Во всяком случае, и в письмах, и в романах он неоднократно описывал этот поиск и то разочарование, к которому он неизбежно приводил. «Почему это было так? Что это был за тягостный недостаток или потеря – если это был недостаток или потеря – в его собственной жизни?» – писал он в романе «О времени и о реке». «Почему при его яростном, горьком и ненасытном голоде жизни, при его неутолимой жажде тепла, радости, любви и общения, при его постоянном образе, который пылал в его сердце с детства, …он уставал от людей почти сразу же, как только встречал их? Почему ему казалось, что он выжимает из их жизни всю теплоту и интерес к нему, как выжимают апельсин, и тут же наполняется скукой, отвращением, тоскливой нудностью, нетерпеливой усталостью и желанием убежать, настолько мучительным, что его чувство превращалось почти в ненависть? Почему именно сейчас его дух был полон этого яростного волнения и отчаяния против людей, потому что никто из них не казался ему таким хорошим, каким должен быть? Откуда взялось это импровизированное и непоколебимое убеждение, которое крепло с каждым отказом и разочарованием, – что зачарованный мир находится здесь, вокруг нас, готовый протянуть нам руку в тот момент, когда мы решим взять его себе, и что невозможное волшебство жизни, о котором он мечтал, которого жаждал, было отторгнуто от нас не потому, что оно было призраком желания, а потому, что люди были слишком низменны и слабы, чтобы взять то, что им принадлежит?»

Иногда он находил мужчину или женщину, например профессора Бейкера, миссис Бернстайн или Максвелла Перкинса, которые были достаточно замечательны, чтобы выдержать этот первый натиск его пристального внимания, и казались подходящим «образом силы и мудрости… с которым можно было бы соединить веру и силу его собственной жизни». Тогда его охватит великий прилив сил, радости и уверенности: он будет буквально боготворить своего друга, провозгласит его или ее превосходство на весь мир и отдаст все ведение своей жизни в его или ее руки, повторяя, как заклинание: «Если ты будешь рядом со мной, все будет хорошо». Однако он никогда не мог успокоиться, пока глубоко не проникал в характер человека и не определял, в чем его суть: казалось, он всегда искал недостатки, хотя горячо надеялся, что не найдет их. Но мужчины и женщины, которым он поклонялся, в конце концов, были всего лишь людьми, и когда он наконец находил в них недостатки, то испытывал горькое разочарование и чувство, что его предали. «Я вижу на них все бородавки и болячки, – писал он в неопубликованном отрывке из романа «О времени и о реки», – все подлости, мелочности и пустяки… и ненавижу эти увечья в них в десять раз более жестоко и горько, чем если бы я видел их в людях, которых я не знаю или которые мне безразличны».

После этого начался период его попыток вырваться из общества, вызвавший столько ран. Из-за своей эмоциональной насыщенности Вулф не мог легкомысленно отстраниться от изжившей себя дружбы, как это делает обычный человек. Вместо этого он чувствовал моральную обязанность объяснить причины своего разочарования неполноценному другу. Иногда, как в случае с профессором Бейкером, он просто излагал свои претензии в письмах, которые никогда не отправлял по почте: иногда, как в случае с миссис Бернстайн, он высказывал их лицом к лицу в сценах яростного осуждения: иногда, как в случае с Максвеллом Перкинсом, он и писал, и говорил об этом, бесконечно, пока тот в отчаянии не воскликнул: «Если вам нужно уйти, уходите, но, ради всего святого, не говорите об этом больше!».

Однако, несмотря на все эти бесконечные объяснения и обвинения, друзья Вулфа, например, миссис Бернстайн и Максвелл Перкинс, были обычно повергнуты в состояние недоумения и шока его решением порвать с ними. Они все еще были преданы ему, и после постоянного общения с его жизненной силой, эмоциями, юмором, его огромным талантом и его основной добротой и благородством перспектива жизни без него казалась им невыносимо скудной и тонкой. Но если они пытались держаться за него, его одолевала своего рода клаустрофобия дружбы и «желание сбежать, настолько мучительное, что оно превращало его чувство почти в ненависть». Цитируя его любимые слова Мартина Лютера, он должен был покинуть их, он «не мог поступить иначе». Только после того, как он добился свободы от этих слишком тесных отношений, их можно было свести к какой-либо норме: первое чрезмерное поклонение герою и последующее слишком жестокое разочарование уравновешиваются друг другом, а заключительное высказывание состоит из отстраненной, ностальгической благодарности и любви.

Ибо сильнее «поисков отца» и полностью вытеснив их в последний год жизни, Вулф испытывал потребность расти, и расти в полной свободе. «Моя жизнь, более чем у кого-либо из моих знакомых, приняла форму роста», – писал он в своем «кредо» в конце книги «Домой возврата нет». И снова в письме Перкинсу от 15 декабря 1936 года: «Все мои усилия на протяжении многих лет можно описать как попытку постичь мой собственный замысел, исследовать мои собственные каналы, открыть мои собственные пути. В этих отношениях, в попытке помочь мне открыть, лучше использовать эти средства, которые я стремился постичь и сделать своими, вы оказали мне самую щедрую, самую кропотливую, самую ценную помощь. … Что касается помощи другого рода – помощи, которая пыталась бы сформировать мою цель или определить для меня мое собственное направление, – то я не только не нуждаюсь в такого рода помощи, но если бы я обнаружил, что она каким-либо образом вторгается в единство моей цели, или пытается каким-либо фундаментальным образом изменить направление моей творческой жизни – так, как, как мне кажется, она должна и обязана идти – я должен оттолкнуть ее как врага, я должен бороться с ней и противостоять ей всеми силами своей жизни, потому что я так сильно чувствую, что это окончательное и непростительное вторжение в единственную вещь в жизни художника, которая должна быть удержана и сохранена в неприкосновенности. … Я наконец-то открыл свою Америку, я верю, что нашел язык, я думаю, что знаю свой путь. И я буду воплощать в жизнь свое видение этой жизни, этого пути, этого мира и этой Америки, на пределе своих сил, на пределе своих возможностей, но с непоколебимой преданностью, целостностью и чистотой цели, которой никто не должен угрожать, изменять или ослаблять».

Этот сборник писем Вулфа рассказывает его собственными словами историю его взросления и открытий. Трагедия, конечно, в том, что эта история осталась незавершенной – его смерть в возрасте тридцати семи лет оставила нам возможность лишь строить догадки о том, к чему бы он мог прийти, будь он жив.

Письма

Маделейн Бойд

Гарвардский клуб

Нью-Йорк

8 января 1929 года

Дорогая миссис Бойд:

Сегодня вечером я получил ваше письмо из Парижа – оно было отправлено из Гарвардского клуба в Париж, Мюнхен, Вену и обратно. Я был готов написать вам в любом случае – я вернулся сюда в канун Нового года и уверен, что с тех пор звонил вам не менее десяти раз. В двух случаях я разговаривала с вашей горничной, оставил свое имя и попросил ее передать вам.

Миссис Бойд, я ужасно взволнован этой книгой. Я дважды виделся с мистером Перкинсом, и, если только я не сошлел с ума, они решили напечатать мою книгу. Впервые я увидел его на следующий день после Нового года – тогда мне показалось, что в этом мало сомнений, но вчера он подтвердил намерения. Я сказал ему, что хотел бы получить какие-то конкретные новости – что есть один друг, с которым я хотел бы поговорить. Он сказал, что я могу идти вперед; по его словам, они «практически договорились». Я сказал ему, что мне нужны деньги, и он ответил, что они дадут мне аванс. Не сердитесь на меня – я не говорил о деньгах; я попросил его дать для меня столько, сколько он сможет, и он сказал, что сможет дать 500 долларов, и что это необычно для первого романа.

В «Скрибнерс» прекрасно понимают, что вы – мой агент и что я ничего не буду делать, ничего не подпишу, пока не увижу вас. Я также хочу увидеться с адвокатом мистером Мелвиллом Кейном. [Для утверждения контракта перед его подписанием]. По вашей просьбе я посылаю вам письменное заявление, уполномочивающее вас быть моим агентом. Все, что было сказано в «Скрибнерс», я не могу изложить в коротком письме – я должен увидеть вас и поговорить с вами, – но они были удивительно щедры, как мне кажется, в том, что они готовы напечатать мою книгу. Конечно, я должен приступить к работе, и работать усердно, но у меня есть очень четкое представление о том, что мне нужно – они сделали очень подробные заметки, и мы их обсудили.

Мистер Перкинс велел мне немедленно приступить к работе, и я пообещал предоставить пересмотренную первую часть через десять дней. Он сказал, что через несколько дней я получу письмо от «Скрибнерс» – полагаю, дела должны вестись именно так. Мне кажется, миссис Бойд, в этом нет никаких сомнений.

Конечно, я прекрасно понимаю, какую огромную роль вы в этом сыграли, и если я разбогатею, ничто не доставит мне большего удовольствия, чем видеть ваше процветание. (Я полон энергии и надежды – я знаю, что мне предстоит большая работа, но с такой поддержкой я смогу сделать все. Хотя это деловой вопрос, я не могу не испытывать к вам теплых чувств, и я надеюсь, что мы оба будем процветать.

Это все на сегодня – уже за полночь, а я еще не ел. На другом листе бумаги я напишу заявление, в котором уполномочу вас быть моим агентом. Когда и где я могу с вами встретиться? Я уже почти потерял надежду застать вас дома.

Я снял квартиру на Западной 15-й улице, 27 (2-й этаж – телефона пока нет). Вы можете позвонить или написать сюда, в Гарвардский клуб, и оставить письмо. Я ничего не буду делать, пока не увижу вас.

Максвеллу Перкинсу

Гарвардский клуб

Нью-Йорк

9 января 1929 года

Дорогой мистер Перкинс:

Я получил ваше письмо сегодня утром и только что пришел с беседы с миссис Мадлен Бойд, моим литературным агентом.

Я очень рад принять условия, которые вы предлагаете мне для публикации моей книги «О потерянном» [Условия издания книги «О потерянном» («Взгляни на дом свой, Ангел»), предложенные в письме мистера Перкинса от 8 января 1929 года, заключались в авансе в размере 500 долларов и роялти в размере 10% с первых двух тысяч проданных экземпляров и 15% со всех последующих]. Миссис Бойд также полностью удовлетворена.

Я уже работаю над изменениями и правками, предложенными в книге, и передам вам новое начало приблизительно на следующей неделе.

Хотя это должно быть только деловое письмо, я хочу сказать вам, что с радостью и надеждой ожидаю своего сотрудничества со «Скрибнерс». Сегодняшний день – день вашего письма – очень важный день в моей жизни. Я вспоминаю о своих отношениях со «Скрибнерс» с любовью и преданностью, и надеюсь, что это начало долгого сотрудничества, о котором у нас не будет повода сожалеть. Мне предстоит еще многому научиться, но я верю, что справлюсь с этой задачей, и знаю, что во мне живёт гораздо лучшая книга, чем та, которую я написал.

Если у вас есть ко мне какие-то вопросы до нашей следующей встречи, вы можете обратиться ко мне по адресу: Западная 15-ая улица, 27 (2-й этаж, задняя дверь).

9 января 1929 года Вулф заключил контракт с издательством «Скрибнерс» на публикацию романа «О потерянном». Три дня спустя он написал письмо миссис Робертс на шестидесяти пяти страницах, в котором поблагодарил ее за жизнерадостное письмо в начале января. Вулф дал полный отчет о событиях, приведших к принятию и публикации «Взгляни на дом свой, Ангел», и рассказал о своих последних приключениях в Европе.

Маргарет Робертс

[Написано на конверте рукой миссис Робертс: «Мейбл, не вздумай потерять это письмо»]

Гарвардский клуб

Нью-Йорк

Суббота, 12 января 1929 года

[на верхней строчке]

Это ужасно длинное письмо – я хромой, и стал как тряпка, – мне жаль людей, которым придется читать это письмо, и жаль бедного дьявола, который его написал.