Мальчик слегка прищуривается, уголок рта ползет вверх в ехидной и как будто бы все понимающей усмешке. Мне небрежно салютуют с явным ожиданием ответных действий и надо бы дать понять, что я здесь хоть и “по делу”, но не прочь поговорить, но увы…

К чему эта многоходовочка в обычном домино – неизвестно. Видимо, привычка усложнять себе жизнь сильнее здравого смысла. Не зря говорят, что она – вторая натура.

Фыркнув, будто породистая кобыла при виде тяжеловоза, отворачиваюсь и продолжаю свой путь, мысленно чуть ли не разбивая голову о ближайшую стену: “дура, идиотка, бестолочь!”. Мать мне даже польстила, тут не то, что не своего, вообще никакого ума нет.

Пока мы с тренером и прочим персоналом оформляем по всем правилам мою благотворительную акцию, обдумываю, как исправить ситуацию. В итоге так ни к чему и не придя, просто выхожу опять в зал.

Красавин отрабатывает удары на груше, сосредоточенно чередуя серии быстрых ударов с комбинациями, и я понятия не имею, как привлечь его внимание. Но, видимо, мое присутствие само по себе уже мозолит многим глаз.

Тот же чернокожий парень, что разговаривал с Красавиным до моего позорного бегства, подходит к нему и, хлопнув по плечу, что-то говорит со смешком. Богдан замирает в стойке, готовый к очередному удару и резко оборачивается на меня.

Кровь с размаху бьет в лицо, и я, глядя на веселящегося вовсю темнокожего, вдруг с ужасом осознаю, что, похоже, опоздала. Красавин, кажется, уже все растрепал.

Сглатываю тяжело и едва заметно киваю головой, чтобы подошел.

Теперь уж точно поговорить необходимо.

Мальчик, стремительно пересекающий разделяющее нас расстояние, похож на смерч. У него пружинистая, полная энергии и уверенности в себе, походка. Утерев пот с лица висящим на шее полотенцем, он останавливается в паре шагов от меня и, взяв у подбежавшего парня бутылку воды, начинает жадно пить, не отводя выжидающего взгляда.

– Надо поговорить, – выдавливаю из себя кое-как.

– Говори, – сделав последний, большущий глоток, выдыхает абсолютно не заинтересовано и вытирает припухшие губы тыльной стороной перебинтованной ладони.

– Наедине, – цежу с нажимом, краем глаза отмечая любопытные взгляды.

– Наедине – это без свидетелей или без трусов? – насмешливо уточняет поганец, вновь давая понять, что он обо мне и моих мотивах думает. Это цепляет за живое. Однако, я решаю промолчать, но промолчать с лицом, которое высказывает все быстрее Эминема.

– Ладно, пошли, – вновь посерьезнев и, что-то явно поняв, кивает Красавин. Он на ходу бросает бутылку обратно своему, судя по всему, ассистенту со словами “сейчас вернусь” и ведет меня куда-то.

Через пару минут меня затаскивают в каморку со всяким спортивным инвентарем на стеллажах. Я в шоке оглядываюсь и от возмущения несколько секунд глупо открываю рот. Свет тускло мигает, грозясь ни сегодня – завтра перегореть. Мрак по углам интимно обнимает комнатушку, и это выглядит жутко… волнующе.

– Ты издеваешься? – оторопело изрекаю я, услышав щелчок замка.

– Ты ведь хотела наедине, – индифферентно пожимает плечами Красавин и, облокотившись на стеллаж напротив, провокационно добавляет. – Что бы это ни значило…

Что ж, несмотря на вспыхнувшее бешенство, не могу не согласиться.

Куда может зайти разговор неизвестно: похоже, диапазон от постели до травмпункта не исключен, как бы стыдно не было это признавать даже на крошечную долю секунды.

Молчание затягивается на добрых пару минут. Удушливое, напряженное и вместе с тем томное. Оно кружит голову, смущает и бесит до нервной дрожи.

Я никогда не умела правильно интерпретировать свои чувства, принимать их, выражать. Всегда все каким-то неведомым даже мне самой образом переворачивалось с ног на голову: забота превращалась в упрек, смущение – в гнев, любовь – в раздражение, желание – в холод. Я привыкла обороняться, привыкла быть начеку и прятать себя настоящую, чтобы никто больше не смог задеть и добраться до самого уязвимого, но Богдан Красавин почему-то играюче, с легкостью разбивает наносное, минуя все барьеры. Он забирается прямо под кожу и дергает там что-то своими провокациями.

Вот и сейчас его неотрывный взгляд, полный снисходительного веселья, поднимает со дна моей души мутную взвесь из злости и протеста.

К черту! – решаю одномоментно. Никаких оправданий! С какой еще стати я буду что-то доказывать зарвавшемуся щенку? Кто он вообще такой, чтобы судить? Тем более, судить со своей порочной, шкурной колокольни, навешивая ярлыки!

– Все рассмотрела? Или мне покрутиться? – издевательски осведомляется боксерик, заставляя меня задрожать от утихнувшего было бешенства. – Я в принципе не против, но время – деньги, а у меня ещё…

– Сколько? – прерываю очередной поток уничижительной иронии, иначе, клянусь, меня увезут отсюда в наручниках. Руки так и чешутся от жажды насилия, и чтобы занять их, лезу за кошельком – так будет нагляднее.

– Серьезно? – вырывается у щенка смешок. А мне вдруг тоже становится как-то так злорадно от понимания, что мальчик сам дал возможность поставить его на место.

– Ну, время же деньги, – поясняю ехидно, отвечая ему тем же превосходством во взгляде, коим он осыпает меня со встречи в ресторане.

– По-твоему, я это имел…

– Мне плевать, что ты там имел, а что – нет. Сколько? Тысяча, две? Какой у чемпионов поминутный тариф? Давай, не стесняйся, “мамочка” выпишет чек.

На мгновение у Красавина взлетает бровь, но уже в следующее он разражается тихим, бархатным смехом.

– Я тебя не пойму: то строишь из себя нетакуську, то включаешь суку. У тебя месячные?

Вот это он зря. Хочешь довести женщину до убийства – спиши все на красные дни.

– О, дорогой, пытаясь меня понять, рискуешь сломать мозг.

– Ну надо же, со мной разговаривает кубик Рубика, – тянет он насмешливо и, оттолкнувшись от стеллажа, подходит почти вплотную, обдавая терпким запахом разгоряченного физической нагрузкой мужчины. Он не противный, но слишком интимный, личный, слышный даже под слоем отдушек и это в очередной раз смущает. Я не хочу знать запах этого мужчины, не хочу, чтобы он заставлял меня чувствовать себя неловко и возбужденно. Эта близость плавит нервы, коротит и вгоняет в лютый стыд, а боксерик меж тем чувствует себя прекрасно в моем личном пространстве. – Имей в виду, – склонившись надо мной, опаляет он предупреждением, – я пытался его собрать однажды. А потом просто взял молоток, раздробил и собрал в нужном мне порядке.

Что сказать? Верю. Такой и раздробит, и соберёт, и ещё скажет, что стало лучше. Но в том, собственно, и беда. Слишком много в моей жизни было горе-конструкторов. Всё ломали, ломали, ломали… А лучше не становилось, только больнее.

Поэтому больше я никому не позволю. Хватит с меня!

– Какой упрямый мальчик, – тяжело сглотнув под пристальным взглядом, скалюсь с ядовитой издевкой, – смотри, молоток искать не утомись.

– А ты ещё не поняла? – возвращает боксерик издевательски-двусмысленную ухмылку, и выдыхает прямо в губы вкрадчиво. – «Мальчик» и есть молоток.

Я должна бы рассмеяться от столь пафосной ахинеи, но в исполнении мальчика это звучит на восемь оргазмов из десяти. Меня бросает в жар, и становится окончательно очевидно – пора последовать Надиному совету и найти мужика для здоровья. А то совсем кукуха отлетает.

– И почем у нас “молотки” нынче? – бесшумно выдохнув, возвращаю маску язвительной суки.

– Ты щас прикалываешься или реально позвала меня, чтоб обсудить куплю-продажу?

– А что, слишком прямолинейно для вашей звездной тусовки? Или надо было через менеджера?

– Пиздец! – смеется он неверяще и, наконец, отстраняется. Аминь, раунд выигран.

– Чем-то недоволен? – продолжаю давить, нащупав ту самую точку. – Разве в ресторане побежал за мной не сам?

– Ебать, ты догадливая! – парирует Красавин все еще насмешливым тоном, но видно, что желваки так и ходят раздраженно ходуном. Задело мальчика. И следующая фраза это только подтверждает.

– Короче, я сваливаю. На хуй такой базар! Ни поболтать с ней, ни потрахаться бесплатно. Ты людям всем платишь за то, что они на тебя внимание обращают или это конкретно у меня на лбу написано что-то эдакое – лижу за хлеб, трахаюсь за воду? Знаешь, а ты мне сначала даже понравилась, пока не погнала дичь…

– А ты мне сразу показался узколобым спортсменюгой. Впрочем, когда постоянно получаешь по голове, хочешь – не хочешь, приходится мыслить шаблонами, верно?

– Ай, щас вот больно было! – театрально хватается он за сердце и также наигранно щерится, вопрошая. – Че так завелась вдруг? Любишь всем нравиться или снова игра в нетакуську?

Наша перепалка становится все больше похожа на битву двух мужиков, которые сражались за расположение барышни, а в итоге она выбрала вино.

– Психология не твое, малыш, так что угомонись, – решаю, что пора поставить точку в этом бессмысленном противостоянии. – Можешь думать, что хочешь. Главное – языком не трепи – это, собственно, все, что я хотела сказать.

– Мм, вон оно что. Мамочка испугалась, – растягивает Красавин гласные с довольной ухмылкой. – Боишься, что сыночка-корзиночка узнает…

– Слушай сюда, – мгновенно вспыхнув, подаюсь к нему сама, готовая вцепиться в горло, – моего сына даже не смей приплетать, иначе…

– Что? – бросает с вызовом, откинувшись полностью на стеллаж, будто подначивая. – Что ты сделаешь? Выкатишь мне стандартный набор богатенькой сучки, которой отказали? Сломаешь карьеру, челюсть, ноги… что там еще?

– Я тебе ничего не предлагала, чтобы ты отказывал – это, во- первых, а во-вторых, повторяю последний раз, держи свои фантазии при себе и язык тоже!

– Тогда не торчи на меня, как мартовская кошка и твоему пацану не придется выслушивать каждого второго о том, как его мамка просится на член!

Это звучит настолько грубо, мерзко и унизительно, что стоит представить Дениса в эпицентре подобных сплетен, как перед глазами встает пелена животной ярости, разум отключается, и я сама не понимаю, как взмахиваю рукой.

Рывок и вместо жгучего шлепка острая, разрывающая ладонь боль.

Будто со стороны слышу свой крик и, ничего не понимая, с ужасом смотрю на хлынувшую кровь.

Глава 12

Это, однозначно, шок. Перед глазами ненадолго темнеет, и я, словно погружаюсь в какой-то вакуум, где есть только пульсирующая болезненными рывками ладонь и острый, окровавленный штырь на стеллаже.

Что ж, травмы явно стоит ожидать, когда пытаешься врезать профессиональному боксеру, у которого уклон отработан до автоматизма. Спасибо, что в обратную не дал!

– Твою мать! – заставляет меня прийти в себя ошарашенный возглас вынырнувшего откуда-то исподнизу Красавина.

Он подскакивает ко мне с глазищами по пять копеек и, взглянув на мою руку, шокировано открывает рот, но тут же берет себя в руки. У меня же едва родимчик не случается при виде глубокого пореза с широко разошедшейся по краям кожей. Кровь не просто бежит, а заливает пол, сбегая быстрыми, липкими струйками по предплечью, пачкая мои туфли, блузку, да все вокруг.

Задрожав, начинаю панически хватать ртом воздух и всхлипывать от дикой боли. Ощущение, будто штырь прорвал мышцы и сухожилия до самых пястных косточек.

Эта мысль вгоняет меня в еще больший ужас, воздуха перестает хватать, а глаза разъедает пеленой слез.

– Тихо – тихо, ничего страшного не случилось, все хорошо, – оценив в мгновение ока ситуацию, подбадривает Красавин, не позволяя мне скатиться в истерику.

Какое, черт возьми, хорошо! У меня ладонь напополам! – хочется мне закричать, но в попытке выдавить из себя хоть слово, начинаю плакать взахлеб, как маленькая девочка.

– Шш, – осторожно обхватив меня за плечи и слегка присев, чтобы быть чуть ниже, настойчиво ловит Красавин мой взгляд и успокаивающе приговаривает, как мантру. – Смотри на меня, детка. Вот так, умница! Дыши. Все в порядке, все хорошо. Просто крови много, а так – ерунда, царапина. Ты же мне веришь? Веришь?