– Как минимум, очень агрессивная женщина, – сглаживает он, явно дразнясь, но мне все равно не по себе от собственных вспышек гнева.

Что вообще со мной происходит?

Я, конечно, не самый спокойный человек, но до рукоприкладства доходила лишь в крайних случаях бессилья. Разве это было оно?

– Извини, не знаю, что на меня нашло, – шепчу едва слышно. Извиняться перед пацаном, наговорившим кучу гадостей – не самая приятная вещь, но и реагировать так – слишком.

Я ожидала насмешек на свое признание, но Красавин вновь удивляет.

– Все правильно на тебя нашло. Я заслужил, погнал херню. Извини, просто…

Я поднимаю взгляд в ожидании чего-то важного, но Красавин, усмехнувшись, качает головой.

– Неважно.

Я хочу возразить, однако вовремя прикусываю язык, заставляя себя смириться, ибо так оно в сущности и есть – неважно.

Важен лишь мой сын, дочь и ресторан. Беда в том, что с двумя из трех пунктов Красавин готов подсобить.

Просто так, потому что ему не чуждо сострадание и судя по всему, принципы, которые он столь яростно отстаивал уже какую встречу подряд.

Если так вдуматься, это достойно уважения. Однако, как хорошо, что Бугатти, хоть и не самая удобная машина, но крайне быстрая, и вдуматься, как следует, не хватает времени.

Минуя пост охраны, мы подъезжаем к моему дому, и Красавин, впечатлившись, присвистывает.

– Не слабо.

Стоит, наверное, просто поблагодарить и ретироваться. Но желание разрядить напоследок атмосферу и таки оставить о себе крошечку приятного впечатления, видимо, всегда будет со мной.

– Что, уже жалеешь, что отказался быть содержанцем? – насмешливо бросаю, отстегивая ремень безопасности.

Красавин смеется.

– В точку, – салютует он с усмешкой.

– А все уже, все, – развожу руками, улыбаясь в ответ.

Мы смотрим друг другу в глаза, и я вновь ощущаю это странное чувство, пробегающих между нами разрядов. Что ни говори и под чем ни маскируй, а напряжение либо есть, либо – его нет. Между нами было. Сейчас и при каждой встрече. Пусть со знаком минус, притаившееся, давящее, набухающее почти до разрыва, но есть. В этой застывшей тишине, в оставшейся недосказанности, в пламени прожигающих друг друга глаз. Бурей, штормом, стихийным бедствием.

– А что так, больше не нравлюсь? – слышу, будто сквозь вату.

– Дорого обходитесь, молодой человек, – беру себя в руки и, как ни в чем не бывало, помахав перебинтованной рукой, покидаю салон. Чувствуя одновременно легкость и необъяснимую горечь.

– Ну, ты кажется можешь себе позволить, – прилетает мне в спину не то шутливое, не то серьезное.

– Могу, но не хочу, – парирую тихо, не оборачиваясь, и спешу скрыться в доме, четко осознавая, что все, как раз-таки, наоборот.

Утро следующего дня начинается ни свет ни заря со звонка курьера.

Кое-как продрав глаза, растрепанная, заспанная, с тканевой маской на лице стою в халате-кимоно и пытаюсь понять происходящее, пока курьеры заносят в дом один букет за другим.

Пионы, ирисы, розы, гортензии, лилии, альстромерии, ромашки и бог знает, что еще начинает благоухать на весь холл, превращая его в подобие цветочного магазина. У меня рябит в глазах от обилия красок. Спросонья сообразить, что за бедный художник чудит получается с трудом.

Слава богу, он оказывается предусмотрительным товарищем и свой “миллион роз” поясняет карточкой с лаконичным: “Не знал, какие ты любишь, поэтому, чтоб наверняка. Выздоравливай! И как насчет примирительного ужина?”.

От понимания, что вся эта цветочная вакханалия дело рук Красавина, меня охватывает такая всеобъемлющая радость, что не могу сдержать улыбку и желание, как дурочке покружиться от умиления и красоты.

Знаю, совершенно глупая реакция для женщины моего возраста, которой уже положено принимать подобные пассажи спокойно, с толикой снисходительной благосклонности. Но мне слишком давно, а может быть и никогда, не дарили цветов просто, чтобы порадовать, а не потому что так положено, так надо.

Можно я хотя бы раз побуду простой, как три рубля, дурочкой и порадуюсь, что кто-то заморочился, чтобы произвести на меня впечатление? Впрочем, не “кто-то”, а он, именно он… Этот дурной, но искренний в проявлении своих эмоций мальчишка.

Пусть начали мы не очень хорошо, но тем, наверное, и слаще ощущается сегодняшнее утро. Психологи наверняка в голос бы прокричали, что это что-то из разряда нездорового, но мне, если честно, пофиг.

Здоровое, нездоровое – все одно: несбыточное, невозможное. Но вот сейчас, в данный конкретный момент безумно приятное.

Выпендрежник! – с улыбкой качаю головой, глядя на красочное, ароматное море.

– Ого, в честь чего цветник? – возвращает меня в мою совсем не красочную реальность ломающийся голос Дениски.

Вздрогнув, будто меня застукали за чем-то постыдным, моментально натягиваю привычную маску сдержанной отстраненности и суетливо поправив халат, безбожно вру собственному сыну второй день подряд:

– Да это строительная фирма прислала извинения, чтобы я поскорее поправлялась. Ну, и совет директоров, менеджеры – в общем, все по чуть-чуть.

Мое вранье и актерская игра не выдерживают никакой критики, но какое счастье, что подростки в четырнадцать слишком зациклены на себе, чтобы обращать внимание на то, что происходит вокруг, а тем более, с родителями. Вот и Денис не заморачивается. Просто кивает и, подняв большой палец вверх, идет на кухню.

Я облегченно выдыхаю и в который раз дивлюсь, насколько все в жизни относительно: в одно мгновение пренебрежение задевает за живое, в другое – становится спасением.

На мой вчерашний рассказ о травме руки на стройплощадке ресторана, сын отреагировал примерно также, разве что палец вверх не поднял и на том спасибо. Такое отношение, конечно, здорово задевает, но, как говорится, нет худа без добра. Было бы куда хуже, начни Денис задавать вопросы, ответов на которые у меня самой нет.

Весь вечер, лежа на кровати под тихое бормотание телевизора, я думала о Богдане Красавине и наметившихся переменах в наших отношениях. С чем это связано? Поменял ли боксерик свое мнение обо мне? Понял ли, что произошло недопонимание и никто не собирался делать ему сомнительные предложения? Или он просто переживает за мальчика-подростка, на которого могут обрушиться грязные сплетни? Последнее кажется маловероятным для плейбоя с самомнением с пожарную каланчу, но вчерашний день с успехом показал и доказал, что Богдан Красавин – нечто большее, чем поверхностный, разгульный образ звездного спортсмена. Он глубже, гораздо глубже. Осознание этого безумно манит. Нас же женщин медом не корми дай только разгадать какие-нибудь тайны, а уж от мужских не удержит ни одна сила. Но я пока держусь.

Это «пока» длится пару утренних часов, которые я посвящаю обычной рутине: приготовлению завтрака сыну, двадцатишаговому бьюти-уходу, йоге с ограниченным комплексом упражнений и завтраку с Надей.

Монастырская все два часа не перестает кудахтать над моей рукой и допытываться подробностей, но я хоть и мастер по танцам на одних и тех же граблях, на сей раз урок-таки выучила.

Извините, но разговор про приглянувшегося мужика чреват причинением такого добра, что не унести. Да и у меня накопились кое-какие свои вопросы: перво-наперво, что за пташку такую Наденька послала собирать информацию, что Красавин взбеленился до тихого бешенства.

Как оказалось, пташка – визажист и по совместительству какой-то посредник в сфере интимных услуг, вроде бы через нее зачастую устраиваются многие встречи очень богатых со знаменитыми, поэтому нет ничего удивительного в том, как Богдан воспринял интерес к своей персоне.

Монастырская, конечно же, начинает божиться, что она думать не думала о такой стороне вопроса, будучи просто в приятельских отношениях с пташкой, а мне хочется побиться головой об стол.

Боже, за что мне это?

Хорошо, что все более – менее разрешилось, и теперь можно… А, собственно, ничего не можно!

С этой мыслью еду в офис, слушая какую-то заунывную классику, пока от моего “не можно” не раздается звонок.

Глава 14

Несколько долгих секунд я сижу и слушаю ускоренный стук своего сердца, колеблясь – брать или не брать трубку, но в конце концов, любопытство пересиливает, да и поблагодарить бы не мешало.

– Слушаю, – набравшись-таки смелости, отвечаю на звонок.

– Получила цветы? – без лишних расшаркиваний, переходит Красавин сразу к делу, а у меня от этого глубокого, чуть хрипловатого голоса озноб пробегает по коже.

– Получила, – направляю всю свою Арктику в лаконичный ответ, но боксерику до фонаря.

– А чего не позвонила? – продолжает, как ни в чем не бывало допрос. Меня это слегка бесит.

– А должна была?

– Ну, хотя бы из вежливости.

А вот это справедливо и заслуживает честного признания.

– У меня нет твоего номера.

– Да ну? Неужели твой информатор не продал? – тянет Красавин насмешливо, тут же заставляя пожалеть об искренности.

– Мы возвращаемся к старым качелям? – уточняю настороженно, задумавшись, а так ли все поняла?

– А мы с них сходили? – следует разочаровывающий ответ.

– Я кладу трубку, – предупреждаю, не видя больше смысла в этом разговоре.

– Подожди – подожди! Цветы-то хоть понравились?

– Понравились. Но твое “наверняка” не сработало.

– В смысле?

– Моих любимых там не оказалось.

– Кто бы сомневался. И какие мы любим?

Вопрос явно с издевкой, поэтому отвечать не особо-то и хочется, тем более, что-то такое личное.

– А зачем тебе знать?

– Любопытство, – бросает боксерик коротко и тут же насмешливо добавляет. – Удовлетворишь?

Мне хочется возмутиться и послать его к черту, но это будет выглядеть до смешного по-ханжески.

– Сибирские Огоньки, если тебе это о чем-то говорит, – парирую с надменной прохладцей.

– Говорит, – следует дразнящий смешок. – Все-таки я оказался прав, любишь ты быть нетакуськой.

О, Господи, дай мне сил!

– Я кладу трубку.

И в самом деле кладу, не зная, что тут еще можно сказать.

Ставлю на беззвучный режим и довольная, сама, правда, не знаю, чем иду на очередной совет директоров.

На волне взбудроженного настроения ко мне приходит парочка дельных идей, позже мы обсуждаем их с командой креативщиков. К себе в кабинет возвращаюсь уже ближе к обеду и вижу кучу пропущенных вызовов.

Пометавшись, решаю все-таки перезвонить. Любопытство, чтоб его!

– Что ты хотел? – начинаю также без предисловий.

– Ты в курсе, что твои Огоньки занесены в красную книгу?

– И что? Ты уже слился? А как же любовь к сложным задачам? – сама не понимаю, куда меня несет, но несет.

– Уела, – раздается теплый, кашемировый смех. – Так что насчет примирительного ужина?

– Зачем? – не вижу смысла ходить вокруг да около, но у Красавина иные планы.

– А разве мы не заключаем рекламный контракт?

– Не смеши, у меня веганский ресторан.

– И что? Думаешь, среди спортсменов нет ваших адептов?

Нет, но зачем это все, тем более, если с тех самых качелей мы не спрыгнули?

– Думаю, это лишнее. И вообще мне надо работать…

– Подожди. Давай так, если я подгоню тебе твои Огоньки, то мы пойдем на ужин. Что скажешь?

Что скажу?

Скажу, что мне под сраку лет, но, похоже, юношеский азарт из этой сраки так и не выветрился. Иначе не знаю, как объяснить короткое:

– Дерзай.

– Отлично, готовь платье, детка! – следует самоуверенный ответ, после чего Красавин сбрасывает вызов, а у меня в душе бразильский карнавал начинает свое шествие. Двухэтажные платформы с перемазанными блестками голыми танцорами и танцовщицами весело шелестят перьями под оглушительную музыку предвкушения.

Мне интересно, что мальчик придумает или точнее, как он выкрутится, потому что в это время года достать цветущие Сибирские Огоньки просто невозможно, будь ты хоть трижды звездой, хоть Господом-богом.