Вислотский взял свёрток, но разворачивать его не спешил. Он уже сидел подле своей гостьи, оперев рукоять трости на подлокотник кресла.

Правила приличия требовали начать разговор с пустого, с обсуждения погоды или состояния московских дорог. Можно было высказаться об очередных любовных похождениях графини Л. или скандальной дуэли между господами К. и Н. и её печальных последствиях. Именно так бы повела разговор Анна Павловна ещё полгода назад, но сейчас городские сплетни её не занимали. А было у княгини дело. И дело это касалось её близкой подруги детства.

– Правы вы, Николай Алексеевич, что не желаете без разбора в омут кидаться. Честно говоря, удивилась бы, коль это оказалось не так. Коль выказали бы вы своё любопытство и сразу взялись картинки рассматривать. – Княгиня вздохнула. – Вот вам моя история.

Старая дама опять заглянула в свой ридикюль и достала сложенную в несколько раз газетную страницу, но графу не отдала.

– Два дня тому назад посетила меня моя старинная приятельница графиня Мария Юрьевна Гендель. В детстве мы с ней каждое лето по полям да лесам вместе катались, усадьбы наших семейств располагались поблизости. И были мы, можно сказать, единственными подругами в ту пору друг у друга. Но после вступлений в браки связь наша прервалась, не заладилось меж нашими мужьями. А как овдовели мы обе, так опять потихоньку сошлись. Видимся редко, но разговоры ведём душа в душу. – Княгиня покивала сама себе. – Люблю я её…

Выражение лица графа не изменилось, осталось хмурым и недовольным. Всем видом Николай Алексеевич демонстрировал, что его подобного рода сентиментальные истории не интересуют.

В этот момент до слуха графа донеслось странное позвякивание, будто кто-то в глубине дома с силой дёргает запертую дверь. Брови Вислотского дрогнули, природа звуков была графу известна и пренеприятна. Резко отогнав от себя эти мысли (он разберётся с этим позже), Вислотский изобразил заинтересованность и стал кивать княгине в такт её словам, лишь бы не слышать тех звуков.

– И тут приезжает она ко мне, лица на ней нет, то и дело платок к глазам поднимает, – продолжила своё повествование старушка. – Рассказала Маша о горе своём. Ежели бы я раньше узнала о подобном, так оттаскала б её за волосы, как девку дворовую, может, и от дома бы своего отлучила. Но сейчас уж поздно… Оказалось, что весь последний год она компрометировала себя некоторой связью. Хоть и вдова она, а такая связь даже вдове постыдна должна быть.

Княгиня накрыла слабой рукой сложенную газету и опять вздохнула.

– Любовник у неё был молодой. Не в сыновья, во внуки он ей годился! Эх, как бы знать вовремя, наставила бы я Машу на правильный путь… Ведь мало того что проживал он в одном из московских Машиных домов, распоряжался её прислугой, как своей. Оказалось, она вот что удумала: дарственную на ту деревню, по которой мы в детстве босыми скакали, на этого прохвоста оформить!

Вислотский многозначительно вздохнул – история была банальная, старая вдова повелась на сладкие речи смазливого юнца и чуть не стала жертвой его обмана. Граф откровенно скучал. Сплетни такого рода его совсем не забавляли, а лишь вгоняли в недовольство. Ещё сказывалась бессонная ночь, придавая измятому лицу налёт брезгливости. И зачем это Громов не сказал ей, что графа нет дома? Поехала бы она к кому другому и мучила бы этой историей его.

От долгого разговора у княгини запершило в горле, она припала к чашке остывшего отвара и сделала несколько крошечных глотков. Воспользовавшись паузой, Николай Алексеевич решил притвориться сочувствующим и побыстрее спровадить гостью.

– Неприятная история, – коротко оценил он. – Могу ли я быть вам полезен?

Фраза была обычная, продолжения не требующая, а сказанная из вежливости и желания переменить тему. Но на Анну Павловну она подействовала магически. Старая княгиня сразу выпрямилась в своём кресле, расправила плечи и, вздёрнув подбородок, уставилась в зелёные глаза графа.

– Вы очень проницательны, граф, именно за вашей помощью я и приехала.

Метаморфоза, произошедшая с гостьей, не оставила у Вислотского сомнений, к его огромному сожалению, что весь этот спектакль с шарканьем и причитанием был затеян с одной лишь целью – получить от него предложение помощи. Теперь перед графом сидела энергичная, с живым подвижным лицом престарелая особа и сверлила его взглядом. Ну ничего, он найдётся, как себя повести со старой лисой и не оказаться у неё на побегушках, как давеча.

– Я ведь, Николай Алексеевич, сразу о вас подумала, как Маша мне поведала свою историю. Так ей об этом и сказала. – Теперь княгиня была не в роли просительницы, что было в её положении даже унизительно, а в роли хозяйки положения. Раз мужчина сам предложил помощь, от неё не стоит отказываться. Кое-какие женские навыки она и в старости ещё не растеряла. Княгиня была очень собой довольна.

Анна Павловна уверенным движением развернула газетный листок и передала его графу:

– Прочтите в самом низу страницы. Фёдор Осми́нов, он же упомянутый мною полюбовник Машеньки…

Быстро пробежав глазами заметку о наложившем на себя руки молодце, граф вновь обратился к княгине:

– Не возьму в толк, как я могу здесь быть вам полезен? – Он с небрежным равнодушием пожал плечами. – Дело вполне ясное, у полиции, судя по размеру заметки, сомнения не вызвавшее. И, как я понимаю, сам Осминов об этом позаботился, оставил письмо. Да, способ оригинальный, спору нет, но современная молодёжь имеет склонность к разного рода театральщине, тут уж ничего не поделаешь. А что подруга ваша расстроилась и ждёт утешения, так это тоже не по моей части, а скорее по вашей, женской…

– Так-то оно так, конечно… Да, по словам Маши, сама она и стала причиной, из-за которой Фёдор покончил с собой. Видите ли, недостаточно уделяла ему внимания, изводила беспочвенными подозрениями. Теперь сильно об этом убивается, обвиняет себя. А я смотреть не могу, как она себя корит и изводит, сердце сжимается, так мне её, дуру, жалко. Только вы, граф, не думайте, что я выжившая из ума старуха, которая в истерике цепляется к вам и вашему таланту людей насквозь видеть. Я же не сразу сюда приехала. Навела я справочки об этом прохвосте наитщательнейшим образом. Ох и подлец же он оказался. Не с одной он Машей моей крутил, не от неё одной подарки получал…

Анна Павловна, выражая крайнюю степень неодобрения, поджала морщинистые губы и плавно покачала головой из стороны в сторону, произведя новые колыхания кружева на своём чепце.

– Думаю, здесь с высокими чувствами связи нет, уж слишком практичный был молодец. Здесь точно что-то другое. Иная причина в том, почему Осминов решил расстаться со своей сытой жизнью. И вот именно за этим я к вам, Николай Алексеевич, и пожаловала. Выяснить бы причину надо, чтобы Машеньке остаток жизни прожить в спокойствии. А лучше вас никто с этим, по моему уразумению, не справится…

Последние слова старой княгини потонули в гулком грохоте, который внезапно возник совсем рядом, за дверью соседнего зала. Сначала звук удалялся, но, неожиданно сменив направление, стал стремительно нарастать. Этот грохот, вне всякого сомнения, производился тяжёлыми каблуками сильно торопящегося субъекта. Оба – граф и княгиня – повернулись на звук и застыли. Граф с выражением неминуемой неприятности, которую избежать сейчас никак не удастся, старая княгиня же, напротив, вспыхнула любопытством.

Грохот оборвался, распахнулись двери, и в возникшую паузу на пороге комнаты материализовался невысокий плотный брюнет с круглой непропорционально большой для его роста и комплекции головой. На брюнете был надет элегантный дневной костюм и атласные туфли на удивительно высоком каблуке. То был барон Илья Адамович Штрефер, столичный знакомый графа Вислотского, с коим граф не общался вот уж три года. Барон приехал накануне поздно вечером, опередив письмо, в котором сообщал графу о своём намерении посетить Москву и повидать всех своих здешних друзей, среди которых Николай Алексеевич занимал наипервейшее положение, чем немало огорчил Вислотского, ибо граф даже в список своих приятелей барона никогда не вносил, хоть и был знаком с ним довольно давно. О жилье Илья Адамович ничуть не позаботился, уверенно полагая, что его «друг» не позволит ему проживать в чьём-либо доме, кроме как в своём собственном. Итак, свалившись как снег на голову, когда граф уже готовился отходить ко сну, барон Штрефер и явился причиной последующей бессонницы и текущего столь раздражённого состояния графа.

Барон шумно дышал от только что совершённой им пробежки, а до этого ещё одной по огромному графскому дому, где он поначалу запутался и никак не мог выбраться из дальнего крыла. Часть дверей там была заперта, а другая часть перегорожена зачехлённой мебелью. Мрачные холодные залы с опущенными портьерами, унылые тёмные галереи, было в них что-то отталкивающее и жутковатое. К счастью, встреченный бароном лакей оказался вполне расторопным вежливым малым и вывел барона к жилым комнатам. Услышав в одной из них голоса, Штрефер радостно кинулся к обществу, но сперва ненадолго задержался у двери. И только когда скрываться уже стало совсем неприлично, барон предъявил себя.

– Николай Алексеевич, у вас гость? – Княгиня укоризненно посмотрела на Вислотского. – Что же вы мне о нём сразу не сказали? – И, протянув руку в короткой кружевной перчатке, поманила брюнета к себе.

– Распорядитесь же принести ещё один стул и приборы, – Анна Павловна попеняла графу. – Негоже заставлять гостя ждать.

Барон, резво подскочив к княгине, отвесил низкий поклон, при этом так изящно подёргав ножкой, что старуха улыбнулась и вопросительно взглянула на Вислотского.

– Анна Павловна, прошу любить и жаловать, мой… м-м-м… приятель, барон Штрефер Илья Адамович, – неохотно отозвался хозяин дома. – Только вчера прибыл из Петербурга.

Княгиню Рагозину граф представлять не стал, чтобы не обидеть этим княгиню: её в старой и новой столицах знали все без исключения, кто хоть день обращался в высшем свете.

– Ваше сиятельство, Анна Павловна, как я рад. – Круглое лицо барона лучилось восторгом от встречи, он галантно припал к руке старушки. – Хочу вас заверить, что мы с моим другом непременно возьмёмся за ваше дело и, несомненно, всё разузнаем.

– Он ещё и подслушивает чужие разговоры, – ядовито прошипел граф, слегка подавшись вперёд. – Кого я впустил к себе в дом?

Тут барон слегка порозовел, виновато опустил глаза и поспешно продолжил:

– Вы уж простите мне мою бестактность, грешен я, но совершенно ненамеренно! – Он вновь низко поклонился, гулко отбив каблуками дробь на паркете. – Случайно я оказался рядом и услышал рассказ о несчастной вашей подруге. Будьте уверены, я никому, ни единой душе не расскажу!

Наконец к столу приставили третий стул и сервировали место к завтраку.

– Благодарю, теперь, можно сказать, мы на равных, – сообщил Илья Адамович, усаживаясь между графом и княгиней. – Дорогая Анна Павловна, а я ведь совсем недавно обедал с вашим внуком Борисом Антоновичем так же просто, как вот мы с вами сейчас.

Презрительно наморщив нос, граф занялся изучением бисквитного печенья на позолоченной тарелочке, подле которой лежал свёрток бумаг из ридикюля княгини. Если бы он был в чужом доме, то немедленно бы раскланялся и покинул это общество. А теперь приходилось терпеть болтовню барона и старой княгини. Ситуация была противная.

– И как он? – Лицо Рагозиной сделалось строгим.

– Очень, очень хорошо, – зажурчал барон. – Сколько он мне про ваши знаменитые приёмы порассказал, аж зависть взяла, в столице нынче нет такого веселья, как в Москве. Вот я и подумал, а не поехать ли мне в этот славный старинный город? – Тут, будто спохватившись, добавил: – Борис Антонович ужасно по вам скучает…

– Так скучает, что пишет мне не больше двух дюжин строчек в письме? Да и письма всё реже и реже доставляют. – Княгиня резко хмыкнула и вскинула голову. – Ох, молодость, что она с людьми делает…