донёсся глухой звук – будто металлическая крышка упала на бетон. Фонарь дрогнул. Елена на мгновение ощутила слабость – ту самую, что бывает перед обмороком, когда тело кажется чужим. Она прижала ладонь к стене, дождалась, пока дыхание выровняется.

Дальше по коридору виднелись старые двери с табличками: “Процедурная”, “Хранилище зеркал”, “Архив”. Из последней пробивался слабый свет, желтоватый, будто из старого фонаря. Она подошла ближе, толкнула дверь.

Комната оказалась просторной, но заставленной ящиками и рулонами старых записей. На полу – разбросанные кадры киноплёнки, как высохшие змеи. На стенах – доски с фотографиями. Семь детей. Те самые. Под каждой фотографией – имя и номер зеркала.

Ирина К. – I.

Виктор С. – II.

Марина К. – III.

Алексей П. – IV.

Олег К. – V.

Сергей Л. – VI.

Елена М. – VII.

Елена застыла. Её имя. Её фотография. Маленькая, лет десяти, с косичками и испуганными глазами. Сердце замерло, потом сорвалось в бешеный ритм. Она не помнила этой фотографии. И не помнила, чтобы участвовала в каких-то экспериментах. Но подпись была её рукой – детской, неровной: “Не смотреть дольше трёх минут.”

Она сделала шаг назад. Воздух стал вязким, как будто время застыло. Из динамика старого магнитофона, стоявшего на полу, вдруг послышался треск, потом голос – мужской, тихий:

– Елена… ты помнишь, как всё начиналось?

Она замерла. Голос был знаком. Тот же, что на записях. Соколов.

– Ты не должна была возвращаться сюда, – продолжал он. – Отражения не терпят повторения. Они узнают тебя.

Запись оборвалась, магнитофон щёлкнул и замолчал.

Елена закрыла глаза, пытаясь собраться. Перед внутренним взором мелькнули лица – Ирина, Андрей, Марина. Все те, кто уже исчез. Все, кто смотрел в эти зеркала. Все, кто не смог уйти.

Она подошла к столу в центре комнаты. На нём лежали распечатанные фотографии из наблюдений. Камера снимала залы санатория, пляж, даже её собственную квартиру. На одном снимке – она, стоящая у окна, с телефоном в руке. Снято издалека, ночью.

– Значит, он наблюдал, – прошептала она. – Всё это время.

Она схватила стопку бумаг. Среди них – письмо, сложенное вчетверо, на плотной бумаге. Чернила выцвели, но подпись читалась ясно: А.С.

Елена развернула лист. Текст был короткий, будто вырванный из дневника:

«Если ты читаешь это, значит, ты выжила. Не ищи меня. Отражения не убивают – они возвращают. Всё, что мы сделали, всё, что видели – не стереть. Семь зеркал. Семь душ. Одна ошибка. Когда смотришь в себя слишком долго, граница исчезает.»

Внизу – кровавый отпечаток пальца.

Елена медленно сложила письмо, спрятала в карман. На мгновение ей показалось, что кто-то стоит за спиной. Она не обернулась – просто знала.

Сверху, где-то в доме, скрипнула доска. Тихо, осторожно. Потом звук шагов – размеренных, неторопливых, словно кто-то проверял, как далеко она ушла.

Она выключила фонарь, прижалась к стене. В темноте всё стало чище, слышнее. Капли воды падали с труб на пол, отмеряя секунды. И среди этих звуков появился новый – дыхание. Чужое. Глубокое, ровное.

Из темноты зазвучало едва различимое слово:

– Осталось двое.

Голос – тот же, что в записях.

Елена сжала рукоять пистолета. Сердце грохотало в груди, но разум оставался холодным. Она знала: если сделать шаг – всё изменится. Если остаться – тоже.

Она повернула голову. В зеркале, стоящем у стены, мелькнуло отражение – мужская фигура, силуэт в белом халате, с поднятой рукой, будто приветствуя.

На полу, рядом с её ногой, темнели следы. Свежие. Сорок второй размер. Мужской. Следы вели к лестнице.

Соколов был здесь. Или то, что осталось от него.

Елена медленно поднялась, чувствуя, как дом снова оживает. Каждый шорох, каждый вздох стен казался ответом.

Она знала – подвал не просто хранил архив. Он был живым организмом, где зеркала – нервные окончания.

И сейчас одно из них смотрело прямо на неё.

Снаружи дом стоял тихо, будто дышал через трещины в стенах. Ветер выл в чердаке, цеплялся за сломанные ставни, пробирался в щели между досками и уходил в подвал, где Елена стояла, не шевелясь, вслушиваясь в собственное сердце. Шаги, что слышались минутой раньше, стихли, но ощущение чужого присутствия не ушло. Наоборот – оно стало плотнее, вязче, как воздух перед грозой. Каждая секунда растягивалась, как струна. Она знала, что если сейчас поднимется наверх, то уже не сможет вернуться. Но и оставаться здесь – значило признать, что зеркало не просто предмет в её деле. Оно стало свидетелем. И, возможно, судьёй.

Елена подняла фонарь, медленно обвела им стены. Луч света скользил по коробкам, по стеллажам, по пыли, по старым табличкам. Всё вокруг будто было частью одной картины, нарисованной рукой человека, который хотел, чтобы всё выглядело именно так: хаотично, но с какой-то внутренней логикой. Уголки коробок подрезаны ровно, шнуры сложены в пучки, даже пыль ложилась равномерно, как если бы кто-то расставил её по местам. На секунду ей показалось, что подвал не заброшен – что здесь живут, просто очень тихо.

Она подошла к столу, где лежала папка с надписью «Терапия. Конфиденциально». Бумага пожелтела, края осыпались, но почерк – уверенный, чёткий, мужской – читался без труда. Это был отчёт. Первая строчка: «Объект №7. Жен., 10 лет. Зеркало VII. Реакция: аффективная, устойчивое восприятие отражения как “второго Я”.» Ниже – графики, схемы, формулы, какие-то медицинские термины, среди которых взгляд зацепился за слова: «эмпатическая проекция», «задержка отражения», «инверсия реакции».

Она читала дальше, чувствуя, как дыхание становится неровным.

«Субъект утверждает, что отражение моргнуло первым. На третий день наблюдается обратная реакция – отражение повторяет движения с задержкой 2–3 секунды. Испытуемая утверждает: “Оно думает”.»

Внизу – пометка красными чернилами: «Немедленно прекратить. Дальнейшая стимуляция опасна для психики.»

Елена провела пальцем по строчке. «Опасна» – последнее слово, написанное рукой Соколова. Она не знала, кого он имел в виду – ребёнка или себя.

Снаружи скрипнула дверь. Глухо, тяжело. Елена замерла, подняла пистолет. Шаги – один, второй, третий. Ровные, спокойные, как будто человек не прятался, а просто ходил по дому, проверяя, всё ли на месте. Шорох ткани, лёгкий стук – что-то поставили на стол наверху. Потом – тишина.

Она тихо двинулась к лестнице, стараясь не шуметь. Фонарь светил тускло, батарея садилась, и свет стал желтоватым, уставшим. Каждая ступень скрипела под ногой, будто жаловалась. Наверху виднелся прямоугольник тусклого света – дверь на кухню оставалась открытой.

Когда она поднялась, воздух изменился. Было ощущение, будто кто-то только что прошёл. Запах – слабый, но узнаваемый: чистый табак и антисептик. Соколов курил именно так. В пепельнице на подоконнике дымилась сигарета, тлеющая ровным красным огоньком.

Елена подошла ближе. Возле пепельницы лежал старый хирургический пинцет. На его кончике – волос. Чёрный, короткий. Она подцепила его салфеткой, убрала в пакет. Всё это выглядело слишком свежим. Слишком живым.

На стене напротив висели старые фотографии. Большинство пожелтело, но одна была новой, глянцевой, напечатанной на современном принтере. На ней – группа людей в белых халатах, стоящих у зеркала. Посередине – Соколов, моложе лет на двадцать, улыбается, но глаза напряжены. Справа от него – женщина, лицо которой она узнала не сразу. Ирина. Та самая Ирина, из дневников. Молодая, уверенная, с лёгкой улыбкой на губах. Под снимком – дата: 2004.

Она сняла фотографию, перевернула. На обороте – короткая фраза: «Мы не знали, что зеркало запоминает.»

Елена опустила голову. В комнате стало тихо. Слишком тихо. И в этой тишине что-то изменилось. Воздух будто дрогнул, едва заметно. Она подняла глаза – зеркало на стене. То самое, что висело позади стола, теперь отражало не комнату, а подвал. Слишком точно, слишком реально, словно сквозь него можно пройти.

Она медленно подошла. В отражении – те же коробки, стеллажи, даже фонарь, брошенный на полу. Но там, среди теней, стоял человек. Силуэт – высокий, худой, в халате. Стоял боком, слегка наклонив голову, как будто слушал. И – дышал. Она видела, как грудь едва заметно поднимается.

– Соколов, – прошептала она, и от собственного голоса стало страшно.

Силуэт шевельнулся. Не шагнул, не подошёл – просто изменил положение головы. И вдруг, без звука, зеркало покрылось трещиной, тонкой, как паутинка. От неё разошлись лучи, как от удара током. Свет фонаря на секунду мигнул, и отражение исчезло.

Елена отпрянула, сердце колотилось. Она хотела дотронуться до стекла, но не смогла. В руке всё ещё дрожал пистолет, а на полу, под зеркалом, лежала тонкая полоска бумаги. Она нагнулась, подняла её. Это была фотография – та самая, где она стояла среди семерых детей. Но теперь лица на фото были вычеркнуты. Все, кроме одного – её. Под изображением выведено: «Следующая – ты.»

Холод прошёл по позвоночнику. Она сжала фотографию, чувствуя, как бумага под пальцами становится влажной от пота. На мгновение захотелось вырваться из дома, вдохнуть воздух, услышать шум моря, но ноги будто приросли к полу.

Где-то наверху хлопнула дверь. Ветер? Нет. Слишком ритмично. Как будто кто-то специально приоткрывал и закрывал её, чтобы услышать, дойдёт ли звук вниз.

Елена подняла голову. Лестница, ведущая на второй этаж, была тёмной, но у самого верха мерцал слабый свет – то ли от фонаря, то ли от свечи. И там, в полумраке, на ступенях, виднелись следы. Мокрые, свежие, с чётким рисунком подошвы.

Сорок второй размер. Мужской.