– н-Нет, к-конечно, – выдавливаю сквозь слезы, вызывая у боксерика улыбку. Впервые искреннюю по отношению ко мне, отчего я даже на мгновение забываю о боли.

– Вот и славно! Видишь, ты в норме, – продолжает он всячески отвлекать. – Все отлично. Сейчас пойдем к врачу, и будет вообще заебись. Позволишь, заверну руку в полотенце?

Он быстро распускает боксерские бинты, бросая их куда-то на стеллаж, а затем стягивает с шеи полотенце и застывает, дожидаясь моего кивка.

До меня поздно доходит, что полотенце не первой свежести, но вариантов не так уж много. Идти через весь клуб, заливая его кровью совсем не хочется. И без того уже отличилась.

Соприкосновение раны с фроте заставляет дернуться и зашипеть кошкой от острой боли, тут же сменяющейся ноющей. Всхлипываю и прикусываю нижнюю губу, чтобы вновь не разреветься.

– Шш-ш, я аккуратно, – заметив мои потуги, спешит успокоить Красавин и в самом деле оборачивает полотенце с такой осторожностью, даже бережностью, что вызывает странный трепет.

У Богдана Красавина очень крупные кисти рук, испещренные вздутыми венами, пальцы длинные, но совсем не тонкие, сбитые казанки и широкие ногтевые пластины с необработанными кутикулами.

Это руки, знающие, что такое серьезная физическая нагрузка, умеющие причинять боль, избивать и калечить, поэтому их забота и деликатность как-то особенно впечатляет и выглядит очень красиво.

– Готово, придерживай вот здесь, чтобы не размоталось, – аккуратно берет он мою здоровую руку и осторожно прикладывает к тыльной стороне замотанной в кокон, где болтается свободный край полотенца.

Несколько секунд мы стоим, соединив ладони и смотрим, будто впервые видим друг друга. Во взгляде парня плещется искреннее беспокойство и участие, оно каким-то непостижимым образом смягчает резкие черты лица, делая его таким по-мальчишески открытым, что сжимает что-то внутри сожалением. Ведь теперь я знаю, что там – под маской дерзкого-резкого скрывается кто-то, умеющий сопереживать и быть человечным.

Кто-то, кого мне не суждено по-настоящему узнать.

– Сильно больно? – словно в подтверждение моих размышлений спрашивает мальчик, и это цепляет за живое, потому что это участие временное, вынужденное.

– А ты как думаешь? – огрызаюсь раздраженно и отдергиваю руки, с вспыхнувшим вдруг, ноющим чувством в груди наблюдая, как холодеют горечавковые глаза и что-то меняется в лице: каменеет, покрываясь броней уже привычно-нахального выражения, с каким еще пару минут назад меня поливали дерьмом.

Осознание этого моментально возвращает все на свои места и слава богу! Исчезает риск очароваться, присовокупив к плотскому интересу сердечный. Уж что-что, а этого мне совсем не надо.

– Тогда пойдем, отведу тебя к штатному врачу, – поняв мои вполне однозначные сигналы, резюмирует Красавин, отступая на пару шагов.

– Не нужно, я поеду в больницу. Лишние разговоры мне ни к чему, – тоже возвращаю себе былой образ “гордой и неприступной”.

– Хорошо, я отвезу, – соглашается боксерик без лишних разговоров, только голос его окутан сумрачной напряженностью и взгляд такой, что спорить нет никакого желания, но мои желания касательно этого мальчика нерациональны, так что…

– Ни к чему, сама доеду.

– Я не спрашиваю, – прилетает безапелляционное, жесткое. Не дожидаясь ответа, боксерик бесцеремонно подхватывает мою Биркин и идет к двери. Когда он открывает ее нараспашку, чувствую себя застывшим олененком в свете фар.

Я не готова! Совершенно не готова!

Кажется, будто там сейчас собрался весь клуб и, стоит мне только выйти, начнет тыкать в меня пальцем.

“Поглядите на эту дуру! Мало того, что ничего не решила, так еще и выставила себя агрессивной, неуравновешенной истеричкой!”.

– Пойдем, здесь никого нет, прямо за поворотом запасной выход, – словно услышав копошение моих трусливых мыслей, поторапливает Красавин.

Судорожно вздохнув, киваю и, чтобы не передумать, спешу покинуть этот мини-Вавилон на двоих, где столкновение заблуждений, гордыня и неприятие было возведено в абсолют.

Пока иду, тревожно оглядываюсь по сторонам и пытаюсь хоть как-то привести себя в порядок, но это мартышкин труд. Все туфли в крови, рукав блузки тоже, юбку к счастью не задело, зато, что с макияжем – боюсь даже представить. Рука все также болит и сильно кровоточит, еще чуть-чуть и полотенце начнет протекать, только понимание этого заставляет прикусить язык и не настаивать на такси, да и пустующая парковка не вечна.

Однако, когда Красавин подводит меня к своей Буггати, не могу не возразить, представив реакцию сына, если он увидит, что я бросила здесь свою машину.

Если вернусь на ней, хоть как-то смогу отвертеться и что-то придумать насчет руки.

– Я не буду оставлять машину здесь, мой сын…

– Мой ассистент пригонит ее, куда скажешь, садись, – вновь отрезает Красавин. Обойдя свою серебристую красотку, он открывает передо мной дверь, и лицо у него не иначе, как с яркими субтитрами, ласково-принудительно заявляющее: “не сядешь сама – усажу!”.

Я бы, конечно, поспорила, но боль хорошо усмиряет гордыню. Сцепив зубы от безысходности и раздражения, пытаюсь нырнуть в это издевательство для раненых женщин в юбках и на каблуках под названием “салон спортивного автомобиля”, как лоб обжигает прикосновение мозолистой ладони, останавливая в паре сантиметрах от удара о среднюю стойку крыши.

– Аккуратнее, не хватало еще голову разхерачить, – страхуя для надежности еще и под руку, таки усаживает меня Красавин в свою машину, как ребенка.

– Поехали бы на моей и все было бы нормально. Что это вообще за машина такая: ноги выше головы? – ворчу, лишь бы скрыть затопившее с головой смущение и неловкость. Отпечаток ладони горит на лбу и внутри тоже все горит от мешанины эмоций.

Честно, лучше бы я, правда, расхерачила голову и забыла последний час своей жизни.

К счастью, до больницы добираемся в считанные минуты под какой-то сумасшедший панк-рок. Надо признать, никогда еще нарушение всех мыслимых и немыслимых скоростных режимов не вызывало у меня такого неистового одобрения, и дело вовсе не в сомнительном музыкальном вкусе боксерика, а вообще в нем самом…

Таком сосредоточенном, серьезном и совсем не однозначном. Бросившим ради неприятной ему тетки все свои дела.

Почему? Я бы очень хотела спросить. Но спросить, значит – заинтересоваться. Заинтересуешься – узнаешь, узнаешь – значит поймешь. А понимать мне ни к чему.

И, когда на порез накладывают швы, я смотрю на будущий шрам, будто перечеркнувший все мои линии жизни, и понимаю, что более яркого знака невозможно получить от судьбы.

Глава 13

Почему-то я была уверена, что боксерик не станет дожидаться меня. Ну, или мне хотелось, чтобы не дожидался. Так было бы всем проще.

Увы, “проще” – явно не случай Богдана Красавина.

Натянув кепку пониже, чтобы никто не узнал, он меряет широкими шагами больничный коридор, что-то бурно обсуждая по телефону, но заметив меня, быстро сворачивает разговор резким:

– Разберись там, я скоро буду.

Он сует мобильный в карман шорт и подходит ко мне.

– Как ты? Как рука?

– Жить буду, – пожимаю плечами и отвожу взгляд. Схлынувшие эмоции оставляют лишь разочарование и досаду. Все так по-детски глупо, что даже уже не смешно.

Грустно.

Грустно, когда в сорок лет пытаешься доказать мальчику на пятнадцать, а то и больше лет младше, что ты не такая и трамвая совсем не ждешь. В принципе, ничего уже не ждешь, вот только все равно волнуешься, как девчонка, и хочешь произвести хорошее впечатление.

Зачем?

Не хочу даже искать ответ. Нет в нем никакого смысла. Лишь стыд и расстройство за себя такую – нелепую, неуместную, глупую.

– Не нужно было дожидаться, – заявляю, как можно индифферентнее, чтобы, наконец, отвадить парня и прекратить проверять свои нервы на прочность, а психику на стрессоустойчивость. Но куда там, когда Лондонский мост уже рухнул?

– Я сам решаю, что мне нужно, а что – нет, – в очередной раз прилетает мне хлесткое, чисто мужицкое, вызывающее, как ни странно, отнюдь не раздражение, а улыбку. Так и хочется подразнить – “да ты же мамкин решала”, но тогда снова коса найдет на камень, а я еще от предыдущего раунда не отошла. Месяца два теперь не отойду, если не больше. Так что спасибо, но глупостей на сегодня, да и вообще достаточно!

– Решай, но я вызову такси, – не долго думая, ставлю точку здесь и сейчас, но не тут-то было.

– Считай, вызвала. “Богдан-такси” – лучшие поездки в городе. Каждый первый заказ – бесплатно, водитель с тупыми шутками идет в подарок, разве не здорово? – паясничает Красавин и, подмигнув, осторожно берет меня за запястье. – Не артачься, ты ведь хотела поговорить.

Мягкий, бархатный тон парализует, а понимание, что мальчик не такой уж и узколобый спортсменюга – что-то явно подметил, – вгоняет в панику. Не знаю, как реагировать и иду привычным путем.

– Мы поговорили, – отрезаю холодно.

– Разве? – уточнение по-прежнему звучит мягко, но в пристальном взгляде так и читается: “Ну, вот кого ты пытаешься обмануть?”.

Честно, сама не знаю, но смысла в разговоре больше не вижу. Его там в общем-то изначально и не было, просто я пошла на поводу у своей слабости, комплексах и, чего уж греха таить, тяге.

Необъяснимой, порочной, несбыточной, но такой, сука, сильной!

Единственное, что действительно стоит прояснить – это возможные слухи и вопрос, касательно Дениса.

Пусть Красавин и сказал, что с его стороны никаких инсинуаций не будет, все же мне надо убедиться.

Так я снова оказываюсь в салоне Бугатти и снова поражаюсь, насколько в ней неудобно.

– Просто нужно приноровиться и немного на ней погонять, тогда станет понятно, в чем прикол этой малышки, – поясняет Богдан и ласково проводит по рулю, будто эта “малышка” живая.

– Приноравливаться за такие деньги?

– Я люблю сложные задачи, – пожимает Красавин плечами и смотрит как-то так со значением, заставляя вновь отвести взгляд.

К счастью, больше никаких откровений не случается, “малышка” плавно срывается с места и мчит нас в Беверли-Хиллз.

Половину пути думаю, как начать-таки тот самый разговор, но так ничего и не придумав, просто рублю, как есть:

– Послушай, я понимаю, что у тебя обо мне сложилось какое-то свое мнение, но я бы не хотела, чтобы оно дошло до моего сына, как и всяческие домыслы насчет сегодняшнего инцидента.

– Не волнуйся. За слухи, конечно, отвечать не возьмусь, но от себя скажу, что ты предложила рекламное сотрудничество с твоим рестораном – вот и обсуждали моменты. Думаю, это вполне логично и приемлемо.

В целом, так оно и есть. План очень даже годный. Меня в нем смущает другое. Нет, не то, что Красавин знает про ресторан и поиски звезды для дня открытия.

Как Надя через свою явно бестолковую пташку нарыла информацию вплоть до размера достоинства, так и люди Красавина не зря едят свой хлеб.

Удивляет сам факт предложения.

– С чего вдруг такое благодушие? – не язвлю, просто спрашиваю и боксёрик, как ни странно, это считывает.

– Рекламные контракты на дороге не валяются, – шутит он, возвращая на лицо привычную усмешку. – Считай, это компенсацией за травму.

Тут бы надо бы остановиться, вопрос худо-бедно решён, но… Гребанное чувство справедливости!

– Ты не виноват, – отзываюсь тихо и, опустив взгляд, начинаю рассматривать все, что на глаза попадется, прекрасно осознавая, что ступаю на хрупкий, только-только схватившийся, лед.

– Я бы поспорил, но какой смысл? В любом случае, твоему мальцу незачем слушать всякий бред. Он не виноват, что его мать…

– Что его мать? – моментально вскидываюсь, будто ужаленная. Меня удивляет, как у этого парня за секунду получается перечеркнуть все не только на моей ладони, но и в душе.