Поговорил и о том, что громите вы вообще-то соседей, многие из которых не одно поколение там живут, и погромам подвергались еще от рук дедов и прадедов. Этому пора положить конец. Снисхождения не будет – зачинщики погромов уедут на каторгу до конца своих дней, остальные – в зависимости от личной вины, но не меньше чем на год. Осудил бунтовщиков и свежеизбранный православный Патриарх. Осудил их и Синод, всей своей многоконфессиональностью – объективно нужный орган расформировывать не стали, переформатировав в Совет по делам религии при Государственном совете.

Мир на очередной наш «мракобесный» закидон смотрел во все глаза, естественно осуждая и припоминая богатую историю еврейских погромов в наших землях. На себя смотрите, черти – у вас эта «история» в десятки раз богаче! Пофигу, пошумят и забудут. Польза от истерии в газетах имеется – состоятельные евреи со всего мира надонатили почти миллион рублей на помощь пострадавшим. Им столько не надо, поэтому 3/4 суммы уйдет в городскую казну и будет потрачено на инфраструктуру. Больше всех прислал Натан Ротшильд. Блистательная хуцпа!

Всю кишиневскую администрацию, включая городское собрание, отстранили к черту, а губернатора за преступную нерешительность назначили главным стрелочником. Будет пропущен через суд с полной конфискацией имущества и переездом на каторгу.

В полном соответствии с традицией – «пока петух не клюнет…» – мы с Госсоветом покопались в профильных должностных инструкциях, немного их причесав и дополнив. Теперь при любом намеке на бунт – а не заметить толпы на улицах городов попросту невозможно! – в городе вводится комендантский час с усиленными патрулями, а высшим должностным лицам предписано всеми силами успокаивать народ, прибегая к силовым методам только в крайнем случае.

Под шумок я добавил механизм, который позволит подданным совершенно законно собраться на заранее согласованный митинг и поговорить о наболевшем – за образец взял свою реальность. Из нее же решил позаимствовать механизм иностранных агентов – пока на этапе ранней проработки, сложно все нюансы этих времен учесть. Не тороплюсь – не сильно-то и нужен, просто считаю правильным показывать подданным, за чей счет и в чьих интересах ему что-то рассказывают.

В дверь постучали, сидящий за секретарским столом Остап разрешил войти. Повернувшись, я увидел Сергея Андреевича Антонова – усатый (у меня уже почти весь личный аппарат с усами и без бород и бакенбардов ходит, под меня косят) тридцатипятилетний статский советник в пенсне. Глава пока небольшого, но уже очень полезного нового органа – Всероссийского центра изучения общественного мнения. Прибыл с приятно-толстой папочкой, хранящей результаты свежих соцопросов, проведенных в Пермской губернии – третья по счету всего, мало специалистов, но рано или поздно организуем местные филиалы везде.

Хуже всего с народной поддержкой у меня там, где этого допускать нельзя – среди крестьянства. Соцопросы показывают страшное – лишь один из пятнадцати «середняков» с оптимизмом смотрит в будущее и доверяет центральной власти. Понять мужиков настолько можно, что хоть вериги надевай и иди в лесной скит, оплакивать многовековую боль русского крестьянина – столетиями царь-батюшка вытирал о податное население сапоги и выжимал все соки. Его тоже понять можно – крестьяне далеко, а табакерка – прямо вот она. Хорошо, что мне не надо отменять крепостное право – пришлось бы натурально в крови аристократию топить, потому что там либо я, либо они.

Узнать о том, что крестьянин думает о мире и своем в нем месте на самом деле, задача архисложная – столетиями впитанная аксиома о том, что государев человек с тобой за неосторожное слово может что угодно сделать накрепко засела в головах землепашцев. Первые сборы статистики из-за этого годятся только на растопку или самокрутки.

Несколько мозговых штурмов – в том числе с привлечением бывших «народников» с нормальной репутацией «одумавшегося» (таких немало) на правах носителя «полевого» опыта, и получилось выработать методичку. Приходит работник ВЦИОМа в деревню и начинает ходить по домам. Не с пустыми руками – с подарками прикладного назначения, конфетами для деток и бутылкой да закусью для совместного распития с мужиками.

В первую очередь, конечно, собирается обратная связь о получении крестьянами продовольственной помощи. С этим порядок – десяток арестов в самом начале кампании и усиленный контроль от моих эмиссаров позволяют минимизировать «попилы».

Дальше наступает черед более глобальных вопросов, и здесь же крестьянин «запирается», выражая на словах уверенность в центральной власти и повторяя «мое дело хлеб растить, а остальное мне не по уму».

Сборщик статистики какое-то время добросовестно записывает отмазки, а потом начинает качать головой и вздыхать – крестьянину от этого становится страшно, и дальше он слушает с усиленным вниманием. Слушает заготовленную и заученную речь:

– Вот ты, Николай Семеныч, хозяин крепкий – дом у тебя справный, на подворье порядок, сыновья с бабой у тебя как шелковые. Вот и Его Императорское Высочество, Георгий наш Александрович, такой же хозяин – крепко страну нынче держит, порядок наводит. Только сидит он далеко, сам за всем пригляд держать не может, вот и присылает меня да товарищей моих. Мы – его глаза и уши. Вот поговорю я с тобою, потом – с соседями твоими. Вы мне одно и то же расскажете – все, мол, слава Богу. Принесу я Его Высочеству отчет, он посмотрит, порадуется тому, что все в вашем селе хорошо, и отчет отправит пылиться в архив. Потому как нет для него работы здесь – мужики всем довольны. А ежели ты да соседи твои, Николай Семеныч, правду мне расскажите о том что вас гложет и беспокоит, где кто делишками грязными занят, где чиновники здешние недосмотрели за порядком – вот тогда Его Высочество отчет со всем вниманием изучит да с проблемами разберется. Потому что он, Николай Семеныч, такой же хозяин, как и ты!

Работает не на всех и не всегда, но полученные таким способом данные во всей своей суровой и печальной неприглядности радикально отличаются от предыдущих «пустышек». Не верят мне мужики. Мне от этого грустно, но нужно смотреть правде в лицо: я пока ничего не сделал такого, что улучшит крестьянскую долю. За исключением продовольственной помощи и ряда косвенных вмешательств – переселение народа, освобождение зоны «недорода» от податей на три года и некоторое количество крестьянских ребят, которые получают или станут получать образование в новых и старых, но расширенных школах с казенным обедом. Это крестьян радует, но хотелось бы большего. Ерунда, через десяток лет все сильно изменится, и ненавидеть меня будут лишь те, чьи родственники не вернутся с войны – здесь уже ничего не попишешь.

Выслушав доклад, я поблагодарил Сергея Андреевича, убрал оставленную им для более вдумчивого ознакомления папку в ящик для не особо важных, но требующих внимания документов и вынул из сейфа упакованный в тубус лист бумаги три на четыре метра. Остап повесил его на стену, и я внимательно просмотрел схему Двора. Что-то вроде схем из детективов – кто на кого завязан, кто кого ненавидит, кто с кем дружит и прочее. Даже миниатюрные фотографии есть. Просто ужасно на самом деле, как много имен и характеристик приходится запоминать. Не в моменте, а на долгой дистанции – перед каждым мероприятием до меня доводят списки тех, с кем мне по рангу не зазорно столкнуться и перекинуться парой слов. К спискам прилагаются мелкие детали, вроде «как там сын-то? Шестнадцать же ему, верно?», призванные создать иллюзию того, что я помню всех и обо всём. Кстати…

– Как сестра твоя? – спросил я Остапа. – Закончила Смольный?

– Немного осталось, Георгий Александрович, – улыбнулся секретарь.

Вот бы мне абсолютную память! С другой стороны, о двух концах палочка – человеческая психика склонна загонять подальше и стремиться забыть травмирующие воспоминания, но с совершенной памятью это невозможно: придется носить в себе не только светлые или полезные моменты, но и, например, дивную сцену последствий теракта в Польше. Слава богу, что я здоровье у Высших сил попросил, а не это.

Добравшись взглядом до низа схемы, я для верности проглядел ее всю еще трижды. Кивнув, сделал вывод: за год с небольшим нахождения в столице у меня получилось причесать элиты так, чтобы меня поддерживало большинство, а меньшинство боялось и благоразумно не отсвечивало. Вот теперь можно с полной уверенностью признать – я настолько самодержавен, насколько это вообще возможно.

Глава 6

Что нужно знать о демократии в эти прогрессивные времена? О, спросите любого пытающегося быть «в тренде» хроноаборигена, и неизбежно услышите вагон и маленькую тележку рассуждений о том, что демократия – это единственно правильная форма организации общества. Спросите о том же любого сохранившего ценой уступок трон монарха, и услышите то же самое – кое-кто из них уже в совершенстве освоил «спуск» непопулярных решений через демократические механизмы. Но если прийти на большое международное мероприятие с дипломатическим контекстом, реальность окажется несколько менее радужной: европейские правящие Дома на таких стараются держаться вместе.

Нет, никто не скажет французскому президенту «месье Карно, идите к почкам». Напротив – все, и я в том числе, будут безукоризненно вежливы и даже приветливы, но отношение к «временщикам» у монархов (особенно монархов старой школы) соответствующее: увы, почему-то так вышло, что приходится разговаривать о делах с вот этим вот простолюдином, но мы же понимаем, что должность он занимает временно, а значит тратить много личного времени на него не стоит.

Спустя немалое число больших политико-семейных событий в Европе и у нас, я заметил интересную особенность: по возможности представители владетельных Домов стараются держаться вместе, словно формируя «естественный», завязанный на происхождение, барьер, куда остальным не очень-то хочется пробиваться. Исключение – долбаный британский премьер, который хвостиком таскается за Виктором Альбертом. К счастью, таскается до получения прямого приказа из монарших уст заняться чем-нибудь еще – это позволяет нам с Виктором, Вилли, Кристианами старшим и младшим да шведским королем Оскаром чисто по-родственному, как нормальным мужикам, собираться как сейчас – в загородной резиденции датской Короны.

Свадьба Ксюши и датского принца у нас послезавтра, но все дружно нагрянули в Данию пораньше – аж за неделю. Погода решительнейшим образом «шептала», и уважаемые политические партнеры не отказали себе в удовольствии отправиться на охоту – этим мы занимались вчера и сегодня целый световой день, и я рад, что за окном, скрыв собою звезды на северном небе, искрят молниями и многообещающе громыхают тучи: дождь зарядит на весь день, а значит охоты завтра не будет.

Банька у Кристиана ничуть не хуже нашей, в Гатчине, и мы с монархами с удовольствием прибегли к услугам чернокожих банщиков. «Негры, господа, хорошо переносят жар!» – повеселил нас хозяин отборным расизмом.

Живительные напитки вливались в Августейшие глотки щедрыми водопадами. Мужики, сбросив с плеч Высочайшие проблемы, с головой окунулись в немудреный, но такой приятный отдых. Звериный оскал феодализма – правящая верхушка как бы над полем битвы. Вот он, назначенный главным стрелочником по итогам Первой мировой в моей реальности кайзер: душевнейший, компанейский малый! Вот Кристиан и Оскар – такие себе политические отношения нисколько не мешают им объединиться по возрастному признаку и рассказывать нам, условной молодежи, классическое «Европа-то уже не та» и при превышении определенного градуса в обнимку петь древние, пронзительные нордические песни к огромному всеобщему удовольствию.

Лучше всего радость от такого досуга считывалась на лице Альберта – он простоват и пережил большую личную трагедию. Инфантилизм заставлял Виктора держаться ближе к «старикам», вроде как отцов нашел. Молодость толкала его ближе к нам – мы с Вилли не плошали, и после каждой длинной беседы с Альбертом переносили услышанное на бумагу.