Пытаюсь проанализировать, с чего вдруг такой всплеск в моей меланхоличной душе, я ведь не из лесу вышла и это далеко не первый мужчина, оказывающий мне знаки внимания, но ответы в духе – необъяснимо, но факт. Вся соль, наверное, в том, что из лесу, будто вышел боксерик: его подкаты настолько прямолинейные, вызывающие, дикие, что больше похожи на стеб. Вполне вероятно, мальчик просто смеется над нелепой теткой, а я сижу – не дышу. Правда, никак не пойму, чем обязана.

Ну, посмотрела разок… Ладно, может два, но разве это повод? Уверена, с такой фактурной внешностью на него постоянно пялятся, но отдуваюсь почему-то я. Или он со всеми так себя развязно ведет?

Честно, не удивлюсь.

Сидит же вон с девчонкой и еще успевает чего-то там подмигивать. Кобелина. Осознание этого резко отрезвляет и вызывает неприязнь, на волне которой сама не замечаю, как вновь начинаю смотреть.

Мальчик что-то увлеченно рассказывает, жестикулирует, а потом так заразительно смеется, что некоторые люди раздраженно оглядываются на него, но при виде озорной, мальчишеской улыбки, невольно начинают улыбаться сами и, как и я, диву даваться – создает же природа!

Весь его вид – эстетический выстрел в голову. И вот сижу я с дыркой между глаз. Пуля в голове пульсирует одним словом – “опасно”, но я, как приколоченная, все равно смотрю.

Богдан Красавин – не зря Красавин, и дело не в чертах лица и потрясающей фигуре. Парень настолько яркий, раскованный, что свобода и обаяние сочатся из него неудержимым потоком, как и сексуальность. Такая дикая, необузданная, манящая, затмевающая все вокруг настолько, что я даже не сразу понимаю, что меня ловят с поличным.

Вздрагиваю испуганно, но невероятным усилием воли подавляю паническое желание отвернуться, и отвести взгляд. Это выглядело бы слишком жалко и нелепо для взрослой, абсолютно незаинтересованной, уверенной женщины, коей я себя презентую людям.

В конце концов, взрослые, уверенные женщины не поджимают трусливо хвост, а твердо держат удар.

Поэтому глаза в глаза. Упрямо, со злостью загнанного в угол и в то же время с вызовом не признающего это, человека, всем своим видом, будто говоря: “Ну, смотрю, и что? Вот что ты мне сделаешь?”.

Мальчик явно только такой реакции и ждал, приподнимает насмешливо бровь, мол: “А ты уверена, что хочешь узнать?”.

Уголки его рта едва заметно дрожат в намеке на улыбку, но он небрежно слизывает ее, пройдясь кончиком языка по чувственным губам. Этот жест неосознанный, без пошлого умысла, но меня все равно ведет.

Хорошо, что приносят заказ и можно уйти с поля боя достойно. Чего я закусила удила, если честно, не ясно, но имеем то, что имеем.

Сорокалетнюю тетку, залипшую на молодом парнишке.

Бесподобно, что еще сказать? Думаю, самое время выпить.

Осушаю бокал в три глотка, не чувствуя вкуса, и прошу наполнить еще. Анри, если и удивлен, виду не подает, рассказывает что-то о каком-то новом ресторане в Париже, а я продолжаю делать вид, что увлеченно слушаю.

Алкоголь сразу ударяет в мозг чемпионским хуком, и ситуация уже не кажется неприглядной.

Подумаешь, игра в гляделки. В конце концов, смотреть – не трогать, хотя то, что спутница мальчика начинает что-то замечать и периодически оборачиваться, коробит.

Я десятки раз была на ее месте и знаю, каково это.

Становится вдруг противно и стыдно. Что я вообще делаю? Нельзя так себя вести. Мы люди, а не животные. Мало ли к кому влечет, что теперь упасть и начать совокупляться посреди ресторана, наплевав на всех?

Я вообще-то по делу сюда приехала – оценить конкурентов, обсудить несколько возникших идей, а в итоге что?

Анри распинается за двоих, а я методично напиваюсь и плавлюсь от горячего внимания молодого самца. Нормально?

– Надо освежиться, – прервав Анри на полуслове, поднимаюсь из-за стола. Мой инвестор тут же галантно поднимается следом в знак вежливости, и от этого становится еще паршивей. Мужики, которые мне обычно импонируют, вряд ли бы до такого додумались.

И вот думаешь, почему мои вкусы всегда настолько примитивны? Передо мной мужчина – почти идеал, но нет, снова на те же беспардонные грабли.

Спрашивается, и чего тебе дуре великовозрастной неймется, куда тебя несет? Но я на трезвую-то голову не очень понимаю свои порывы, а теперь и вовсе.

В туалет врываюсь на такой скорости, что дверь ударяется об стену. Кто-то явно забыл про стоппер и скоро пожалеет об этом. На стене теперь красуется небольшая вмятина, но меня это мало заботит.

Подхожу к зеркалу и смотрю на свое отражение. С виду все чинно и благородно: каштановое каре волосок к волоску, макияж тоже, будто только из-под кисточек визажиста, единственное, что выдает мое взвинченное состояние – лихорадочный блеск глаз, но за это, пожалуй, спасибо вину.

В общем, ничего критичного. Немного дыхательной гимнастики, пару мазков нюдовой помады и можно будет снова штурмовать этот мир.

Втягиваю с шумом воздух, достаю косметичку и едва не роняю на пол, когда дверь резко открывается и на пороге возникает никто иной, как боксерик собственной персоной.

– Ой, кажется дверью ошибся, – наигранно сокрушается он и в противовес словам вальяжно проходит внутрь, аккуратно прикрывая за собой дверь, отчего у меня глаза на лоб лезут.

– Вышел отсюда! – цежу задрожавшим от возмущенния голосом, но парень и бровью не ведет.

– Сейчас-сейчас, просто хочу убедиться, что все в порядке, а то я, знаешь ли, волновался, вдруг ты решила повеситься со скуки.

– Что? – не веря в происходящее, таращусь на него, как на пришельца, даже не осознавая, что он несет.

– Да ладно, – насмешливо закатывает боксерик глаза. – Твоя заинтересованность в этом ужине явно вышла покурить. У лягушатника на лбу написано "невыносимый душнила". Сколько ты раз кивала невпопад за этот час?

Нет, я, конечно, все понимаю, молодость – наглость, но это уже перебор.

– Пошел вон отсюда, пока я не позвала охрану!

– А-а, понял, тебя игры в “несознанку” вставляют, – снисходительно тянет он гласные.

– Что? Какие еще игры? Что ты несешь? И кто тебе позволил мне “ты”– кать? – я повышаю голос, потому что происходящее пугает, но в то же время щекочет что-то внутри.

– Нравится на “вы”? – будто вообще не слыша меня, парирует этот ненормальный. – Любишь быть “мамочкой”?

Оттолкнувшись от двери и не сводя с меня пронзительного взгляда, он медленным шагом приближается, словно хищник выбравший добычу. Мне же становится душно и не по себе.

– Ты под чем-то? – кажется, догадавшись, в чем дело, выдыхаю настороженно.

– Под чарами горячей мамочки, очевидно, – наклонившись, дразнит он, не скрывая веселья. У меня начинает гореть лицо, сердце колотится, как сумасшедшее, а между ног совершенно неожиданно остро-сладко тянет, отчего я краснею еще больше.

Господи, это кошмар! Это какой-то сюр! Что вообще происходит?

– Послушай, я не знаю, что ты там себе напридумывал, но меня не интересуют клоуны, у которых молоко на губах не обсохло

– А-а, и поэтому ты весь вечер пялишься на меня? Ну-ка, дай посмотрю, – подходит он ко мне вплотную. Я не успеваю среагировать, как оказываюсь в ловушке его рук и сильного, тренированного тела, прижатая к раковине.

– Что ты делаешь? – растерявшись, только и могу выдохнуть, ошарашенно замерев, глядя на его губы в нескольких сантиметрах от моих.

– Развлекаю тебя, я же – клоун, – обжигает он горячим дыханием, заставляя меня задрожать. Секунда, и мир будто замирает, а вместе с ним и мы.

Смотрим друг на друга. Нет, жрем взглядами, будто получив, наконец, карт-бланш. Я пытаюсь найти ответы в темно-синих, горечавковых глазах, но там лишь легкая насмешка и что-то такое слегка искрящееся на дне, совершенно непонятное.

Секунда, две, три… и открывается дверь. Какая-то девушка, смущенно взвизгнув, бормочет смущенное “извините!”, закрывая ее вновь.Я же едва не седею от ужаса.

– Отойди сейчас же! – пытаюсь оттолкнуть эту мускулистую махину от себя, но ему хоть бы хны.

Как ни в чем не бывало, перегнувшись через меня, смотрит в зеркало и дурашливо обводит пальцами вокруг рта, насмешливо резюмируя:

– Ну, вот – никакого молока.

– Да плевать мне! – рычу, не в силах больше выносить эту обжигающую до дрожи близость.

– Да-да, я понял, – снисходительно мурлычет этот стервец и, растянув губы в какой-то сокровенно-мистерейной усмешке, шепчет. – Только в следующий раз, когда мамочке снова будет плевать, пусть собирает информацию не так топорно, лады?

Наверное, если бы взглядом можно было убивать, это наглое чудовище валялось бы сейчас в луже собственной крови.

Видимо, прочитав что-то эдакое в моих глазах, Красавин примирительно поднимает руки и, шало подмигнув, идет к двери. Я же просто-напросто обтекаю, едва дыша от дикого стыда, понимая, что придушу Монастырскую к чертям собачьим с ее гребанными досье и сплетнями.

Глава 8

– Ты хоть представляешь, как я себя чувствовала?! Да мне хотелось сквозь землю провалиться! Позор! Просто позорище! – распыляюсь я уже минут десять по телефону, меряя шагами зону отдыха перед открытым камином из травертина.

По приезде домой я сразу же позвонила Монастырской.

Она, судя по звукам на бэкграунде, была на какой-то вечеринке, но отвертеться от меня даже не пыталась, видимо, поняв, что я сейчас в таком состоянии, что перерою весь Лос-Анджелес, но заставлю ее выслушать все, что думаю о такой дружеской помощи. А думаю я, что ее нужно запретить на законодательном уровне.

– Мало того, он совсем отбитый! – продолжаю возмущаться. – Ворвался в женский туалет, зажал меня возле раковины…

– Пока звучит неплохо, – со смешком вставляет свои пять копеек подруга.

– Надя, это ни фига не смешно! Он глумился. Знаешь, как он меня назвал? Мамочкой! Мамочкой, черт тебя дери! – повышаю голос, едва не пыхча от гнева. Я все еще немного пьяна и, вероятно, излишне эмоциональна, но все равно это не отменяет того факта, что чувствую себя препоганейшим образом.

Мне и в страшном сне не могло присниться, что однажды меня примут за одну из тех старперок-миллиардерш, гоняющихся за молоденькими, звездными мальчиками. И пусть это абсолютно нормальная, я бы даже сказала издревле устоявшаяся модель восхождения на звездный олимп – каждая вторая звезда загорелась, благодаря связи с богатым покровителем или покровительницей – я, лично, себя в роли сахарной мамочки не то, что не видела, я об этом даже не думала никогда. А теперь не знаю, как на это реагировать.

– А, по-моему, “мамочка” – это горячо. С чего ты вообще взяла, что он вкладывает в это какой-то смысл? Может, у мальчика просто кинк на милф, и он на полном серьезе подкатил, – продолжает Монастырская веселиться, отчего я едва не рычу, мысленно отсидев два срока и выйдя на свободу.

– Надь, не беси меня! Я и так на грани.

– Вообще не понимаю, чего ты так реагируешь? Голливуд – не наш Зажопинск. Здесь время – деньги, никто не хочет тратить его, не пойми на кого, поэтому заранее зондируют почву.

– Ты это боксерику объясни, а то он, видать, не в теме, – язвлю, давая понять, что логика немножко хромает, учитывая реакцию мальчика.

– А может, как раз, наоборот – сильно в теме? – не менее язвительно парирует Монастырская, заставляя меня закатить глаза.

– Надь, он – спортсмен, там совсем по-другому карьера строится, чем у моделей, певцов и актеров. Валяние на простынях с правильной тетей или дядей медальку тебе не подарит. Кстати, может, он поэтому и взбеленился, – вдруг доходит до меня, и я замираю напротив апельсинового дерева, еще больше смутившись, представив, каково было парню получить новость, что какая-то богатая тетка наметила его в питомцы. Все-таки спортсмены – гордый народ.

– Ой, я тебя умоляю, – словно услышав мои мысли, кривится Надя. – Взбеленился он… Ты иногда такой наивняк, Лар.