Соткана солью (страница 12)
За день я перебираю все мыслимые и немыслимые варианты, но так толком ничего и не придумываю.
Домой мчусь на всех парусах, уверенная, что Красавин так просто не сдастся. В конце концов, претендентами на чемпионский титул становятся не за красивые глаза, а за быстроту мышления, упрямство, силу воли, мастерство и прочее-прочее- прочее.
Боксерик обязательно что-нибудь придумает. Но вот что?
Предполагать решение практически невозможных задач – бесполезное занятие, когда не можешь похвастаться ни богатой фантазией, ни творческим подходом к делу. Прикинув так и сяк, понимаю, что скорее сломаю свой рациональный мозг, чем что-то докумекаю.
Впрочем, зачем оно мне надо? Пусть боксерик думает, а я либо удивлюсь, либо… Разочаруюсь, наверное. В конце концов, как бы там ни было, ожидания есть.
Затаенные, нервные, томительные. Они нарастают с каждым днем, пока на исходе четвертого мне не поступает звонок от курьерской службы.
Честно, я уже даже приготовилась к букету цветов, не цветущих в это время года, но Богдан Красавин… Ну, красавчик он, что тут еще скажешь?! Превзошел все мои даже невозможные ожидания.
Двухметровая картина в стиле романтизм с полыхающим полем Огоньков у подножия тайги, будто кадр прямиком из моего детства, когда родители отправляли меня на месяцок погостить к прабабушке, живущей в селе неподалеку от тайги, и я носилась по горящему оранжевым пламенем полю, распустив свои рыжие кудри, пока бабуля не начнет зазывать на ужин, крича на всю деревню: “Огонечик, айда исть!”.
Вспоминая сейчас, с уверенностью могу сказать, это было лучшее время в моей жизни. Смешливое, вкусное и такое свободное, что даже не передать.
А потом, по мере взросления, простецкое “исть” высмеяли и искоренили, кудри безжалостно обкорнали в ровное, волосок к волоску каре, буйный рыжий сменился на степенный каштановый, умерла бабуля, и все в моей жизни стало такое: степенное, чванливое, выхолощенное. Огонечик быстро истлел и забыл, что когда-то вообще горел.
И только сейчас, глядя на знакомый до боли пейзаж, внутри что-то вновь загорается крошечной искоркой и чувством, будто я снова там, где повсюду ненавязчивый аромат разнотравья, ветер в волосах и непередаваемый вкус счастья, от которого расцветает на губах робкая улыбка, а в сердце – щемящая до слез благодарность.
И пусть мальчик даже не догадывается, какой на самом деле бесценный сделал подарок, я всегда теперь буду смотреть и помнить, что он подарил мне кусочек моего детства, кусочек беззаботной меня.
От созерцания картины отвлекает зазвонивший сотовый. Видимо, поговорки не зря придумали. Как говорится, вспомнишь солнце – вот и лучик. Насмешливое “боксерик” на дисплее доказывает это с успехом.
Втянув с шумом воздух, чувствую, как меня слегка начинает мандражить. Мысленно закатываю глаза. Это же надо – трястись от звонка сопляка! Но ничего поделать с собой не могу. Волнуюсь. И хоть смейся тут, хоть плачь.
– Слушаю, – отвечаю, собравшись с мыслями и силами, в разговоре с Красавиным они, однозначно понадобятся. Уже проверено.
– Ну, че? Зачет? – как всегда без лишних расшаркиваний, интересуется эта босота по части манер. Качаю головой, а губы сами по себе складываются в улыбку, но признать, что меня очаровывает неотесанность боксерика – да ни за что!
– Не “че”, а “что” – это, во-первых… – начинаю душнить, но меня на подлете нагло подстреливают.
– Ага, ты уже говорила.
– Но тебе, что об стенку горох, верно?
– Ты же не “мамочка”, чтоб меня поучать. Или она все-таки? – лукаво тянет Красавин, грамотно расставляя ловушку.
И вот что тут скажешь? Уделал.
– Зачет, – отвечаю коротко и по всем фронтам, на что прилетает насмешливое:
– Хорошо съезжаешь с темы.
– По-моему, как раз-таки, въезжаю, – отзываюсь с улыбкой, получая, как ни странно, удовольствие от этой незатейливой пикировки с элементами саркастичного флирта.
– Ты прямо фанат риторики, я смотрю.
– А ты что-то против имеешь?
– Я вообще пока еще ничего не имею, – дразняще иронизирует Красавин, заставляя меня покраснеть, как девчонку, особенно, когда недвусленно добавляет. – Так что будь готова к восьми послезавтра, я за тобой заеду.
– А ты не разогнался ли, случаем? – пытаюсь его осадить, в надежде скрыть вспыхнувшее смущение напополам с возмущением, но следующая фраза начисто лишает меня всякой возможности сопротивляться.
– Я и так лет на семь опоздал, надо наверстывать.
– На семь? – смеюсь, не скрывая, что думаю о столь неприкрытой лести, но Красавин в самом деле молоток отбойный.
– На пять? – естественно, как дышит, уточняет он и тут же сокрушенно тянет. – Блин, так и знал, что промахнулся.
– Ой, иди ты! – не выдержав, отмахиваюсь и, господи, лыблюсь во весь рот, будто у нас в самом деле не пятнадцать – семнадцать лет разницы, а всего лишь пять и непонятно, в какую сторону.
Хорошо, что мальчик меня не видит, иначе плакал бы образ “умудренной опытом деловой женщины”.
Не знаю, как у этого парня так получается, но он подобно глобальному потеплению заставляет таять мои арктические льды, угрожая всей душевной инфраструктуре.
Кое-как взяв себя в руки, договариваюсь о встрече уже в ресторане. Не хватало еще, чтобы Денис обнаружил своего кумира у ворот нашего дома, вопросов не оберешься. Красавин, конечно, таким раскладом не очень доволен, но меня это мало волнует. Другое дело – картина. Помявшись, благодарю за нее, и нехотя, признаю, что это даже лучше, чем цветы.
– Рад, что ты оценила, – отбросив шутливый тон, произносит боксерик абсолютно серьезно и в очередной раз разбивает все стереотипы в моей голове, добавляя. – Цветы – это просто цветы, знак внимания, который засохнет и забудется. А картина – зеркало, в нем так или иначе найдешь что-то свое.
Что ж… Никогда бы не подумала, что спортсмен его возраста способен мыслить на темы, выходящие за примитивные рамки “телки-тачки-бабки”.
Знаю, мой снобизм – совершенно ни в какие ворота и, если тут кто и мыслит шаблонами, то это явно не Красавин. Но, как говорится, в своем глазу бревна не видно.
Озадаченная, хочу высказаться и даже извиниться, но, заслышав голос вернувшегося с тренировки сына, наскоро прощаюсь, мысленно обещая себе, оставить на грядущем ужине всякую предвзятость и взглянуть на парня просто, без социально-материальных призм.
Кивнув самой себе, иду на первый этаж, чтобы уделить внимание Денису, но сталкиваюсь с ним на лестнице, да так и застываю под взбешенным, полным ненависти взглядом, от которого внутри все переворачивается и начинает в ужасающем предчувствие дрожать.
– Сынок? Что-то случилось? – спрашиваю осторожно.
– Случилось! Ты случилась! – выплевывает Денис, проносясь мимо. – Вечно только все портишь!
Он вихрем уносится в свою комнату и с оглушительным грохотом закрывает дверь, а я, застыв, с нарастающей паникой понимаю, что все, чего я так боялась, кажется, сбылось.
Меня начинает тошнить и колошматить, как припадочную.
Что делать? Куда бежать? Как объясняться?
Наверное, я бы впала в банальную истерику и наломала еще больше дров, но у меня начинает звонить телефон. Не глядя отвечаю, и слышу голос, который с удовольствием бы еще лет десять не слышала.
– Лара, че у вас там происходит? Мне Денис щас звонил, просил срочно забрать его. Что случилось? – с явной претензией вопрошает мой бывший муж, доводя нервное напряжение до апогея.
Господи, только вот Долгова мне до полной кучи не хватало!
Глава 15
– Ничего не случилось! – огрызаюсь, не в силах придумать что-либо ещё. Да и просто потому, что меня бесит этот осуждающе-обличающий тон.
Что, понимаешь ли, происходит? Смотрите-ка на него – образцовый папаша выискался! Тебе ли вообще рот открывать?!
Нет, я все понимаю: он – отец, он беспокоится, но лучше бы он так переживал, когда со своей Настенькой куролесил.
Конечно, своя рубашка ближе к телу, но как-то уж слишком быстро забылись собственные косяки.
– Ты не можешь без истерик, да? – бросает Долгов в своей типично-снисходительной манере, мол, как же сложно с неадекватной женщиной адекватному мужчине.
Что-что, а газлайтить меня у Сереженьки всегда получалось отменно.
– То есть это я позвонила и начала со старта на повышенных тонах допытываться, что к чему? – саркастично интересуюсь у этого умника, едва сдерживаясь, чтобы не послать по известному маршруту. Выяснять отношения, которые себя изжили еще двадцать лет назад, у меня нет никакого желания, да и сил тоже.
– Боже, – страдальчески вздыхает Долгов, а у меня лицо непроизвольно кривится, стоит только представить выражение наглой морды. Он же продолжает распыляться. – Короче, у меня нет времени. Ты можешь без вот этого цирка объяснить, что с ребенком? Или мне приехать и выяснить все самому?
– Сережа, – доведенная до трясучки, цежу сквозь зубы, – не доводи меня, пожалуйста. Я не знаю, кем ты там себя сейчас позиционируешь в новом браке, но напомню, в нашем ты был папой, который видел детей в лучшем случае на выходных, но чаще, когда они уже спали, либо, когда еще не проснулись. Так что не надо тут корчить из себя не бог весть…
– Я работал! Зарабатывал вам на все, что вы сейчас…
– Я знаю и никогда не забываю! Спасибо тебе за это! Но и ты, будь добр, не забывай, пока ты зарабатывал, с детьми двадцать четыре на семь была я! Я их вырастила, воспитала, разделила с ними все моменты их жизни, поэтому не надо сейчас выставлять меня какой-то левой тетей.
– Я не выставляю, но ребенок позвонил мне и потребовал забрать от… цитирую: “этой позорной мамаши”. Что я, по-твоему, должен думать?
Тяжело сглатываю вставший в горле острый ком и, прикрыв динамик, даю себе пару секунд, чтобы справиться с подступившими слезами и ноющей, сжимающей за грудиной, болью.
Чудовищное разочарование и обида в очередной раз разбивает сердце, но кого это волнует? Детям можно все, мать ведь простит и забудет, и плевать, что там у нее в душе творится.
И да, конечно, прощу. Поплачу, пообижаюсь сама с собой, а потом забуду, не требуя ничего взамен. Но это невыносимо больно, сколько ни напоминай себе, что материнство – битва, победить в которой, увы невозможно.