И вот в этой точке они приходят в личку и спрашивают: «Что делать? Надо ли спасать брак или надо подкопить ресурса и уйти? Как понять, что пора уходить?»

Я вообще не эксперт в этом, ну вот совсем.

Я просто в какой-то момент увидела, что мы с мужем – два сломанных человека, а изначально такими мы совсем не были. А тут ломаемся друг о друга, и это совсем не похоже на былое счастье.

Однажды в фильме я видела эпизод, где психолог проводил эксперимент с коллективом и попросил подчинённых в лицо сказать начальнику то, что они о нём думают.

Несмотря на то что начальник был крут, истинное мнение о нём было не таким уж безоблачным. И люди растерялись: с одной стороны, их просят сказать правду, с другой – они боятся последствий, если скажут её начальнику в лицо.

И тогда они придумали говорить не эпитетами, а расплывчато.

Например: «Все смотрят только на вас», а дальше дело доделывало эго начальника.

Я как будто тоже участвовала в этом эксперименте.

Когда меня на интервью спрашивали про мужа, я всегда говорила хорошее, но без эпитетов. Говорила: «Он любит детей» или «Все от него в восторге». Я не могла сказать: «Он хороший», «Он любимый».

Я не говорила прямо, обходила правду, и не потому, что врала на интервью, а потому, что врала себе.

Сейчас если посмотреть те интервью, мне кажется, видно, что я говорю одно, но как будто чувствую другое.

Это называется «конгруэнтность», когда совпадает внутреннее и внешнее.

А у меня как раз не было этой конгруэнтности, а был сильный диссонанс ощущений.

Я держала лицо, улыбалась, а внутри маскировала холод и дыру в сердце.

Я насмотрелась видео о женской энергии, о том, что если она правильная, то женщина усиливает мужчину – он становится крутым и успешным.

А если неправильная, то не становится.

Муж заболел депрессией после жизненного испытания инвалидностью ребёнка, очень изменился, долго не мог восстановиться.

Всё это было вполне оправданно: после пережитых событий не так просто не потерять жизненного темпа, но я взяла часть ответственности на себя.

Решила, что, наверное, у меня какая-то неправильная энергия: я никак не могу вдохновить человека и направить в успех.

Однажды в магазине видела маму с девочкой, которая взяла с полки игрушку, повертела её в руках и… сломала. И девочка заплакала. А мама говорит: «Что ты плачешь?» А девочка: «Теперь нам придётся её купить».

Девочка хотела игрушку, но целую, не сломанную.

А сломанную – не хотела.

Вот я – как та девочка. Сломала – покупаю.

Плачу своими «лучшими годами».

Я решила, что это я ответственна за сломанность мужа, и не прощала себя за это и платила тем, что не уходила и чинила, чинила, чинила.

Так удивительно нелепо это звучит в написанном виде. А когда я это проживала, всё казалось логичным.

Нельзя никого сломать и починить. Человек не игрушка. Он ломается, если не может что-то пережить, а потом сам себя чинит. Или нет. Это его выбор.

Восемь лет я взрослела до мысли, что так больше нельзя. Ресурса больше нет.

Нисколько.

Этот брак меня разрушал и обесточивал.

Сложно признать, что тебя не выбирают, но ещё сложнее закрывать на это глаза.

Нельзя находиться в среде, которая не просто не напитывает вас, а вообще не понимает вашей ценности. Я всё время делала вид, что всё в порядке, врала сама себе, сжималась до размеров своего вранья, потому что только вот такую – сжатую, ссутуленную, виноватую – принимала меня среда.

Я ушла, когда однажды поняла, что сломана.

Пока я чинила другого, сломалась сама. И тут я поняла важное – это моя ответственность. Я же не виню никого, что это они меня сломали – это я сломалась.

Тогда почему я взяла ответственность и за чужие поломки?

Почему чинить всё опять мне?

Нет никаких подсказок в этом мире.

Остаток ресурса я бы собрала в туесок и потратила бы на то, чтобы убедить себя, что я справлюсь при любом сценарии.

Мне дороги мои поломки, я буду их чинить вдумчиво, у меня на это целая жизнь, настоящая, не игрушечная.

Принцесса

У моей подруги в семье горе: погиб Филя. Филя – это собака, большая собака.

Это член семьи.

Он прожил двенадцать лет, был весел и бодр, ничем не болел.

И в одну минуту был сбит пьяным водителем – и… всё.

Проблема была ещё и в том, что трагедия случилась на глазах её 12-летней дочери, которая с ним гуляла.

Дочь позвонила ей на работу. Она не плакала – она была будто заморожена.

Подруга помчалась домой. Было бы спокойнее, если бы она рыдала и убивалась, а вот этот ровный тон по телефону очень напугал, как будто девочка не о гибели лучшего друга сообщает, а о рецепте пирога.

Подруга примчалась домой, обняла и успокоила дрожащую дочь, решила вопросы с кремацией собаки.

Вечером они сидели с дочерью в обнимку, заплаканные обе, переживали боль.

Очень странно было ощущать это знакомое домашнее пространство без Фили: он всегда был непосредственным участником любого семейного дела.

Дом будто осиротел.

Надо было позвонить родителям, сёстрам, родственникам – всем, кто любил Филю, чтобы сообщить, что его больше нет.

И тут её дочка говорит:

– Мама, тебе сейчас плохо. Я слышу, как бьётся твоё сердце.

Слишком быстро. Сейчас тебе нельзя звонить бабушке. Она начнёт причитать, плакать – ты разнервничаешься ещё больше. Потом она дедуле скажет, и начнутся ещё хуже страдания. И тётя Наташа будет плакать.

В общем, я решила, что завтра всем сама позвоню. А ты сейчас отдыхай, выпей снотворного и засни.

И подруга говорит, что эта речь дочери будто окатила её холодной водой.

– Как ты думаешь, а вообще в нашей семье есть взрослые, кроме тебя? – спросила она у дочери.

Ей 12 лет, но она ведёт себя как взрослый человек.

Понимает, что, если позвонить бабушке, бабушка будет рыдать и вместо поддержки, которую она, внучка, вправе ожидать от бабушки, получится ещё бóльшая проблема: спасать надо будет уже бабушку, которая станет тяжело дышать и пить валокордин.

Внучка морально заранее берёт бабушку на ручки и не ждёт, что бабушка в этом диалоге будет взрослой.

То же самое с остальными родственниками.

Получается, 12-летний ребёнок – самый взрослый среди взрослых.

Он – хранитель эмоционального баланса в семье. Он обо всех заботится, всех спасает, принимает на себя весь удар трагедии. «Мама, поспи, бабушка, поплачь, вот успокоительное…»

В зеркале этой истории я вдруг вижу себя.

Мне тринадцать. Я взрослая с рождения.

Я никогда не получаю плохих оценок, чтобы не расстраивать бабушку и дедушку.

Я никогда ничего не прошу, только самое необходимое. Штаны, например, я прошу, когда прежние уже не спасти.

Игрушки, сладости – баловство.

Нельзя просить купить ирисок, если в серванте ещё засохшие леденцы остались.

Я регулярно езжу на дачу, точнее, на огород.

Поливаю редис, лук, чеснок, помидоры и огурцы в теплицах.

Я накачиваю в бочки воду.

Я очень редко езжу на море, хотя море и дача равноудалены от дома и море я обожаю, а дачу ненавижу.

Я гуляю с прабабушкой. Я зову её ба. Сижу на скамейке. Болтаю ногами.

Иногда не болтаю, потому что прабабушка осуждающе смотрит на мои коленки.

Прабабушка берёт меня в церковь.

Там я стараюсь думать о хорошем, но не могу: страшно потею.

Меня одевают теплее, чем нужно, потому что одежда – это коммуникация, через одежду мне говорят, что меня любят.

Лишняя кофта, связанная бабушкой, символизирует, что даже очень любят. А ещё мои любимые котлеты с пюре. Ешь-ешь.

И добавка. Добавка, подливка и котлеты – это всё тоже любовь.

Я взрослая как-то сразу. Я не помню себя ребёнком. Каким-то вот беззаботным, хулиганящим, звонким, таким, ну, знаете, обычным живым ребёнком.

Со сломанной куклой в руках, в порванных колготках.

Я всего однажды порвала штаны: на меня в подъезде набросилась соседская собака и потрепала мне штанину.

Дома меня отругали и поставили в угол. Потому что новые штаны покупать не на что. Я стояла в углу и раскаивалась. Думала, что я ужасная внучка, потому что только и делаю, что «хожу и рву штаны». Так бабушка сказала.

А ещё мне было интересно, наказали ли собаку, поставили ли её в угол и раскаивается ли она?

Или винит меня?

Думает: «А что она ходит в красных штанах? Дразнит меня как матадор». Но собаки не различают красный цвет… Для неё я была в серых штанах.

С этой точки зрения волк не мог знать цвет шапочки в «Красной Шапочке»…

Я вот такая, сразу осознанная, сразу ответственная, сразу взрослая.

Помню, как дедушка меня застал в два часа ночи на кухне.

Как вы думаете, что я делала? Повторяла примеры перед контрольной.

То есть не воровала деньги, не курила, не ела конфеты.

Я учила уроки, потому что переживала, что выучила недостаточно хорошо, поэтому я дождалась, когда заснут взрослые, и вернулась к учебникам. Это мне было 10 лет.

Себе в мужья я выбрала человека, который подкупил меня… вот этой детской непосредственностью. Я присмотрела его в институте.

Он умел хулиганить, постоянно устраивал какие-то розыгрыши, какие-то приколы, шутки над преподавателями.

Он не просто был в центре любой вечеринки – он всегда был её создатель. Это он постоянно подначивал сбежать с лекций. Для меня это было немыслимо, а для него – образ жизни.

А однажды мы гурьбой студентов зимой вечером шли мимо горки и он заставил всех скатиться. Я не пошла. Я была в юбке. А вдруг она задерётся? Нельзя. Неприлично.

Я стояла внизу. И смотрела на других. И на него.

Как он хохотал, когда катился. Как он придумывал всякие пируэты на льду.

Я улыбалась. Мой внутренний ребёнок был ошарашен. Так можно? Так можно жить? Вот прямо брать ладонью снег – и в рот. И протереть лицо. Потому что жарко. Оказывается, можно вспотеть не от второй кофты, а от весёлой, беззаботной жизни. Как в детстве.

Я вышла за него замуж, чтобы дома было детство. Нет, не инфантильность, а именно детство. Настоящее, а не полуфабрикат: ты как ребёнок радуешься каждому дню.

Мы однажды с коллегой выбирали подарок другому коллеге, у которого ребёнку исполнился год.

– Зачем покупать дорогую игрушку тому, кто будет рад даже смятому листику бумаги? – удивлялся коллега. И я смеялась. Ну так ведь и есть.

Ребёнка можно рассмешить и порадовать даже листиком бумаги или пакетом.

Я поняла недавно, что в муже я любила именно вот эту искрящуюся живость, умение радоваться мелочам, всегда быть открытым жизни и новым приключениям.

Мы прожили вместе 21 год и расстались. К сожалению, вот этого таланта – жить радостно и беззаботно как ребёнок, – оказалось недостаточно для того, чтобы сохранить семью.

Да и пообтесался этот талант под гнётом жизненных обязательств, проржавел по бортам.

Произошла неизбежная эрозия радости… под влиянием возраста и обстоятельств.

Дальше я пошла одна, ни на кого не опираясь.

Я и раньше была взрослая, а теперь совсем взрослая, одинокая.

Одиночество – это самостоятельность души. Я такой взрослой умею быть. Только такой.

Недавно читала книгу про деньги и там было сказано, что люди, выросшие из очень бедного детства, часто не умеют быть богатыми. И если им удаётся заработать много денег, они подсознательно сразу эти деньги спускают, чтобы снова быть без денег. Потому что они умеют быть без денег. А с деньгами – не умеют.

Так и я: я умею быть взрослой, ответственной и образцовой, но не умею быть больше никакой.

Промелькнувшую беззаботность или детское радостное ощущение жизни как предвкушение праздника я в себе гашу, потому что не умею его выдерживать.