Вот сам факт того, что Единение наших наставников могло послужить спусковым крючком для всех событий или… Или первым симптомом. Но тогда это означает, что фокус испытаний Человечества сместился с Винокуровых на Синицыных. Вопрос только – почему? Думаю, рано или поздно мы найдем ответ и на этот вопрос, а сейчас подъемник раскрывает пленку защитного поля, выпуская нас в темно-зеленый коридор командного уровня.

Идя рядом с Фангом, только и успеваю бросить взгляд в боковой экран из развешанных вдоль стены. Судя по отображающейся там информации, нам еще минут десять до выхода, так что собирают нас заранее. Это и хорошо, и не очень, но начальству виднее, поэтому я поворачиваю, чтобы оказаться внутри главного зала совещаний. Обычная большая каюта, украшенная круглым столом. Это обязательный атрибут всех подобных кают – именно такой стол, он показывает, что здесь не приказы отдают, а решение ищут, общаясь на равных.

– Ага, – негромко произносит Линь Петрович, наш координатор. – В первую очередь благодарю пару Ирины и Фанга, на время работы вам присваивается единичка.

Это награда – нас ведущей группой назвали. Интересно, а за что? Наверное, за то, что обнаружил мой напарник. Это очень ценно для меня – такое наименование. Но и коллеги ничуть не сердятся, вон Валера по-доброму мне улыбается, значит, все в порядке. Очень не хочу огорчать ни друзей, ни коллег, и они это, кажется, понимают.

– Сейчас мы выйдем в пространство Форпоста, – говорит нам товарищ Самоцветов. – Первая группа перейдет на звездолет кхраагов по нашей договоренности и сразу же начнет работу.

– И Хэн? – интересуется Фанг, повернувшись к квазиживому с эмблемами экспертно-технической службы.

– Да, – кивает куратор. – Будьте очень внимательны и осторожны, – серьезно произносит он. – Все может быть совсем не таким, каким кажется.

– Это логично, – соглашаюсь я, в задумчивости обращаясь ко внутренней мне, но дар молчит.

Я творец, как и все ка-энин, но дар у меня слабенький, знать о себе почти не дающий, поэтому никто не возражал против того, что я в академию «Щита» пошла, а не закончила обязательное обучение в «творцах». Так Академия Творения неофициально зовется, и все, имеющие дар, должны в ней отучиться, чтобы случайно ничего в мире не сломать.

На самом деле, совсем немного времени прошло от момента, когда появились первые творцы у людей, до нынешнего, когда все рождающиеся дети – одаренные, но Человечество приспособилось, поэтому всем комфортно и совсем не страшно. Но вот я особенный случай, мой дар раскрываться почему-то не захотел. Он есть, но и как будто нет. По этому поводу я в детстве даже плакала… Мамочка, правда, объяснила, что плакать не надо, потому что она меня любит. И папочка тоже, а дар… Ну и что, жили же без него?

Рука в руке

Илая

Ефия с утра в школе какая-то необычная. По-моему, ей хочется плакать, но мне ничего не говорит почему-то. Мы сидим рядом на уроке, а я вижу, как дрожат ее конечности, которыми она судорожно стило сжимает. Наверняка что-то произошло, только как узнать, что именно? У нас сейчас счет, на котором я сосредоточиться не могу, так меня состояние подруги беспокоит, просто до невозможности. Стоит уроку закончиться, и я, даже о брикете забыв, не даю ей никуда уйти, образно говоря, припираю к стене.

– Что случилось, Ефия? – интересуюсь я. – Скажи, что?

– Ты почувствовала, да? – грустно произносит она, всхлипнув. – Мама… заболела.

Это приговор. И она знает это, и я знаю. Если заболеешь, то будет долгая растянутая смерть, ведь на работу не дойти, а кто не идет на работу, не получает брикет. Без брикета смерть, поэтому надо сейчас что-то придумать. Но сначала я беру всю свою порцию и почти силой заталкиваю в рот подруге, которая совершенно точно отдала брикет маме.

Вылечить мы ее не сможем, нет у нас таких знаний, но сейчас самое страшное – ее голод и невозможность на работу ходить. Мама Ефии работала в теплице: работа рутинная, и справиться с ней кто угодно может. И тут я понимаю, о чем думаю. На самом деле уйти из школы нельзя – за это может быть наказание, и серьезное. Брикет не отберут, но нам точно не понравится. С другой стороны, у подруги болеет мама, и я просто не могу ничего не делать. Тяжело вздохнув, поднимаюсь из-за стола, утаскивая пораженно замершую Ефию за собой. Ну, ногами перебирает, конечно…

– Илая, остановитесь, – звучит спокойный голос учительницы. – Куда собрались?

Обреченно вздохнув, я поворачиваюсь к ней.

– У Ефии заболела ма… сестра, – едва успеваю поправиться я. – Значит, у нее нет брикета, и она… – я всхлипываю.

– И ты решила?.. – помогает мне она.

– Поработать вместо нее в теплице, – уверенно произношу я. – Чтобы у них был брикет, и…

– И мама твоей подруги не умерла, – грустно кивает мне учительница. – Хорошо, укутывайтесь, я пойду с вами.

Ой, это получается, мы сейчас не убегаем из школы, а просто нас учительница сопровождает! Это очень хорошая новость, она бы заставила меня улыбнуться, но в последнее время мне почему-то все тяжелее это сделать, как будто что-то давит на конечности, не позволяя их поднять в улыбке. Впрочем, учительница и сама все отлично понимает, по моим ощущениям.

Мы закутываемся, при этом я проверяю Ефию – как она, а она меня, а затем мы уже и из школы выходим. Учительница идет впереди, защищая нас от ветра, а мы вслед за ней. Тут всего-то школу обойти надо, потому что теплица к ней примыкает. Мороз ожидаемо прихватывает лицо, замораживая, кажется, даже глаза, но я терплю, потому что нужно дойти. И вот дверь теплицы открывается, впуская нас внутрь.

– Девочки поработают вместо… – наша учительница, имя которой я постоянно почему-то забываю, объясняет двоим почти взрослым дядям, зачем мы пришли.

Нас неожиданно легко пускают внутрь, объясняя, что нужно делать, а я задумываюсь: показался ли мне этот полный жалости взгляд одного из них? Работа довольно простая: надо проверить все корешки, затем пройтись специальным прибором, как камень выглядящим, по ним. Если камень останется зеленым, то ничего делать не надо, а если пожелтеет, то на помощь звать. С этой работой и одна может справиться, поэтому у Ефии задача перекопать грядку. Мы раздеваемся почти полностью, тут очень тепло, и вот это ощущение нежданного тепла меня чуть ли не усыпляет, но я, конечно же, держусь.

Если с жалостью на нас посмотрели не просто так, то значить это может что угодно. То, что мама Ефии обречена, мы обе знаем. Просто брикет даст ей возможность пожить подольше, а там, может, организм справится… Но что-то мне подсказывает, что нет. Есть у меня внутреннее ощущение беды, и тот факт, что мы сейчас работаем, никак на чувства не влияет. Вот кажется мне, что нас специально допустили для того, чтобы папа вернуться успел…

Интересно, а папа возьмет Ефию? Я его очень-очень попрошу, чтобы просто с ней не расставаться, потому что сестренка одна погибнет. Хоть и не бывает такого, чтобы совсем одну оставили, но кто знает… Очень я о ней беспокоюсь. А работа, несмотря на то, что очень простая, утомляет просто очень сильно. Уже и в глазах потихоньку темнеет, ведь я свою треть брикета сестренке отдала. Я ее так давно про себя уже называю, и кажется мне это очень правильным.

– Перерыв, – туда, где мы работаем, входит кто-то из старших. Он протягивает нам с Ефией по маленькому стаканчику, над которым пар. – Попейте и отдохните немного.

Я осторожно принюхиваюсь, чувствуя, что пахнет брикетом. Но в стаканчике жидкость и, кажется, очень теплая. Интересно, что это? Я осторожно пробую, сразу же ощутив тягучую жидкость. Ой, это «выварка», она после приготовления брикетов остается, но обычно ее в младшую школу передают, чтобы малышей поддержать. По вкусу точно как брикет, но почему-то от нее есть хочется намного меньше, хотя в животе все еще пусто и грустно.

Мы отдыхаем в обнимку с Ефией, а я все думаю о том, как ей скажут. Я почти уверена в том, что ее мама уже все. Подруга начинает мне тихо рассказывать, причем с каждым ее словом моя уверенность только крепнет.

– Она позавчера заболела, – тихо всхлипывает Ефия. – Но никому не сказала. А вчера упала на улице, но ее поднял кто-то, только она не сказала кто…

– Наверное, кто-то хороший, ведь мы же все иллиане, – обнимаю я ее покрепче. Если вчера на улице падала, значит, сил совсем не осталось.

– Да… – тяжело вздыхает Ефия, прикрывая глаза. – Она сегодня не шевелилась почти, я с ней всю ночь… – ее голос прерывается, и моя хорошая горько плачет.

Она все понимает, даже лучше меня. А еще я осознаю вдруг, почему сестренка с мамой не осталась – та, наверное, заставила пойти в школу. Вот смогла бы я сидеть на уроках, зная, что дома умирает мама? А если бы это был Фаин? Я даже представлять боюсь, потому что от такого самой заболеть можно. Нельзя о таком думать, нельзя! Только как же выдержала Ефия? Как смогла? Но вскоре нам приходится возвращаться к работе, а ощущение беды и острого горя внутри меня уже заставляет дрожать.

И вот когда снова открывается дверь, я вижу Фаина. Папа смотрит на меня так, что я все сразу понимаю, кинувшись к сестренке, ведь ее мир сейчас рухнет. Не надо, папа! Не говори! Пусть еще хоть немного…

Фаин

На работе положены перерывы, вот в один такой ко мне Вилк приходит, он даже не мой начальник, а руководитель подразделения. Я посасываю маленький кусочек брикета, большую часть оставляя для Илаи. Я знаю, что для нее я папа, ведь и сам совсем недавно был на ее месте, а она для меня очень любимое мое чудо. Совсем немного нам жизни отмерено от вспышки до вспышки, потому надо любить детей так, чтобы эта любовь согревала их долгое время.

– Фаин, – обращается ко мне Вилк, заставляя открыть глаза, чтобы взглянуть на него, – тут такое дело…

Уже интересно. Точно не ругать он меня пришел, ибо конечности у него в движении, демонстрируя некоторое смятение. Интересно, что могло привести в такое состояние духа обычно спокойного иллианина? Может быть, произошло что-нибудь необычное? Любопытно, конечно, уже до невозможности, поэтому я демонстрирую внимание, ничего, впрочем, при этом не говоря.

– У твоей Илаи есть подруга, знаешь? – интересуется у меня Вилк.

– Ефия, – показываю я жест согласия.

– У нее сестра скончалась, – резко бьет он меня информацией. – Девочки думают, что она еще больна, но…

– Я возьму ее, не обсуждается, – подтверждаю я его мысли и прошу подробности. Очень мне важно узнать, что именно случилось.

– Еика поскользнулась у воды, – объясняет мне начальник. – Промокла, но смениться не успела – работа. Работает она в теплице, но либо не догадалась, либо еще что, но проходила так до вечера и простыла. Пару дней держалась, а сегодня… Ефия рассказала твоей, и они решили за ее маму поработать, чтобы был брикет. Дети же не знают…

Да, дети не знают, что, пока жив, даже если на работу не пришел – брикет будет. Нас слишком мало для того, чтобы быть жестокими зверями. Хотя встречаются, конечно, но именно такая жестокость у нас к сумасшествию приравнена, таких просто уничтожают. Мало нас просто, и дети наши очень важны. Ведь они – наша надежда на то, что однажды легенда станет реальностью и народ не канет в безвременье полностью.

Я слушаю о том, как две девочки отправились в теплицу, понимая: ради меня малышка сделала бы то же самое. Как можно не принять фактически ставшую ей сестрой потерянную девочку, у которой рухнул весь мир. Она еще сама этого не знает, но ее мира больше нет, и только Илая сможет удержать от гибели. Нам известны такие случаи…

– Ты иди к ним, я зачту тебе смену, – вздыхает Вилк. – Посиди с детьми пару дней, брикеты я выдам.

– Спасибо! – благодарю я показывающего себя настоящим иллианином старшего. – От души просто!

– Иди, – показывает он улыбку, а в глазах тоска.