Глава 7

Доктор Пиппинс ушёл, оставив за собой запах трав, настоек, отчаяния и окончательного вердикта: «Вы больше не певица».

Я сидела в кресле, укутанная в плед, и смотрела в пустоту. Мир сузился до размеров этой комнаты, а затем – до размеров моего горла.

Пустого.

Мёртвого.

Бесполезного.

«Всё кончено, — думала я, глядя на остывшую чашку. – Я не смогу заработать ни гроша. Ни одной ноты. Ни одного концерта. Я – Аннабель Винтер, бывшая. Бывшая жена. Бывшая певица. Бывший человек. Теперь я просто… обуза. Дворецкий, наверное, уже жалеет, что впустил меня. Хозяин, этот чешуйчатый призрак, вообще не заметил, что я существую. Что ж, пусть идёт хоронить себя дальше. А я… я, видимо, останусь здесь, пока меня не выставят за дверь. Или пока я не умру от стыда и голода».

– Не отчаивайтесь, мадам, – прошептал Амбросс, как призрак, материализовавшийся рядом с камином. – Я… я пошлю за другим доктором. У нас в городе есть один… э-э… специалист. Говорят, он лечит невозможное. Его зовут доктор Бромвель. Он… немного необычный. Но у него есть репутация.

Я лишь махнула рукой. Какая разница? Один доктор сказал «никогда», другой скажет «абсолютно никогда». Есть ли разница одним “никогда” больше, одним меньше.

Но Амбросс, видимо, решил, что молчание – знак согласия, и исчез, чтобы вернуться через полчаса с новым «спасителем».

Доктор Бромвель был… впечатляющим.

Он был одет в плащ, который когда-то, вероятно, был зелёным, но теперь напоминал карту древнего континента, испачканную травами, маслами и, судя по запаху, чем-то, что умерло в его карманах. Его борода была седой, густой и, казалось, жила собственной жизнью. На носу болтались очки с толстыми линзами, увеличивающими его глаза до размеров блюдца.

– А-а-а! – воскликнул он, увидев меня. – Где здесь жертва мужского эго и плохо развитых пальцев? О! Классический случай! Не волнуйтесь, мадам, доктор Бромвель на страже вашего здоровья!

Он подошёл, схватил мою руку, пощупал пульс, постучал по коленке молоточком. Пока что я пыталась понять взаимосвязь между голосом и коленкой.

– А коленка тут при чем? – спросила я, стараясь говорить шепотом.

– Я проверяю, – так же шепотом ответил мне доктор. – Не повредили ли вы ее, когда пытались зарядить эм… в душу мучителю.

Это показалось мне логичным. Но сама идея – запоздалой. Что ж… Хорошая мысля приходит опосля.

И, наконец, доктор заглянул мне в горло с помощью зеркальца, которое выглядело так, будто его нашли на дне колодца.

– Хм-хм-хм… – бормотал он, кивая. – Да-да-да… Связки, конечно, в плачевном состоянии. Но! – он ткнул пальцем в воздух. – Но! Дело не только в них! Тут ещё и магический резонанс нарушен! И энергетический канал заблокирован!

Глава 8

Я смотрела на него, широко раскрыв глаза. Он говорил так, будто диагностировал не повреждённое горло, а сломанный магический реактор.

– У меня есть решение! – торжественно объявил он, порывшись в своей сумке-чемодане, из которой доносился странный шипящий звук. – Моё фирменное зелье! «Глоток Феникса»! Восстанавливает голосовые связки, снимает магические блокировки и, как бонус, придаёт коже сияющий оттенок! Всего за три золотых! Или, в вашем случае, бесплатно! Считайте это благотворительностью! Я наслышан о вас и вашем чудесном голосе! О нем уже легенды ходят!

Он вытащил пузырёк. Жидкость внутри была густой, зелёной и пузырилась, как болотная тина. От неё исходил запах гнилых яиц, смешанный с ароматом старой обуви и чего-то невообразимо химического.

– Выпейте! – велел он, торжественно протягивая пузырёк. – Залпом! И не морщитесь! Эффективность прямо пропорциональна степени отвращения!

Я посмотрела на Амбросса. Тот пожал плечами, как бы говоря: «Хуже уже не будет».

Я взяла пузырёк. Зажмурилась. И одним махом влила в себя эту… мерзость.

Вкус был… невозможно описать. Это было как если бы кто-то смешал тухлую рыбу, уксус, перец чили и жидкое мыло, а потом заставил вас это выпить. Мой рот скривился. Глаза слезились. Желудок сжался в узел.

– Ну как? – с надеждой спросил доктор Бромвель, наклонившись ко мне. – Чувствуете магию?

Я открыла рот, чтобы сказать «да» или «нет», или просто заорать от отвращения.

Из горла вырвался звук.

Низкий.

Хриплый.

Сиплый.

Как будто из преисподней.

– Не боооолит! – просипела я голосом, который вполне мог принадлежать древнему злу, только что проснувшемуся после тысячелетнего сна и очень недовольному этим фактом.

Амбросс подпрыгнул на месте. Доктор Бромвель ликовал.

– Видите?! Эффект мгновенный! Зелье работает! Боль ушла! Это чудо!

Я попыталась улыбнуться. Хотела сказать «спасибо».

Но вместо этого…

Кха-кха-КХАРРР!

Меня скрутил такой приступ кашля, что я чуть не вылетела из кресла. Я кашляла, хрипела, давилась, хваталась за горло. Каждый вдох был мучением, каждый выдох – не для слабонервных.

– Это нормально! – кричал доктор Бромвель, хлопая меня по спине так, что у меня зубы стучали. – Это зелье выгоняет всю негативную энергию! Продолжайте! Кашляйте! Выплёвывайте боль!

Я кашляла. И плакала. От боли. От унижения. От того, что мой «восстановленный» голос звучал, как скрежет ржавых ворот ада.

Когда приступ наконец стих, я лежала в кресле, обессиленная, с красным лицом и слезами на щеках.

– Ну что, мадам? – спросил доктор Бромвель, упаковывая свои вещи. – Готовы к концерту?

Я посмотрела на него. Потом на Амбросса. И прохрипела, своим новым, «фениксовым» голосом:

– В полнолунье. В темноте. И уборщица пусть дежурит. Она очень понадобится.

Доктор Бромвель только рассмеялся и исчез, оставив мне в подарок пустой пузырёк и ощущение, что я только что проглотила живого ежа.

К своему удивлению я понимала, что горло перестает болеть. Связки, кажется, восстановились.

Но голос так и не вернулся.

Глава 9

Я встала.

Не потому что силы вернулись – нет, ноги всё ещё подкашивались, а в горле стоял ком, похожий на камень, – а потому что надо.

Потому что я – гостья.

Нет, не гостья.

«Не злоупотребляй гостеприимством, Аннабель, — прошептала я себе, глядя на роскошные обои и портреты, смотревшие на меня с холодным осуждением. – Ты не член семьи. Ты – случайность. Ошибка. Проблема, которую этот дом не заказывал».

Я сделала шаг к двери. Потом ещё один. Каждый – как подвиг. В ушах всё ещё звучал хрипы и сипы моего собственного голоса – голоса чудовища. Голоса, который теперь, кажется, навсегда стал моим.

– Мадам, прошу вас! – Амбросс, как тень, возник рядом. Его рука мягко, но настойчиво коснулась моего локтя. – Куда вы собрались? Сейчас ночь. Вы одна. Вы… не в состоянии.

Я остановилась. Закрыла глаза.

Хороший вопрос.

Куда?

Я открыла рот, чтобы ответить. Хотела сказать: «Домой». Но дом – это клетка с Реджинальдом. Хотела сказать: «К подруге». Но… какие подруги? Леди Брайар? Та, с которой я переписывалась два года, пока Реджинальд не «случайно» не потерял все мои письма и не намекнул ей, что я «не вполне здорова психически»? Леди Уинслоу? Та самая, что «мило улыбалась», а потом на балу у герцогини рассказала всем, что я «флиртую с конюхами», чтобы оправдать своё собственное падение в глазах общества?

Я вспомнила его слова, произнесённые с таким заботливым, почти отеческим видом:

«Аннабель, милая, не дружи с леди Брайар. Она пустая. Когда ей будет не о чем болтать за ужином, она расскажет все твои тайны – настоящие и выдуманные. Ты же не хочешь, чтобы о твоих ночных кошмарах знала вся столица?»

«Леди Уинслоу? О, дорогая, она тебе не подруга. Она – змея в шелках. Улыбается, а думает, как тебя подставить. Не стоит общаться. Ты слишком доверчива. Я просто хочу тебя защитить».

И я верила. Глупая, наивная птичка. Я верила, что он заботится. Что он ограждает меня от злого мира. А на самом деле… он строил клетку. Постепенно. Методично. Кирпичик за кирпичиком. Отрезал ниточки, связывавшие меня с другими людьми. С жизнью. С собой настоящей.

Он боялся. Вот в чём была правда. Он боялся, что однажды проснётся, а клетка будет пуста. Что птичка улетит. Что экспонат сбежит на своих собственных ножках. Что его коллекция станет неполной. Что он останется ни с чем.

И вот – сбежала. Хотя, сбежала – это сильно сказано. Уползла! С разбитым горлом и разбитым сердцем.

– И куда же вы пойдете? – повторил Амбросс, и в его голосе была не просто вежливость, а настоящая, глубокая тревога. – Ночью. Одна. Без денег. Без… без голоса.

Я спрятала лицо в ладонях. Пальцы были холодными. Щеки – мокрыми. Я не плакала. Я просто… вытекала болью изнутри. Надежда, сила, смысл.

Куда?

Глава 10

Нет родителей. Умерли, когда мне было двадцать. Я только попала в этот мир, как узнала, что я осиротела. Нет братьев, сестёр. Я – одинокая ветка на высохшем дереве. Друзей… нет. Все, кто пытался приблизиться, были отсечены хирургически точными манипуляциями моего «любимого» мужа.

Я была одна. Совершенно одна. В огромном, чужом, враждебном мире. Без гроша. Без голоса. Без будущего.

Амбросс ждал ответа. Он стоял рядом, как последний маяк в бушующем море.

Я опустила руки. Посмотрела на него. Мои глаза, наверное, были красными, опухшими, жалкими.

И я солгала. Самую глупую, самую отчаянную ложь, которая только могла прийти мне в голову.

– К родственникам, – просипела я своим новым, и звук был таким ужасным, что сама вздрогнула.

Амбросс замер. Он не поверил. Конечно, не поверил. В его глазах читалось: «Какие родственники? В каком измерении?»

Но он не стал спорить. Он просто кивнул, как будто принял мою ложь за чистую монету.

– Конечно, мадам, – сказал он мягко. – Но… не сейчас. Сейчас ночь. Дороги небезопасны. Даже для… поездки родственников. Выпейте чай. Подождите до утра. А я… я пока приготовлю для вас комнату. Хорошую. С видом на сад.

Он не дал мне возразить. Он просто развернулся и пошёл, оставив меня стоять посреди холла, с моей жалкой ложью и моим ужасным голосом.

Я смотрела ему вслед. И впервые за эту ночь… мне не было стыдно.Я чувствовала благодарность. За эту ложь, которую он позволил мне сказать. За эту комнату, которую он обещал. За этот передышку в моём личном апокалипсисе.

«Спасибо, Амбросс, — подумала я, глядя на его удаляющуюся спину. – Спасибо, что не стал спрашивать, где живут мои несуществующие родственники. Спасибо, что даёшь мне место, где можно спрятаться… хотя бы на одну ночь».

Я шла за Амброссом, как сонная тень. Каждый шаг давался с трудом – не от слабости тела, а от тяжести души. Мир стал чужим, тяжёлым, как мокрое одеяло. Горло ныло тупой, глухой болью – напоминанием о том, что я больше не могу петь. Что я – больше не я.

– Сюда, мадам, – тихо произнёс дворецкий, открывая дверь в комнату, которая могла бы стать декорацией для оперы о забытой королеве.

Огромная кровать с балдахином, шёлковые шторы, ковёр, утопающий под ногами… Всё говорило о роскоши, о деньгах, о жизни, которую я когда-то считала своей – пока не поняла, что была лишь украшением в чужой витрине.

Две горничные, как белые призраки, метались вокруг постели, расправляя простыни, взбивая подушки. Их движения были беззвучны, почти ритуальны. Они не смотрели на меня. Или, может, смотрели, но я была для них лишь ещё одной проблемой, которую нужно решить до утра.

– Мадам, – одна из горничных подошла ко мне с чем-то мягким и белым в руках, – позвольте предложить вам ночную рубашку. Леди Эштон всегда…

Я замерла.

Леди Эштон.

Глава 11

Это имя ударило, как пощёчина. Та самая, что смеялась над моей старостью. Та, что спала с моим мужем. Та, чьи руки, возможно, касались этого самого шёлка.