Измены. Экспонат (страница 7)
– Сегодня вам предстоит репетировать будущий показ. Это будет настоящая проверка, – продолжил он. – Кто не справится – уйдёт. Но те, кто справятся, с ними мы подпишем контракты на долговременное сотрудничество.
Павел жестом попросил нас следовать за ним, и мы послушно двинулись вслед, нервно переглядываясь между собой. На улице нас ожидал сюрприз: ярко-розовый минивэн, который выглядел совершенно неуместно на фоне серого, прохладного утра. Он стоял, словно огромная жвачка среди обычного городского пейзажа.
Павел остановился у дверей минивэна и, оглянувшись на нас через плечо, с лёгкой усмешкой произнёс:
– Загружайтесь. Сегодня вы узнаете, как работает настоящая индустрия моды.
Павел сел в чёрный новенький мерседес. Машина тихо тронулась, оставив нас позади. Я перевела взгляд на ярко-розовый минивэн, который стоял напротив, выделяясь на фоне всего вокруг. Внутри всё тоже было розовым: сиденья, обивка – как будто я попала в игрушечный мир.
Когда я вошла, остальные девушки уже расселись по местам, кто-то нервно теребил волосы, кто-то беззвучно смотрел в окно. Я заняла свободное место и почувствовала, как напряжение нарастает.
Никто не разговаривал – все просто пялились в свои телефоны. Кто-то явно с кем-то переписывался, погружённый в экран, а кто-то просто листал страницы, избегая взглядов. Тишина в минивэне становилась всё более ощутимой, и мне вдруг захотелось позвонить баб Тоне. Мне хотелось найти тихий уголок, где можно было бы спокойно поговорить.
Решила, что сразу после репетиции показа, как только станет известно, будет ли у меня контракт или нет, я обязательно позвоню баб Тоне. Расскажу ей обо всём – будь то успех или неудача.
Когда машина остановилась перед Картинной галереей, я ожидала чего-то гораздо меньшего, какого-то скромного зала с парой картин на стенах. Но реальность оказалась совершенно иной. Перед нами возвышался величественный особняк, окружённый кованой оградой с витыми узорами. Его фасад украшали декоративные колонны и массивные окна с резными наличниками. Величие этого здания поражало, оно будто жило своей историей и скрывало в себе нечто большее, чем просто картины.
Когда мы вошли внутрь, моё дыхание на мгновение перехватило. Залы галереи были просторными, с высокими потолками, украшенными лепниной и массивными люстрами, сверкающими под светом множества ламп. Полы из мрамора отражали свет, добавляя помещению сияние. Но главное – это были не только картины. По всему залу, на постаментах, стояли скульптуры, словно приглашая нас в мир искусства и истории.
Одну из них я заметила сразу. Античный мужчина из белого мрамора – его фигура выглядела настолько живой, что казалось, он вот-вот сойдёт с пьедестала. Его лицо было выточено с изумительной точностью: высокие скулы, прямой нос, твёрдый подбородок. Каждая деталь была безупречна – линии мышц, лёгкие складки на одежде.
Он смотрел вдаль, будто задумавшись о чём-то вечном, а его поза, сильная и уверенная, передавала мужественность и спокойствие. Скульптура была такой изящной и в то же время мощной, что я невольно замерла, не в силах отвести глаз.
Я шагнула ближе и, почти не осознавая этого, протянула руку, желая прикоснуться к его щеке, чтобы почувствовать эту прохладную гладкость мрамора. Казалось, что всего одно прикосновение соединит меня с этим безмолвным совершенством.
Но тут раздался спокойный, но строгий голос:
– Искусство трогать нельзя. На него нужно смотреть.
Я вздрогнула и отдёрнула руку. Передо мной стоял взрослый мужчина, бородатый, с благородными чертами лица. Его глубокие карие глаза смотрели на меня с лёгкой насмешкой, будто он уже не раз сталкивался с такими, как я. Он был одет в идеально сшитый костюм из тёмно-синей шерсти, пиджак сидел на нём безукоризненно.
Белая рубашка с чуть расстёгнутым воротником и дорогие кожаные туфли дополняли его образ. Борода была аккуратно подстрижена, а лёгкий аромат дорогого парфюма окутывал его, подчёркивая безупречность во всём. Почувствовала, как моё лицо вспыхнуло от смущения. Мужчина, не сводя с меня глаз, чуть улыбнулся, но его слова остались твёрдыми и непоколебимыми, словно это была непреложная истина – искусство должно оставаться нетронутым, его нужно лишь созерцать.