Лежалось мне неплохо, только сучок какой-то в бок давил. Руку протянула и ахнула. Ручка тощенькая, пальцы тонкие, и кольца моего любимого с аметистом нет. Мама на окончание института подарила. Молодая рука, девичья, без признаков маникюра. Пошевелилась, мне на лицо косичка упала рыжая. Я красилась, но в благородный каштановый!

Дышалось мне легко, сердце не болело, стучало ровненько, что не могло не порадовать. Если отбросить всякие сомнения в своем здравом уме, то получаюсь я попаданка. Видно, душ стало отходить столько, что не успевают они в мировом потоке перерождаться, только глаза закрыл в одном мире, в другом уже открываешь. Только, вроде бы, я не должна ничего помнить?

Повертела головой, вторая косичка упала. Вокруг ветки и листья. Может, у меня ушки мохнатые, и я лиса-оборотень? С чего бы человеку под кустом лежать? Ушки оказались человеческие, холодные. Коленки тонкие, платье невнятно-коричневое, длинное, передник серый клетчатый, ботинки грубые, на шнуровке.

Над ухом лязгнуло, мужские грубые голоса изрыгали брань. Кто-то стонал и охал. Я прислушалась. Брань была скучная, без изюминки, но информативная. Кто-то (много непечатных слов) обрезал постромки и вскачь умчался (много непечатных слов), пешему конного не догнать, значит, стражу (много непечатных слов) приведет. Кнутом этот кто-то нехороший владел на уровне бога, троих снес одним ударом, нанеся страшные раны, глаз выбил четвертому, что и вызвало в стройных разбойничьих рядах разброд и шатания. Зато им досталась повозка и вторая лошадь. Но в повозке только мешки с сеном, чуток провизии, да сундук с платьями.

С платьями? Я навострила уши. Вряд ли тот, кто орудовал кнутом, носил платья. Стало быть, это мое имущество? Я куда-то ехала, с кем-то. И на нас напали. Я спряталась, а кто-то ускакал. Вопросов возникло больше, чем ответов. Но выползать и требовать свой сундук назад как-то не хотелось. Мужики, кряхтя, что-то делали. А, оттаскивали ствол с дороги.

С ними мне точно не по пути. Повозку развернули, раненые и ругающиеся разбойники полезли в повозку, подхлестнули лошадь и потрюхали вдаль.

Полежала еще немножко. Птички развели свои трели, значит, все спокойно.

Выползла из-под куста, отряхнулась машинально. Осмотрела себя. Девушка, тоненькая, как прутик, белокожая и рыжая. Носик на ощупь коротенький, губки пухлые, а вместо щечек впадинки. Недоедала, что ли, девушка? В черном теле держали? Судя по длинному платью из грубой ткани, занесло меня в средневековье. Я затосковала. Почему не в космос, к отважным звездным командорам? Пусть бы с хвостами и синей кожей? Что я тут делать буду, если в Средние века рыжая девка – по умолчанию ведьма? Да и не ролевик я, никогда меня эта эпоха не привлекала. Мракобесие, антисанитария, безграмотность и жуткие казни. Я лучше телевизор посмотрела бы. Анимал Планет, про морских обитателей.

Огляделась. Кругом лес густой. Тропинка в траве чуть намечена, изрыта сапогами, вот след повозки, вот кровь на дороге. Если бревно лежало тут, значит ехали мы направо. Собственно, это пока все сведения. Я же не следопыт. Лес люблю теоретически, как городской житель, причесанный, с дорожками, без комаров и клещей, но с кофейными киосками, сахарной ватой, пирожками и мороженым. И чтоб связь ловила. А тут, наверное, и звери хищные водятся? И захотят мной пообедать? Палку, что ли, какую выломать?

Я присмотрелась к ровному стволику молодого деревца. Жалко ломать. Ни топора, ни ножа, в кармане передника только булавка приколота да платок. Примем, как рабочую гипотезу, что девушку везли устраиваться на службу. Явно ведь не знатная барышня: платье добротное, но невзрачное, и практичный передник сословие выдает. Но и не крестьянка точно, ладошки узкие, гладкие, явно к тяжелой работе не приучена, ни вилами, ни лопатой ей орудовать не приходилось.

Белье меня в тупик поставило, как у кустика присела. Все мои рассуждения поломали панталончики. Тонкие панталончики с кружевами. Откуда? У бедной девушки и белье должно быть простое, без затей. Кстати, в те века трусов вовсе не носили, барская роскошь. Чулки вязаные шерстяные, вроде длинных гольф, над коленками завязаны тесемкой. Любовник подарил? А не везли ли меня куда подальше, пока живот на нос не полез? А как узнать?

Помахивая палкой, шла я потихоньку по лесной дорожке, покусывая травинку и поглядывая на небо да на деревья. Стемнеет скоро, надо приглядывать дерево пошире да поразвесистей.

С топотом навстречу вылетел взмыленный конь. Я взвизгнула и села прямо на дорожку. Да как же я не услышала то? Как отвлеклась?

С коня свалился огромный мужик с бородой.

– Лотта, детка! Живая! Не сгубили тебя ироды проклятые! – мужик меня рывком поставил на ноги и ощупал. – Спасла Секлетея-заступница!

Одет был мужик даже щеголевато, по средневековым меркам. Сапоги, плотные брюки, кафтан с чеканными пуговицами, поверх теплый овчинный жилет, сукном крытый. Широкий кожаный пояс, на поясе нож и сумка.

– Давай подсажу, племяшка. Придется охлюпкой ехать, без седла, лошадь-то упряжная, да нет у нас другого выхода. Вернулся косточки твои собрать, смотрю, ты идешь и в облаках витаешь, как всегда.

Глава 4

Сочла за лучшее промолчать. Мужик посадил меня, как на скамейку, на широкую лошадиную спину, сам взгромоздился, использовав пенек, и мы поехали.

– Испугалась, поди, Лотти?

– Так испугалась, что не помню ничего, – подтвердила я. – Куда ехали, зачем.

– Знамо дело, от испуга-то, – кивнул мужик и стал мне все рассказывать о моей жизни. Будто картинки за, мелькали у меня перед глазами и многое становилось ясным и понятным. В монастырь меня вез дядька Теренс на вечное поселение. Потому что у меня кровь порченая, от бабки-ведьмы доставшаяся. Он сильно не одобрял мои умения, но я им с теткой много пользы принесла, потому и решили они меня спасти от костра и от магистра.

В монастырь мне не хотелось. Но погибнуть в лесу хотелось еще меньше.

Поэтому я не рыпалась, внимательно слушала дядьку, на ус мотала его поучения. Через сутки показался монастырь. Мощная стена с бойницами, с зубчатым краем, с воротами, утопленными между двух башен. Я только и успевала головой вертеть. Интересно же!

Ворота нам даже не открыли, малую калиточку отворили. Кое-как дядька коня завел, и самому пригнуться пришлось. А я ничего, спокойно пошла. Мощеный чистый двор был пуст, ни стражи, ни привратника. Наверное, со стены нас увидели да калитку открыли не руками, а механикой. Я читала про такое. Изнутри окошки малые решетками забраны, да двери узкие на разном уровне, смешные, у какой две ступеньки, какая с площадкой вровень, а какая вниз утоплена. Лесенки узенькие, без перил, только ногу поставить, разбегаются в разные стороны, углы из стен выступают, то тупые, то острые, балкончики по типу французских: дверь в стене, и только решеточкой загорожена, чтоб не упасть.

Дядька показал, где обычно вставал, откуда тюки с товаром забирал.

Заскрипела одна из дверей, вышла тетка в сером облачении и белом платке. Дядька в поклоне согнулся, и меня по затылку шлепнул.

– Матушка Нисимина!

– Почтенный Теренс!

Пока дядька общался с монашкой, я все по сторонам глазела. Под крышами химеры каменные, водостоки в виде драконьих пастей, прутья решеток мордочками собачьими оканчиваются, есть на что поглядеть. Вдруг одна химера мне подмигнула и язык высунула из пасти. Я ей тоже язык показала, само собой. Машинально.

– Вот племянница моя, Лотта, – прогудел дядя, а я так и замерла с языком наружу, краснея. – С головой у нее не все в порядке, но девочка добрая, прилежная, примите Секлетеи ради, не дайте пропасть безвинной душе!

Дядька открыл сумку, достал и протянул кошелек. Не особо толстый. Кошелек тут же исчез в широких рукавах серой хламиды.

– Доложу настоятельнице, – кивнула монашка. – Ты, Теренс, ступай в странноприимный покой, переночуешь там. Повезло тебе. Завтра поедет до Самбуны знатная нира, что молилась у нас, чтоб дитя зачать, попрошу, чтоб тебя в обоз взяли.

– Премного благодарен, матушка! – обрадовался дядя. – В Самбуне у меня деловой партнер, я с тканями, как обычно, через десятинку и вернусь, только повозку новую куплю. В стражу сообщу, что завелись тут лихие людишки, пусть графу отпишут, да выловят их.

– То дело нужное, да пребудет благословение с тобой, почтенный Теренс. Девица Лотта, со мной иди, – приказала монашка.

Мы зашли внутрь, дверь тяжело захлопнулась за мной, отрезая от солнца, пения птиц и вольного воздуха. Монашка быстро пошла по коридору раздавая распоряжения другим монашкам в черных хламидах. Коня обиходить, послать работника с ведром воды и сеном, принести гостю еду и тюфяк с одеялом. Мы миновали несколько однообразных беленых коридоров с редкими узкими дверями, прошли еще один внутренний двор, окруженный галереей с колоннами. Откуда-то сбоку неслось протяжное хоровое пение.

– Ты петь умеешь? – спросила матушка Нисимина.

– Так – точно не смогу, – ответила уклончиво. Я-то в детстве в музыкалку ходила, в хоре пела, на гитаре играла, а вот Лотта вряд ли. Не проверяла, а дядька ничего не сказал.

– Умеешь ли ты шить, вышивать, белье метить?

– Что? Это как? – спросила осторожно, не сообразив, о чем спрашивают. Метить? Метки на белье, когда вышивают инициалы, при сдаче белья прачкам. У каждого дома стиральная машинка, зачем такое уметь? А раньше да, платки метили, белье, рубашки. Да не просто буквы, гербы вышивали целые! Делать нечего было людям!

– Читать-писать умеешь ли? – вздохнула монашка.

– Не знаю, – во-первых, не знаю, какой тут язык, а во-вторых, учили ли Лотту читать, еще вопрос. В школу она точно не ходила, таких воспоминаний не мелькало.

– Рисовать?

– Не пробовала, матушка, – я умею, и неплохо, а вот умела ли Лотта? Вряд ли ее тетка стала бы оплачивать такое непрактичное занятие, как рисование. Да и красок не было в продаже, каждый художник себе краски химичил по собственным рецептам, на яйце, на масле, добавляя растительные или минеральные красители.

Монашка постучала в дверь пошире прочих, с тонкой резьбой. Две ступеньки вверх, коридорчик направо и одинокий табурет в углу.

– Посиди тут, – монашка вошла в следующую комнату.

Я села и вытянула усталые ноги. В животе бурчало, но про еду они как-то забыли, даже умыться не предложили с дороги.

– Зайди! – раздалось минут через десять.

Комната вовсе не была аскетичной. Атласные занавеси, ковер на полу, резная мебель, деревянные панели. Кудрявые подсвечники и напольные часы с маятником. Часы меня обрадовали. Не совсем уж отсталые, значит, средневековье достаточно продвинутое, век четырнадцатый-пятнадцатый. Опять же, ткани явно не в ручную ткали, явно фабричная выделка. Первые мануфактуры в Италии тогда и возникли.

Зажженный камин меня обрадовал, я сразу протянула озябшие руки к огню и улыбнулась лежащей на дровах саламандре. Ящерка зевнула, свернулась клубочком и отвернулась от меня.

– Подойти сюда, дитя, – позвал ласковый голос.

Я подошла. Неловко поклонилась. Ну, не умею я кланяться! Не учили. Может, надо было реверанс исполнить?

– Какой коровник, о чем вы, Нисимина? – Укоризненно сказала матушка- настоятельница. – Какая из нее скотница? Ее ветром шатает.

Аббатиса восседала за столом в шуршащей лиловой рясе, у нее было очень молодое лицо, совсем без морщин, очень белое, с бледными золотистыми веснушками.

«А настоятельница у нас тоже рыжая», – весело подумала я.

На столе лежал кошелек моего дяди. Наверное, вклад за меня, сообразила я. Кого попало в монастыри не брали. Это ведь не богадельня, а коммерческое предприятие, большое хозяйство, оно доходным должно быть. Монахиня должна принести монастырю деньги, земли, имущество. Меньше принесет, больше будет трудиться. В коровнике, свинарнике, птичнике, на огороде. Работы всем хватит.

– Тогда птичник! – развела руками монашка. – В прачечной она не справится, сил не хватит, на кухне работниц хватает, она ведь совершенно ничего делать не умеет! Посмотрите на ее руки.