Павел сидел четвёртым, в стороне от них, и внимательно следил за всем происходящим. Его лицо сохраняло тот же рассеянный, почти безразличный вид, как и тогда, когда он смотрел на нас в вестибюле. Он был тоже отстраненным "смотрящим", только теперь его взгляд был направлен прямо на меня.

Почувствовала, как мои губы будто застыли. Улыбнуться? Это казалось невозможным. От волнения и напряжения внутри всё сжималось так сильно, что я понимала – если попытаюсь натянуть улыбку, она выйдет натянутой и неестественной. Поэтому я решила, что лучше будет держать лицо строгим, холодным, без эмоций. Посмотрела на судей и решила повторить их же тактику – держать лицо без эмоций.

Будто бы я от них ничего не жду.

Шагая по подиуму, я поджала губы, стараясь сохранить сосредоточенное выражение лица. Я не могла позволить себе показать слабость или неуверенность. С каждой секундой я всё больше ощущала, как этот строгий, отстранённый вид помогает мне справляться с волнением. Если они смотрят на меня с холодом, то и я буду смотреть на них так же. В конце концов, не они должны контролировать мой успех – я сама должна его заслужить.

Когда я дошла до конца подиума и встретилась взглядом с Павлом, я заметила в его глазах лёгкое, едва уловимое движение – он смотрел внимательно, будто оценивая что-то важное. Но я сохраняла своё холодное выражение лица, как будто этот выход для меня был обычным делом, а не шансом изменить всю свою жизнь.

Когда я дошла до конца подиума и почувствовала, что взгляды судей пронзают меня, я не стала ждать одобрения. Внутри меня нарастало чувство, что я должна закончить так, как начала – уверенно и сдержанно. С лёгким чувством превосходства, я свысока посмотрела на них, удерживая тот же строгий и холодный взгляд. Будто бы эта ситуация была не испытанием для меня, а проверкой их достоинства.

Не дожидаясь ни слова, ни жеста, я плавно развернулась и направилась обратно. Я постаралась сделать шаги такими лёгкими, что на мгновение забыла об ужасно неудобной обуви, натирающей пятки. Мне казалось, что я буквально "уплываю" с подиума, оставляя за собой только след из спокойной уверенности.

Сердце гулко стучало, словно эхо по пустой комнате, от волнения и предчувствия следующего этапа. Я понимала, что часть пути пройдена, но оставалось самое сложное – выйти в одном белье. И от этой мысли холодок пробежал по спине.

Мне не хотелось, чтобы на меня смотрели как на племенную кобылу. Я чувствовала себя некомфортно от одной только мысли о том, что предстоит предстать перед судьями в таком виде. Их взгляды, уже бесчувственные и оценивающие, могли превратиться в нечто большее. Словно на показ выставляли не личность, а тело, как товар.

Я стиснула зубы и глубоко вздохнула, стараясь успокоить свои мысли. Это был всего лишь шаг к тому, чего я так долго хотела – к обеспеченной жизни, к возможностям, которых у меня никогда не было. Но осознание этого не снимало смущения. Я должна была найти в себе силу пройти этот этап и не дать им заставить меня почувствовать себя вещью.

Ассистентка вышла, держа в руках список, и её голос, отточенный и холодный, разрезал воздух, как нож. Каждое произнесённое имя было словно приговор, и с каждым новым именем зал становился тише. Я стояла среди других девушек, крепко прижимая руки к бокам, чувствуя, как внутри всё сжимается от напряжения. Когда она начала перечислять тех, кто выбыл после первого этапа, сердца многих, казалось, начали колотиться громче.

Имена звучали одно за другим, и каждое имя, как по цепной реакции, вызывало разные эмоции у девушек. Я заметила одну из них – высокая блондинка с сияющими голубыми глазами и безупречным макияжем, которая до этого выглядела уверенной и спокойной. Но как только она услышала своё имя, её лицо мгновенно переменилось. Она вдруг побледнела, а затем быстро покраснела, как будто вся кровь разом прилила к её лицу. Губы задрожали, и было видно, что она вот-вот взорвётся от эмоций.

Она застыла, словно перестала дышать, и в какой-то момент казалось, что она вот-вот потеряет сознание. Глаза её стали стеклянными, и через секунду из них начали катиться слёзы. Она разрыдалась, как будто внутри неё что-то сломалось. Блондинка попыталась что-то сказать, но её голос был слишком слабым, а слёзы струились по щекам, растекаясь по её идеальному макияжу. Она попыталась утереть их, но чем больше она вытирала, тем сильнее слёзы текли.

Её отчаяние было настолько сильным, что казалось, будто мир вокруг неё рухнул в одно мгновение. Она прижимала руки к груди, словно пытаясь удержать что-то внутри себя, но это было бесполезно. Девушка, которая секунду назад выглядела непоколебимой, теперь была просто разбита – слёзы, дрожащие губы и нервные движения рук.

Вокруг царил хаос. Некоторые девушки начинали плакать, другие пытались спорить, отказываясь принимать свой вылет. Одна даже упала на колени перед ассистенткой, умоляя дать ей второй шанс, но та лишь холодно смотрела на неё, не проявляя никакого сочувствия. Ассистенты охраны уже подходили, чтобы проводить выбывших, но многие цеплялись за любую возможность остаться.

Для меня это было похоже на какой-то жуткий сон. В этом мире моды не было места для слабости или сожалений. Страшно было осознавать, как быстро рушились чьи-то надежды, словно хрупкие стеклянные мечты, разбитые о суровую реальность.

Но вместе с этим ужасом я почувствовала облегчение. Моё имя не прозвучало. Я не была в числе тех, кого отправили домой. Облегчение наполнило меня, словно прохладный воздух после долгого напряжения, и я поняла, что прошла первый барьер.

Глава 6

Ассистентка Павла, стоя у выхода на подиум, снова подняла рупор и объявила, что настало время для второго этапа. – Теперь все должны переодеться в предоставленное белье, – её голос был таким же холодным и отстранённым. – После этого вы снова выйдете на подиум. Но на этот раз задержитесь перед судьями чуть дольше, чтобы они могли вас рассмотреть.

Эти слова, как молоток, ударили по моему сознанию. Рассмотреть? Я почувствовала, как кровь прилила к лицу, и в голове сразу пронеслась мысль: "Извращенцы. Зачем им это нужно?" Важно ведь не как выглядит тело без одежды, а как сидит одежда. Я думала, что стройности, подтянутой фигуры достаточно, чтобы понравиться. Ведь работа модели – это носить красивые вещи, а не выставлять своё тело напоказ, словно на аукционе.

Я ощутила, как внутри всё переворачивается. Это казалось таким неправильным. Пока я стояла, держа в руках предоставленный комплект кружевного белья, мысли всё больше крутились вокруг того, что они, эти судьи, смотрят на нас словно на товар, изучая каждую деталь, каждую кривую, каждую линию тела. Словно от этого зависело их решение. Это было больше похоже на какую-то тёмную сторону индустрии моды, о которой я не задумывалась раньше, – та, где тело становится инструментом, а не человеком.

Я вздохнула, сжимая в руках это бельё, и поняла, что выхода нет.

Когда я натянула предоставленный комплект, сразу почувствовала, что он не совсем подходит. Грудь была слишком большой для этого тонкого кружевного лифа, который явно не был рассчитан на мой размер. Казалось, что лиф действовал как пуш-ап: он поднял грудь, но в результате она выглядела так, будто вот-вот выйдет за пределы, как дрожжевое тесто, которое вот-вот выплеснется через край.

Трусики, к счастью, оказались в пору, сидели аккуратно, не создавая дискомфорта. Я почувствовала некоторое облегчение, хотя это не сильно спасало от общего ощущения неловкости. Обувь, к сожалению, пришлось оставить ту же – те самые туфли на высоких каблуках, которые уже натёрли мои пятки. Но выбора не было, и я мысленно приказала себе не обращать внимания на неудобства.

Оглядевшись, я увидела, как другие девушки переодеваются, не проявляя ни малейшего признака смущения или неловкости. Казалось, они делали это тысячу раз – быстро, уверенно, без лишних эмоций. Их не смущала открытость белья, будто это было для них привычной частью работы, чем-то таким же будничным, как надеть платье или костюм. Каждая из них, переодевшись, выпрямлялась с уверенностью, готовая снова выйти на подиум.

Но для меня всё это выглядело совсем иначе. Снова оглядевшись на себя в зеркале, я почувствовала, как внутри накатывает неловкость.

И снова я вышла последней. Девушки одна за другой уже продефилировали перед судьями, и, собрав остатки своей храбрости, я шагнула на подиум. На этот раз всё было ещё более напряжённым. Я чувствовала на себе их оценивающие взгляды, казалось, что каждый шаг замедляется, каждый удар каблука о пол эхом отдавался в моих ушах.

Как и велено, я задержалась перед судьями на несколько секунд дольше, чем требовалось. Всё внутри дрожало от смущения и беспокойства, но я старалась сохранить хладнокровие. Казалось, что эти лишние секунды тянулись вечностью. Я собиралась развернуться и пойти обратно за кулисы, чувствуя, что сделала всё, что могла, когда вдруг услышала:

– Подождите.

Это был Павел. Его голос, обычно рассеянный и холодный, сейчас звучал громче и требовательнее. Я замерла на месте, чувствуя, как внутри всё похолодело.

– Покрутитесь, пожалуйста, – снова сказал он, но на этот раз медленно. – Я хочу разглядеть вас получше.

Я повернулась, как он просил, но медленно, шаг за шагом, чувствуя, как на мне задерживаются его глаза. И чем дольше я крутилась, тем сильнее становилось ощущение чего-то неестественного, словно это была не просто проверка. Я случайно встретилась с ним взглядом и заметила что-то в его глазах. Это был не просто интерес, а жадный блеск, который меня по-настоящему испугал.

Внутри меня всё сжалось, и на секунду я почувствовала, как по спине пробежал холодный пот. Мне захотелось прикрыться, спрятать своё тело от его взгляда, словно я стояла не на модном показе, а перед кем-то, кто смотрел на меня как на вещь. Этот момент длился слишком долго, и с каждым поворотом я всё сильнее ощущала желание поскорее уйти с этого подиума.

Павел, наконец, поднял руку, останавливая меня. Я стояла перед ним, сердце билось громко в ушах, а его взгляд всё ещё блуждал по моему телу. Он кивнул, словно изучая что-то, и наконец заговорил:

– Тело отличное, подтянутое, – сказал он, и я на мгновение почувствовала облегчение, но это было недолго. Он вдруг поморщился, как будто что-то его всерьёз не устраивало, и продолжил, резко оглядев меня с ног до головы. – Но загар…

Он покачал головой, словно разочарованный.

– Неравномерный. Строительный загар, – добавил он с ноткой презрения в голосе. – Руки сильно загорелые и лицо тоже, а остальное тело бледное, как сметана.

Его слова ударили как холодный душ. Я почувствовала, как мои щеки вспыхнули от стыда и обиды. "Строительный загар"… Это была метка, которую я носила на себе как напоминание о той жизни, от которой так хотела убежать. Я знала, что мои руки и лицо загорели на солнце от работы на поле и кожа была обветренной, но услышать это так, с таким презрением, было болезненно.

Глава 7

Когда Павел замолчал, я почувствовала, как тяжесть его слов всё ещё давит на меня. Я уже собиралась развернуться и уйти, когда женщина, сидящая в жюри, вдруг подняла голову и, не глядя на меня, произнесла с лёгкой улыбкой:

– Загар – это вещь поправимая. Пусть ходит в нашу студию и загорает голой, чтобы цвет кожи был равномерным.

Я стояла перед ними, ощущая, как жар и стыд снова поднимаются ко мне в горло. На этот раз снова пришлось промолчать.

Другой мужчина, сидящий в жюри, задумчиво прищурился, разглядывая меня с головы до ног. Он огладил подбородок, словно обдумывая свои слова, и наконец заговорил:

– В принципе, она подойдёт. Стройная, фигура хорошая, – сказал он медленно, словно взвешивая каждое слово. Но затем его взгляд остановился на моей груди, и я сразу почувствовала, что за этим последует очередной комментарий. – Только грудь слишком пышная, – добавил он с легким прищуром. – Хоть девушка и стройная.