Универсальное правило гласит, что человек запоминает лучше всего посредством зрения или мысленных образов, в то время как абстрактные понятия и слова сложнее закрепляются в памяти. Древнескандинавский глагол «помнить», типа, хороший пример того, что и во времена викингов люди отдавали себе в этом отчёт, потому что этот глагол имеет тесную связь с существительным mynd, картина. Тот факт, что картины эти так или иначе причудливы, заставляет их надолго поселиться в памяти. Когнитивная психология доказала, что такие картины обладают сильным эффектом запоминания, который называют «the bizarreness effect», эффектом причудливости. Дохристиане даже разработали целую систему, основанную на этом понимании, систему кеннингов, которая позволяла скальдам начать массовое производство изумительных мысленных картин. И это даёт нам хорошую причину верить утверждениям писцов XIII века о том, что некоторые скальдические висы имеют дохристианское происхождение. Висы могли долгое время жить, передаваясь из уст в уста, до того, как были записаны. Искусство помнить исчезает после появления на Севере христианства и письменной культуры.^[88]

Искусство старейших скальдов может пролить свет на то, какие чувства жили в груди у Гейрмунда. С современной точки зрения перед нами предстаёт чужой и завораживающий менталитет.

Постоянное присутствие Хель

Мир, в котором растёт Гейрмунд, жесток, судьбы людей в нём постоянно сталкиваются. Мальчик наверняка наблюдал, как бьют и охаживают кнутом коней и рабов, не пролив при этом ни слезинки. Болезни, страдания и смерть являлись частью повседневности. Слабовидящие ходят вдоль стен и спотыкаются об ограды, у них мало шансов на хорошую жизнь. На лицах представителей низших слоёв общества Гейрмунд видел униженность, он видел опухшие от боли и воспалений руки и ноги, он с близкого расстояния видел психические страдания и неврозы, видел, как обритые тифозные больные и прокажённые беспомощно бродят по дорогам, изгнанные из общества.

С другой стороны, он видел сильных людей, у которых всего имелось в достатке. Судя по древнейшим песням, конунг в дохристианские времена считался кем-то вроде бога, во всяком случае, близким другом богов. Хорошие отношения с высшими силами проявлялись в богатых урожаях и мирной жизни. Конунг являлся политическим и религиозным лидером в догосударственные времена. Его власть строилась на союзе с богами, с одной стороны, и с другими конунгами – с другой.

Границы между богами и легендарными предками были размыты. Для Эгвальдснеса это тоже характерно – взрослеющий Гейрмунд видел вокруг себя намного больше величественных курганов, чем мы сегодня, и, несомненно, во времена Гейрмунда люди думали, что в этих курганах погребены исторические личности. Погребальные курганы служили центром не только жертвоприношений, но и политической жизни – на кургане Флаггхауг (Кюрхауг) конунг викингов Хьёр, возможно, принёс в жертву животное и скрепил какой-нибудь союз крепким рукопожатием от имени всех своих могущественных предков.

По отношению к смерти господствовали различные идеи, связанные с родом. В подземном царстве мёртвых hel, Хель, было сыро, холодно и темно; там человека ждало такое же существование в виде тени, как в царстве Аида, только при этом в бергенском климате. Персонификация смерти, Хель, была жуткой и уродливой женщиной, сестрой волка Фенрира, с чёрным, как у Гейрмунда, лицом. Она шла по полю битвы и наступала на павших воинов, а на могильном кургане возлюбленного стояла с улыбкой победительницы на устах. И богам, и людям суждено проиграть битву с Хель. Неизвестно, насколько эту персонификацию почитали в качестве религиозного образа, известно только, что викинги вроде Гейрмунда и Ульва не стремились встретиться с владычицей царства мёртвых.

Идея Вальгаллы появилась в древнескандинавском мире образов довольно поздно и так и не смогла получить всеобщего одобрения. Вряд ли Гейрмунд был с ней знаком^[89]. Люди после смерти попадали внутрь гор, где пользовались вечным гостеприимством своих предков, или же становились жителями курганов, стоя в них в полном воинском облачении, готовые вступить в бой с любым незваным гостем. Кто-то продолжал ходить по земле, раздувшийся, с синим лицом, и тот, кто был скверным при жизни, после смерти становился скверным вдвойне. Мёртвые обитали в водопадах и камнях, предки скрывались в кустах, окружавших их старые дома. Во времена викингов смерть не считалась ни радостным событием, ни умиротворением, как в христианстве: что угодно лучше, чем смерть, – слепой лучше сожжённого, и никому нет пользы от мертвеца, nýtr manngi nás, говорится в «Речах Высокого».

Однако существовал иной способ примириться со смертью, и мы можем с уверенностью утверждать, что викинги знали этот способ так же хорошо, как и люди, жившие в более поздние времена: осмеять её. В смехе заключён великий потенциал примирения. Мы видим, что гротескный образ смерти появляется в жестокой среде воинов-викингов – как в наши дни чёрный юмор прекрасно прижился среди хирургов в отделениях скорой помощи. Современник Гейрмунда и Ульва, Тьодольв из Квина, в одной песне о смерти рассказывает, как ужасная Хель заключает мертвецов в свои объятия и занимается с ними любовью.^[90]

Отношение викингов к божественному можно описать как своего рода дружбу-сделку. Если жизнь становилась слишком тяжкой, язычник прекращал общение с богами, чему есть множество подтверждений, ведь и богов, и норн можно порицать за безрадостную судьбу.^[91] Нельзя с уверенностью сказать, что такую веру в богов можно назвать более примитивной, чем ту, что есть у нас сегодня. Макс Вебер показывает в своих исследованиях, что в более поздние времена также было принято видеть связь между благосостоянием человека и благосклонностью божественных сил.^[92] Однако язычник стоит перед своим богом с прямой спиной, он не научился испытывать перед ним стыда за свои грехи, и он не боялся проклятия богов и вечного наказания.

Древняя песнь говорит, что в раннехристианскую эпоху Один бродил по Эгвальдснесу. Возможно, это утверждение имеет определённую связь с реальностью. Один считался главным божеством аристократов, и, вероятно, к нему так и относились во времена викингов в Эгвальдснесе. Не исключено, что именно одноглазому богу Гейрмунд поклонялся в юности, если, конечно, он не обладал таким же нравом, как и его будущий товарищ Хельги Тощий, который «призывал Тора в морские походы и при суровых испытаниях, а также в тех случаях, когда для того было много работы».^[93]

Однако боги и, возможно, богини – не единственные существа, обитающие в окружающем мире. Мир Гейрмунда Чёрная Кожа населён драконами и призраками, оборотнями, йотунами, демонами и обитателями курганов (предками, к тому же), эльфами, гномами и духами всевозможных видов. Некоторых из них мы знаем под названием «духи земли», поскольку они описаны в древнейших песнях. В старинных сборниках законов сказано, что не следует пугать духов земли и надлежит снимать с викингских кораблей драконьи головы при приближении к земле. В этом случае речь идёт не о вере и идеях, и точно не о том, что мы имеем в виду, когда говорим о так называемых народных верованиях. Вероятно, в мыслях Гейрмунда упомянутые существа были такими же реальными, как люди и животные. Мечта, сочинительское искусство и фантазия ещё не оперировали категориями, выходящими за рамки действительности, и мы не можем исключать, что древние знали толк в формах жизни, которые мы, поборники разума, давно утратили способность чувствовать.

Юноша в Эгвальдснесе каждый день учится и становится сильнее. Очень скоро ему потребуются все его знания и силы для встречи с грядущим.

У самого крайнего тёмного моря
Бьярмаланд (861–866 гг. н. э.)

СЫН: Такие вещи должны казаться удивительными всем, кто слышит о них, как о тех троллях, что, по рассказам, живут в том море. И ещё я понял, что шторма в том море происходят чаще, чем где бы то ни было, поэтому особенно странным мне кажется то, что это море покрыто льдом и зимой, и летом больше, чем любое другое. И мне очень удивительно, что люди стремятся попасть туда, ведь это опасно для их жизней, и я пытаюсь понять, что такого люди ищут в той стране, что могло бы принести им пользу или доставить радость…

ОТЕЦ: Ты узнаешь, почему люди стремятся в ту страну, почему следуют туда, подвергая свои жизни смертельной опасности. Это происходит от трёх человеческих склонностей. Первая – это стремление к соперничеству и славе, потому что в человеческой природе заключено стремление направиться туда, где есть надежда оказаться в опасности, и так обрести почёт и славу. Вторая – это жажда познания, в человеческой природе также заложено желание и увидеть, и изучить то, о чём рассказывают, и понять, правдивы ли рассказы. Третья же – желание обрести богатство. Ведь человек ищет богатства во всех местах, где, по слухам, можно что-то отыскать, даже если это сопряжено с большими опасностями…

(Из «Королевского зерцала», ок. 1250)

К северу от моря Думбсхав и мира йотунов находится страна, имя которой Бьярмаланд…

(Из «Саги о Хульд»)

На дворе 861 год.

Гейрмунду Чёрная Кожа исполнилось 14 зим, он – подросток в мире, где нет понятия подросткового возраста, а детство заканчивается в 12 лет.^[94] Гейрмунд прошёл суровую закалку, он понимает самые сложные скальдические висы и может складывать собственные кеннинги: «женой золота» называет он девочку, о которой мечтает по вечерам, царапая её имя рунами на доске. Он стал гибким и сильным, у него ломается голос. Скоро он отправится в долгий путь. «Книга о занятии земли» говорит:

Хьёр совершил набег на Бьярмаланд. Там он захватил в плен Льюфвину, дочь конунга бьярмов. Она осталась в Рогаланде, когда конунг Хьёр снова отправился в поход. Тогда она родила двух сыновей. Одного назвали Гейрмунд, а второго Хамунд. Они были весьма темнокожи…^[95]

В описаниях средневековых учёных мужей Бьярмаланд предстаёт довольно экзотичным местом. Географы сходятся во мнении, что местность расположена за периферией цивилизованного мира и что люди Бьярмаланда представляют собой самое далёкое и самое экзотическое общество. Геродот называет жителей Бьярмаланда «поедателями вшей»^[96], арабы помещают страну за седьмой климат у Моря Мрака, и «лишь Аллаху ведомо, что находится за ней». Русские называли эту территорию в северной части Сибири Полуночной страной, а её жителей самоедами, то есть «теми, кто пожирает себя сам», и считали, что они умирают каждую зиму, чтобы потом вновь пробудиться к жизни. Их рты располагались между лопатками, и они пили человеческую кровь. Европейские историки рассказывали об «амазонском обществе» на самой северной оконечности Европы в стране, которая граничила с царством лопарей, где женщины беременели от чудовищ и рожали мальчиков с пёсьими головами.

Средневековые писцы с нашего Севера сообщали, что жившие в Бьярмаланде люди владели самым сильным колдовством, их кожа и волосы – чёрные, их лица – в локоть шириной (50 см), они пускали отравленные стрелы голыми пальцами, ели людей и могли обратиться в любого зверя и отправиться в любое место. Утверждалось, что тюлени в Бьярмаланде одноглазы и кровожадны, а среди русалок плавают морские монстры без голов и хвостов, готовые в любой момент напасть на мореплавателей…

Во времена викингов эта страна наводила на мысли об Утгарде и йотунах. При этом мы не должны забывать, что йотунами во времена викингов называли чужаков, в том числе, например, скоттов, саксов и данов.^[97] Возможно, далёкий Север приобретал тем более экзотический вид, чем дальше мы продвигаемся вперёд по христианским временам.^[98]

У исландцев до сих пор существует выражение «поездка в Бьярмаланд», которая обозначает любое опасное путешествие, в котором человек многое ставит на кон и может обрести баснословные богатства – если удача будет ему сопутствовать. Эта исландская метафора показывает, что из трёх причин поездок в подобные места, которые перечислил нам автор «Королевского зерцала», экономическая, вероятно, является самой важной.