– В смысле? – напрягаюсь слегка, сама не знаю, почему вдруг становится боязно разочароваться.

– Медали эти может никогда в жизни так и не случатся, а красиво жить хочется всегда. – поясняет, как маленькой Монастырская и делает глоток наверняка своей любимой Пина Колады. – Многим главное – засветиться. И если уж не талантом и результатами, так красивым телом или мордой ухватиться за шанс на сытую жизнь. Так что и спортсмены крутятся, как могут: кто частные уроки дает, кто – трусы рекламирует, а кто посимпатичнее – богатеев обхаживает. Красавин твой…

– Он не мой, – почему-то считаю важным уточнить.

– Ага, – пренебрежительно отмахивается Монастырская. – Так вот парень он видный, пока еще только подающий надежды, а не топовая звезда. Уверена, предложения разные поступают. И уж что-что, а нашим сбором досье он точно не удивлен и, уж тем более, не оскорблен. Скорее – мальчик просто прямолинеен, а ты, как всегда, все перевернула с ног на голову. Насколько я помню, в гляделки вы с ним начали играть задолго до моих расследований, так что нет ничего удивительного, что он решил действовать, увидев зеленый свет.

– Значит, по-твоему, он – проститут? – резюмирую мрачно. Честно говоря, лучше уж быть без вины виноватой и получить кучу насмешек, чем глумливое согласие на товарно-денежные отношения.

Тем временем Надька, поперхнувшись коктейлем, начинает хохотать сквозь надсадный кашель.

– Ой, мать, не могу! – заливается она. – Откуда ты че берешь?!

– Ну, по твоей логике так получается. Он же согласился? Согласился.

– Но причины-то у него свои могут быть. Он вообще парень со странностями. Я бы даже сказала, с интригой.

– То есть?

– Ну, в позапрошлом году пропадал куда-то на год. Перед этим все пророчили ему чемпионский титул. Так хорошо у него карьера в гору летела, а потом он взял и отменил чемпионский бой, и исчез с радаров. Никто ничего не понял, но неустойку он вроде выплатил, а незаменимых, как известно, нет, так что быстро переключились. Другое дело, что сейчас он, как ни в чем не бывало, встал на прежние рельсы и попер – бой за боем. Надо, конечно, отдать должное его менеджеру, я уж не знаю, как он это провернул, но этот Красавин снова в обойме и очень даже жирно живет: дом в Бель-Эйр за восемь миллионов, Бугатти последней модели – в общем, все, как у любого успешного спортсменюги с хорошими подвязками. А уж, что это за подвязки – большой вопрос, на который, к сожалению, мои птички не ответили. Так что мальчик у нас с загадкой, – многозначительно засиропила Монастырская, с какого-то перепуга решив, что темные тайны должны непременно подстегнуть мой интерес.

Нет, мне, конечно, любопытно, как мальчик из Подмосковья, воспитанный бабушкой и дедушкой, к двадцати четырем годам уже имеет то, что имеет, но при этом только подбирается к чемпионскому титулу, но темных, тайных делишек я накушалась с Долговым на три жизни вперед.

Спасибо, с меня достаточно!

Копилка под названием “Даже не смотри в ту сторону” пополняется на еще одну причину, вслух же произношу:

– Ну, в любом случае мне это ни к чему.

– А почему все всегда должно быть к чему-то, почему нельзя просто получать удовольствие?

– Потому что я привыкла думать о будущем.

– Я заметила: двадцать лет только и думала, а жизнь-то прошла. Ты пойми, Лар, пока ты концентрируешься на прошлом и будущем, теряешь “сейчас”, – начинает Надька горячиться и сыпать соль на раны.

– А “сейчас” – это что? – раздраженно вопрошаю я, устав от того, что меня вечно кто-то поучает: то мать, то дочь, то подруга, то муж.

– Сейчас – это, прежде всего, выбирать себя, а не чьи-то ожидания и установки. Уж в сорок лет ты себе это можешь позволить.

У меня вырывается горький смешок. Могу ли? Все это звучит, бесспорно, правильно, но стоит только попробовать, как тебя начинают обвинять во всех смертных грехах. Становишься сразу для всех злобной, зажравшейся эгоисткой.

Вот, например, позволь я себе Богдана Красавина, как бы это восприняло общество? Наверняка бы снисходительно насмешничало и прогнозировало скорый разрыв. А вот Долгов и прочие мужики, заимевшие молодуху, в глазах людей, напротив – молодцы и красавчики. И как выбирать себя под таким давлением?

Как вообще выбирать это пресловутое "себя", если всю свою жизнь я провела, показывая разным людям разные, подходящие случаю версии Ларисы?

Где теперь среди этих ложных масок отыскать свое сокровенное, не говоря про то, чтобы выбрать?

Глава 9

После разговора с Надей эмоции как-то разом стихают, и приходит опустошение под руку со смутной, притупленной алкоголем грустью.

Не зная, чем себя занять – для работы уже слишком поздно, а ко сну душа не лежит, – иду на террасу и забираюсь с ногами в садовое кресло, устремляя взгляд вдаль. Говорят, посидеть в бессмысленной тишине иногда полезно.

И вот сижу я, смотрю на море огней у подножия холмов. Город кажется таким огромным и помпезным для маленькой меня. Этому роскошному господину совершенно нет никакого дела до чьих-то печалей и горестей, он сияет так, что боги щурят глаза и отворачиваются, оставляя тебя один на один со своей незначительностью в общем потоке бытия.

Смешно, но, пожалуй, в этом чувстве потерянности есть свой шарм, когда ты не принадлежишь никому и никто не принадлежит тебе. Ни правил, ни ограничений, только вымученный покой и тишина.

Так и засыпаю, убаюканная световым шоу, запахом лаванды и остатками вина в крови.

Утро, будто маньяк неожиданно выскакивает из-за угла, убивая безмятежность заливистой трелью телефона.

Кое-как разлепляю веки и едва сдерживаю стон: тело затекло в позе креветки, виски пульсируют похмельем, да и в целом, состояние, словно по мне проехалась бетоноукладочная машина. Засыпать в кресле на улице, определенно, не лучшее решение, когда тебе сильно за тридцать.

Телефон продолжает трезвонить, безжалостно уничтожая лимит нервных клеток на сегодняшний день, а может и на завтрашний тоже.

Кто такой настырный я уже знаю, так что игнорировать бесполезно – разбудит Дениса, позвонит на пост охраны, а то еще и в полицию доумится. С моей мамочки станется, и вовсе не потому что так сильно волнуется.

О, нет! Просто Людмиле Федоровне должны отвечать сразу же и ни секундой позже. И я бы и рада, чтобы потом не выслушивать поток претензий, но только после хорошей дозы анальгетиков и кофеина.

– Спишь что ли еще? – раздается недовольное, стоит только поднять трубку.

– И тебе привет, мам, – как всегда стараюсь не реагировать, хотя так и хочется сказать: “Ты на часы вообще смотришь? Семь утра!”, но куда там, когда уже запустился режим “примерная дочь”, которая обязана заправить постель до того, как родители зайдут в ее комнату.

– Не успела рот открыть, а уже язвишь матери! – будто читая между строк, обличает мать, заставляя меня мысленно застонать. Началось… Разговор с мамой – это всегда сапер: никогда не знаешь, где наступишь на мину.

– Я просто поздоровалась, мам.

– А то ли я не слышу.

Что тут скажешь? Способность Людмилы Федоровны слышать то, чего нет, возведена в абсолют. И спорить бесполезно.

– Хорошо, пусть так. Что ты хотела?

– То есть, я не могу позвонить дочери не по делу?

Боже, дай мне сил!

– Мам, мне надо собираться, у нас йога с Надей.

– Что она там? – мгновенно переключается мать на новую жертву. – Все так и шастает по мужикам, замуж не вышла?

Я с шумом втягиваю воздух. Спрашивается, какое человеку дело?

– Нет, не вышла, – отвечаю максимально сухо, давая понять, что развивать эту тему не намерена. Но, когда это останавливало мою мать?

– Славка, наверное, в гробу переворачивается, хотя она с молодости посикушкой была.

– Ты действительно хочешь тратить деньги на разговор о моей подруге? – привожу обычно безотказно – действующий аргумент.

Но Людмила Федоровна сегодня явно в ударе. То ли не с той ноги встала, то ли уже успела разругаться с невесткой.

– Не хочу, но приходится, – продолжает она доводить меня до ручки. – Ты же куда ветер – туда и ты: Ленка Зубкова закурила, и ты вместе с ней, Дашка Касьянова покрасилась, и Ларисе Проходе надо…

– Ты еще вспомни, как я в пять лет повторяла за бабулей и пекла куличики из песка.

– Ой, а с возрастом как-будто что-то изменилось! Взять тот же развод: нет, чтобы стрясти с этой образины до последней копейки. Что вы? Все подписала, как миленькая на его условиях. Своей-то головы нет!

– А ты разве позволила хоть раз, чтоб у твоей дочери была своя голова? – все-таки не выдерживаю ядовитый натиск. Слишком это для легкого похмелья и растревоженной с вечера души. Я от разговора с Надькой до сих пор не отошла, а тут еще привалило – не унести.

– Позволила. И что в итоге? – ехидно вопрошает мать. – Вышла замуж за беспредельщика, на кулак намотала сопли и, конечно же, начала проситься к маме…

– А мама так переживала, аж ночами не спала, поэтому взяла, да без лишних разговоров отправила дочу обратно! – не менее ехидно парирую, в очередной раз высказывая свою главную обиду.

– Извините, ты сделала свой выбор! – повышает мать голос и тут же начинает оправдывать себя. – Я тебе говорила, но ты меня не послушала…

– И за это ты решила преподать урок на всю жизнь, чтоб доча знала, как выходить из повиновения, да? – иронизирую с кривой усмешкой, отчего у матери вырывается какой-то возмущенный возглас.

Замечательное, однако, начало дня, Чеховское прямо. Не знаешь, то ли чаю пойти попить, то ли повешаться.

Мать чего-то там распыляется, вспоминает, что отец тогда метил в председатели горисполкома, и мой развод бросал бы тень на репутацию нашей семьи, да и потом, кто вообще с грудным ребенком на руках разводится? И так далее, и тому подобное.

Много еще всего мне прилетает, правда, ничего нового. Все это я уже слышала миллион раз и не знаю, зачем слушаю в миллион первый. После очередного эмоционального всплеска приходит апатия. Да и что сказать в противовес?

Я не обвиняю мать и отца в своих ошибках. Но в тот момент, когда у меня еще была решимость и смелость поставить точку, родители не поддержали, а наоборот задушили инициативу на старте совдеповским: “Вышла замуж – терпи, нечего теперь туда-сюда мотаться!”.

В девятнадцать же без родительской поддержки, будучи в академе, с ребенком на руках, когда в стране бардак и разруха, сложно быть сильной, особенно, когда для надежности добивают старым-добрым: “Ребенку нужна полная семья! Ничего страшного не случилось, главное – не пьет, не бьет, деньги какие-никакие приносит!”.

А потом Долгов стал приносить огромные деньги, подключил к бизнесу моего брата, отца протолкнул на руководящую должность, и веревка обязательств на шее моей гордости затянулась так туго, что однажды свернула ее к чертям. И в какой-то момент не осталось той первой, с легкостью преданной любви, уважения, понимания, интереса – ничего не осталось, лишь задушенная обида, вспыхивающая по временам злость и циничное утешение на банковском счету, что сломала я себя не задешево.

Конечно, мне никто не виноват, я сама упала на самое дно, но я всегда буду помнить, что мать подтолкнула меня к обрыву.

– Все, мам, мне некогда. Чего ты звонишь? – грубо обрываю поток извечных “да ты, да я”, держась из последних сил, чтобы не психануть и не повесить трубку.

Надоело слушать одно и то же. После смерти папы, мать стала совсем невыносимой. В который раз радуюсь, что нахожусь за тысячи километров от нее, хотя она и по телефону умудряется достать.

Несколько секунд она показательно сопит в трубку, недовольная тем, что ее прервали, но, видимо, поняв, что я в шаге от того, чтобы сбросить вызов, переходит к сути звонка:

– Хотела спросить, какие планы на Новый год, может, мне к вам приехать?

Упаси, боже!