Узоры на обоях (страница 3)
Скажи он им, что нужно идти дальше, что он ошибся, что это не та порода, не тот валун, не те прожилки на нем, даже если это не так и у них будет возможность его переубедить, все равно случится, случится что-то, с чем ему уже не справиться. А что, если все это действительно так? Может быть, за все эти годы он разучился отличать одно от другого? Что, если эти годы уничтожили, высушили, выморозили в нем все то, что он знал, что считал своим ремеслом и что многие считали его талантом и из-за чего Петр Алексеевич вручил ему грамоту и горячо похлопал его по плечу, так что он еле сдержал слезу от волнения? Что, если он ничего не смог сделать, а только уничтожил свой отряд, убил восемьдесят человек, пусть и не сам, не своими руками, но своей волей, своим одержимым стремлением найти то, что ему поручил государь? Он сейчас содержит его семью, его сына, его жену, которая тоже стояла там, на площади, и когда государь похлопал его по плечу, она тоже еле сдержала слезу, это было видно, а этих восьмидесяти уже нет в живых: они закопаны под елями, отправлены по течению рек, разодраны на куски животными, есть только эти двадцать из ста. Нет, нужно только дождаться, пока эти комки грязи выкатятся из леса, пока вынесут мешки, и лопаты, и кирки. Они скажут, они точно скажут, они принесут и скажут «это оттудова», он посмотрит, оценит, и все станет понятно. И они будут стоять у его плеча и смотреть на породу, на камни в его руках и высказывать свои предположения. Вот тогда он сможет понять. Так что змея подождет, необязательно ей сейчас, когда это солнце так светит, мелькать в темноте мыслей. Нужен отдых, всего несколько часов, пока его люди не вернутся со своим «оттудова» и он не увидит, что все хорошо. Они придут, принесут, скажут, он оценит, и всем все станет понятно, не нужно будет никому ничего объяснять. И может, тогда время успокоится и даст пару дней на отдых.
Рыжий попытался скрыть волнение и побежал к реке. Никто не заметит, если он будет бежать. И когда бежишь, думаешь только о камнях, впивающихся в ступни, и совсем не думаешь о змее в голове. Можно даже кричать, будто ты собираешься нырнуть в ледяную воду, чтобы смыть с себя все, что накопилось за эти годы, заново родиться, совершить ритуал. И он закричал и побежал к реке, скидывая на ходу одежду.
К концу дня появились образцы. Бо́льшая часть людей сидели у костров. Их было два. У одного – он и те, кто нанялся к нему за деньги. У второго – крепостные. За спиной, из темноты доносилось их бурчание, смешки. Их оживленные разговоры, возбужденные мечты, в которых им хотелось остаться здесь, в этой райской долине. Теперь можно было разглядеть лица, потому что все отмылись, немного обрезали бороды, только чтобы они не мешали, не путались перед глазами, и на коже обнажились язвы, заработанные за все эти годы безумной гонки. Рыжий поворачивался через плечо и смотрел на них. Пытался увидеть в них людей, но видел только кровавые овалы лиц и не узнавал ни одного, с кем отправился в экспедицию семь лет назад. И не потому, что костер набрасывал на них красный свет. Эти люди гнили заживо, их лица превратились в месиво из мяса, кожи и вен. Но это ничего: несколько ночей сна, несколько дней отдыха, солнца, чистой воды – и все будет как прежде. Здесь есть травы, и охота, и рыба. Здесь можно снова сделаться человеком. Да, пришлось эту грязь отдирать с кожей, с мясом, но нарастет, сейчас костер жаром подсушит струи сукровицы, стекающей, будто слезы, по воспаленной коже.
Он решил поступить так: на рассвете он отправит людей с образцами в Петербург, а остальным велит двигаться дальше. Если все будет хорошо, то есть если те, кто понесет эти образцы, не умрут с голоду, не будут задраны медведем или убиты кочевниками, если смогут добраться до Тобольска, чтобы там или самим сесть, или посадить казенного курьера в экипаж и отправить в столицу, то через полгода сюда придет отряд. Это значит, что времени совсем нет, он должен продвинуться дальше, и у него есть еще пятнадцать человек, с ними он может продержаться, а к зиме он снова вернется сюда, но нужно дойти до конца, использовать все время, что у него есть. Полгода, всего полгода. И если он скажет им, что ему нужно всего полгода, – они согласятся. Он убеждал себя, что такое может случиться. Ведь они столько прошли. Они будут знать, что через полгода здесь будет отряд и новые люди, и начнется стройка, и закипит жизнь, и они сами снова станут людьми. Он скажет им горячо, он даже помнил, как горячо (он сделает так же), искренне наставлял его Петр Алексеевич, как жал ему руку и хлопал по плечу. Можно даже ввернуть про Отечество и императора, хотя никто из них не знал определенно, существует ли еще то и другое, и сам он не знал и решил не говорить, просто сказать про полгода, сказать: это все, что ему нужно.
Через полгода сюда придет отряд и люди, и закипит жизнь, здесь будет форпост, крепость и рудники. Мы открыли с вами будущее для новых поколений, так он скажет, и теперь все, что мне нужно, – это полгода, мы двинемся дальше, чтобы завершить поход, и если даже ничего не найдем, если даже эти полгода будут похожи на предыдущие семь лет, но не по времени, а по результату, то мы вернемся сюда со спокойной душой и нас здесь уже будут ждать. И мы не будем спешить, нет, обещаю, теперь у нас есть точное время, – он уже говорит им, стоя между двух костров, – больше никакой гонки, нужно просто убедиться, что уже край света и мы нашли то, что искали, и дальше ничего нет. Я не оставлю вас! Я буду с вами до конца!
На рассвете четверо тех, что ходили все эти семь лет за деньги, собрали образцы руды, бережно укутали их в тряпье, положили в мешки все, что могло помочь им в дороге, взяли у Рыжего грамоту, набили самокрутки, подымили, сидя у остывающего кострища, обнялись с остальными и молча пошли к горизонту. Он был еще серым, люди были похожи на плоские силуэты, которым, если они проходили мимо костра, он придавал объем. Силуэты четверых исчезли из виду, уже не было слышно их шагов, а оставшиеся пятнадцать, включая Рыжего, смотрели в ту сторону, где исчезли гонцы, и выдыхали пар.
Стало так тихо, что Рыжий слышал, как пульсирует кровь в его висках. Эти удары вдруг поглотили тишину, и все вокруг для него превратилось в пульсирующую массу. Он закрыл глаза, стоял пьяный от бессонной ночи и слышал, как шумит кровь, накатывает волнами к его голове, пульсирует в его конечностях, омывает кисти и ступни – и вот уже весь он пульсирует и его истончившаяся кожа готова лопнуть.
Он мог бы тоже пойти с этими четырьмя, у него ведь есть на это право, полное право, даже несмотря на то что бросали жребий и он выпал им, этим счастливчикам, и остальные смотрели на них со звериной завистью. Он мог бы пойти, потому что там, в Петербурге, у него есть сын, который за эти семь лет, наверное, вырос, хотя теперь он уже сомневался в его существовании, как и всего того, что осталось в воспоминаниях. Все это происходило не с ним, так ему казалось. Реальными были только последние семь лет, восемьдесят мертвецов и надежда, которую давали несколько образцов.
Но он точно знал, что в прошлой жизни у него были сын и жена. Он представил, как эти четверо, если им только удастся, дойдут, доедут до Петербурга и окажутся там, на его улицах, а потом новый отряд двинется сюда, и ему нужно будет вернуться, когда этот отряд придет, вернуться к жене и сыну и вспоминать, как жить, заново учиться их любить. Ведь кто они для него теперь? Не больше чем воспоминание, совсем чужие люди. Он вспомнил, как она улыбнулась, когда Петр Алексеевич похлопал его по плечу, и сдержала слезы, вся в белом, с кружевным зонтом, пшеничными волосами, убранными назад и спрятанными под шляпой и словно светящимися от солнца. Вспомнил ее шелковую белую кожу, плотную сладковатую смесь запахов ее мыла, талька и духов (он даже глубоко вдохнул, будто может почувствовать, – ему казалось, что он чувствует эту сладковатую смесь, – вдохнул сырой холодный воздух и тяжело, вместе с клубами пара, выдохнул обратно). Он вспомнил, как шуршало ее белье, когда она снимала его с себя в спальне, у кровати, и смотрела на него грустно в тот последний вечер, и ее белая кожа бронзовела от свечи, и было так же тихо. Он почувствовал возбуждение, тепло, которое разливается по телу, и легкую дрожь и понял, что он не вспоминал свою жену все эти годы, и если бы не ее волосы, ее кружевной зонт, если бы не эти пятнадцать изувеченных и гниющих существ рядом с ним, тогда бы ее, наверное, не существовало, то есть она бы, конечно, была, но он не смог бы в этот самый момент удостовериться в ее реальности.