– Нет, – прорычала я, отшатываясь, как от ядовитой змеи. Мой новый, ужасный голос эхом отозвался в комнате, заставив горничных вздрогнуть. – Не надо.

Они переглянулись. Амбросс, стоявший у двери, понимающе кивнул. Он знал. Он всё знал.

– Оставьте всё как есть, – приказал он горничным. – Мадам… предпочтёт уединение.

Они исчезли, оставив меня одну посреди чужой роскоши.

Я подошла к кровати. Провела рукой по прохладному шёлку простыни. Это было невероятно мягко.

Как я раньше этого не замечала? Я ведь всегда спала на взбитой перине, на мягких подушках, на шелковых простынях. И даже не обращала на это внимания. Но сейчас, когда я осознала, что сказка закончилась, эти простыни, эта постель показались последним взмахом руки перед прощанием.

Прощанием с сытой, роскошной жизнью, к которой я успела привыкнуть за столько лет.

«Может, я в последний раз сплю на мягкой постели!» – пронеслось в голове. Завтра – улица. Ночлежка, если повезёт. Подворотня, если нет. Или просто мостовая, под звёздами, которые с сегодняшнего дня перестали быть добрыми.

Эта мысль – о холоде, о грязи, о полной беспомощности – накрыла меня волной. Я села на край кровати, и слёзы, которые я сдерживала весь вечер, хлынули рекой. Я плакала тихо, беззвучно, чтобы не нарушать тишину этого дома скорби. Плакала о потерянном голосе. О предательстве. О будущем, которое превратилось в густой, непроглядный туман.Я выплакивала чужое горе, застрявшее внутри меня.

«Завтра я уйду, — думала я, уткнувшись лицом в подушку, вдыхая запах лаванды и чужой жизни. – Скажу им какой-нибудь адрес… вымышленный переулок, несуществующий дом… и уйду. А что дальше? Кто возьмёт немую певицу? Кто даст работу женщине без связей, без денег, без… без всего?»

Это конец! Конец моей жизни!

Теперь я понимала, чего я так боялась. Боялась до душевных судорог.

Когда-то много лет назад, когда я в другом мире работала кассиром в провинциальном городке, я перебивалась с копейки на копейку, радовалась, когда после рабочей смены утаскивала домой просрочку, экономила на всем, не могла даже зуб отремонтировать, не говоря уже о покупке нового пальто… Я думала, что счастье в деньгах. Ни в чем ином. Счастье, когда ты ни в чем себе не отказываешь. И ради этого счастья многое можно стерпеть. Если не все.

Но олигархи не стояли в очереди на кассе, не уточняли цену на огурцы, не протягивали карточку магазина, чтобы я сняла с них баллы. Поэтому мои шансы встретить олигарха неумолимо стремились к нулю.

Я мечтала.

Мечтала о том, что однажды я смогу войти в магазин и смотреть на ценники.

Что я наконец-то смогу себе позволить все.

И не буду трястись за каждую копейку в кошельке

Переживать, не задержат ли зарплату?

Мне было почти тридцать.

И казалось, что я никогда не выберусь из болота нищеты.

Две работы, три. Попытки сделать бизнес.

Все с треском проваливалось.

Оставались лишь: “Карточка есть? У нас акция! Не хотите ли товар по акции?”.

Поэтому когда я вдруг случайно попала в этот мир, я была поражена. Роскошь, красивый муж, редкий дар, куча денег – что еще нужно для счастья?

Я даже представить себе не могла.

Теперь я рыдала в подушку, чувствуя, как последний кусочек моей прежней жизни растворяется в солёных слезах. Я была разбита. Пуста. Готова исчезнуть.

И тогда я почувствовала… взгляд.

Глава 12

Не физический. А тот, что пробирает до костей. Тот, что заставляет сердце замереть.

Я медленно, сквозь слёзы, подняла заплаканные глаза.

И замерла.

Посреди комнаты, в лунном свете, падавшем из окна, стояла девочка лет шести.

Она была одета в белое платьице, похожее на пижаму. Волосы, светлые, как лунный свет, рассыпались по плечам. На лице – не было страха. Не было печали. Было… спокойное, почти мудрое любопытство.

Это была она.

Эмма.

Девочка с портрета над камином. Девочка с фиалковыми глазами, как у её отца. Девочка, чья кукла покоилась на коленях у лорда Эштона.

Лунный свет обволакивал ее, а я видела сквозь нее очертания предметов.

Я не испугалась. Не вскрикнула. Мой ужасный голос и так был сломан – что мне бояться?

Я просто смотрела на неё. Сквозь слёзы. Сквозь боль. Сквозь отчаяние.

Она смотрела на меня.

И в её глазах, в этих фиалковых безднах, я не увидела осуждения. Не увидела жалости.

Я увидела… понимание.

– Скажи моему папе, что я люблю его, – послышался голос. – Чтобы он так не плакал… Пожалуйста…

Слова повисли в воздухе, тяжёлые и хрупкие одновременно. Я почувствовала, как в горле снова встал ком – на этот раз не от боли, а от чего-то другого. От жалости. От боли за этого чужого, сломленного человека, который сидит в детской комнате и гладит куклу.

– Я… – попыталась я ответить, но из горла вырвался только хриплый, ужасный звук, похожий на скрип старой телеги. – Я не могу… говорить… нормально…

Эмма наклонила голову, как маленькая сова. Она не испугалась моего голоса. Она просто… приняла его.

– Неважно, – снова прошелестел её голос в моей голове. – Скажи ему… как есть. Он поймёт. Я уверена, что он услышит меня… сердцем…

Я посмотрела на огромную кровать. Потом – на пустое место посреди комнаты, где только что стояла девочка-призрак.

Завтра я должна уйти. Завтра – конец. Но сегодня… сегодня у меня есть задание. От призрака. И невидимая пижама.

Я встала. Подошла к зеркалу. Посмотрела на своё отражение – заплаканное, уставшее.

– Ладно, Эмма, – прохрипела я своему отражению. – Попробуем. Ради тебя.

Я сняла платье. Осторожно, как будто совершала ритуал, сложила его на стул. Потом, чувствуя себя абсолютной идиоткой, но с какой-то странной лёгкостью в душе, забралась под прохладные шёлковые простыни.

«Сплю голой, как богиня, — подумала я, закрывая глаза. – В роскошной постели. С заданием от призрака. И с голосом, от которого сбежал бы даже дракон. Ну что ж… Завтра будет ещё один день. А сегодня… просто сегодня. Не надо загадывать, что будет завтра».

И, странное дело, мне впервые за эту ночь не хотелось плакать. Хотелось… спать. И готовиться к разговору с чешуйчатым лордом, который, по словам его дочери, слышит сердце.

«Отлично, — подумала я, засыпая. – Надеюсь, моё сердце умеет говорить громче, чем мой новый, ужасный голос».

Глава 13

Утро встретило меня не пением птиц, а мягким стуком в дверь и ароматом свежесваренного кофе. Я открыла глаза – и на мгновение забыла. Забыла о хрипе в горле, о предательстве, о бегстве. Я просто лежала в роскошной постели, укрытая шёлком, и наслаждалась моментом.

Пока не вспомнила.

Всё вернулось: голос-чудовище, угроза улицы, ложь про «родственников» и… призрак маленькой девочки, смотревший на меня сквозь слёзы.

– Мадам, – раздался голос Амбросса за дверью, – можно войти?

– Да, – хрипло ответила я, и звук собственного голоса снова заставил меня поморщиться.

Дверь открылась. Амбросс вкатил небольшой столик на колёсиках, уставленный фарфором, серебром и едой, от одного вида которой у меня потекли слюнки. Свежие булочки, джем, яйца, фрукты… и тот самый кофе, чей аромат обещал хотя бы иллюзию нормальности.

– Как вы себя чувствуете, мадам? – спросил он, расставляя тарелки с той же безупречной грацией, с какой накануне укрывал меня пледом.

Я натянула на себя покрывало и обмоталась им.

– Лучше, – соврала я. Горло действительно не болело, но внутри было пусто и холодно. – Спасибо за… всё.

Он кивнул, довольный.

– Я рад. И… есть кое-что ещё. – В его голосе прозвучала нотка гордости. – Лорд Эштон… сегодня утром… он отказался от завтрака. Сам. Не просто молчал – отказался. Сказал «нет». Это… это первый раз за полгода, что он вообще что-то сказал, кроме «уходите».

Я улыбнулась. Искренне. От души. Это было хорошим знаком. Значит, моя песня… моя боль, которую я в неё вложила… не прошла даром. Она дала ему толчок. Маленький, но – толчок.

– Это замечательно, Амбросс, – прошептала я. – Правда.

Но внутри… внутри было грустно. Я не смогла сделать достаточно. Не смогла вернуть ему дочь. Не смогла стереть его боль. Я дала ему лишь возможность начать дышать. А теперь… теперь у меня нет даже этого. У меня нет голоса, чтобы закончить начатое.

«Нет надежды», – подумала я, отламывая кусочек булочки. «Ни для него. Ни для меня».

– Одну минутку! Я нашел для вас платье! Это не платье леди Эштон! Я это вам гарантирую! Сейчас вам его принесут! – заметил дворецкий. – Я нашел его в сундуке на чердаке. Мне кажется, там, если порыться, можно найти вечную молодость или смерть от стопки падающего хлама!

Служанки принесли мне старомодное платье и оставили в кресле. Дворецкий учтиво вышел и ждал за дверью.

Я быстро оделась – простое, но элегантное платье, которое Амбросс, видимо, тоже подобрал специально для меня. Оно не кричало «гостья», но и не шептало «побирушка». Оно говорило: «Женщина, которая держится».

– Мне нужно поговорить с вашим хозяином, – сказала я, подходя к двери. – Когда будет… удобно?

Амбросс вздохнул. Глубоко, по-отечески.

– Мадам… я не могу вам ответить. Он… непредсказуем. Он может сидеть часами молча. А может… вдруг встать и уйти. Но… – он сделал паузу, – если вы хотите попробовать… он в своей комнате. Как всегда.

Глава 14

Я кивнула. Взяла себя в руки. И пошла.

Комната лорда Эштона встретила меня той же давящей скорбью. Те же оплывшие свечи. Тот же запах воска и увядших роз. Тот же портрет Эммы над камином, с её живыми, смеющимися глазами, которые теперь казались насмешкой над этой мертвой комнатой.

Воздух был настолько тяжёлым, что казалось, им невозможно дышать. Каждый шаг давался с трудом.

Лорд Эштон сидел в том же кресле. Всё так же красивый, всё так же трагичный. Его пальцы нежно, почти ритуально, гладили фарфоровую куклу. Он не поднял головы. Не пошевелился. Будто я и не вошла.

Я подошла ближе. Остановилась в паре шагов. Сердце колотилось, как бешеное. Что сказать? Как начать?

«Простите, что вломилась»?

«Извините, что я еще здесь»?

Нет.

Я села на край кресла рядом с ним. Не слишком близко. Не слишком далеко. И тихо, еле слышно, своим ужасным, хриплым голосом сказала:

– Я хотела бы вас поблагодарить за вчерашнее, – прошептала я, понимая, что в тишине комнаты шепот очень даже уместен. – Вы заступились за меня, хотя и не должны были…

Вот. Повисла неловкая пауза. Теперь надо переходить к делу. Лорд молчал. Он вообще не считал нужным мне отвечать.

– Прошлой ночью… я видела вашу дочь. Эмму.

Я не ожидала, что он вообще отреагирует. Думала, он продолжит гладить куклу, погружённый в своё горе.

Но он резко обернулся.

Его фиалковые глаза впились в меня. Не с любопытством. Не с надеждой.

С ужасом. С гневом. С подозрением.

Этот взгляд был острее любого ножа. Он буквально пригвоздил меня к месту. Я почувствовала, как по спине пробежал холодный пот.

– Она… она просила передать, – я сглотнула, чувствуя, как хрип в горле усиливается от страха. – Скажи моему папе, что я люблю его… Чтобы он так не плакал… Пожалуйста…

Я произнесла слова Эммы. Точно. Честно. От всего сердца.

И тогда он посмотрел на меня… как на чудовище.

Не как на женщину, которая пыталась помочь. Не как на гостью. А как на нечто оскверняющее, лживое, кощунственное.

– Я не верю, – произнёс он. Голос был твёрдым. Холодным. Окончательным. Как приговор. – Если бы моя дочь хотела мне что-то сказать… она бы сказала. Лично. Мне. Она бы явилась мне, а не… – он бросил на меня презрительный взгляд, – …не вам.

Я открыла рот, чтобы возразить. Хотела сказать, что не вру. Что она была настоящей. Что я видела её глаза, слышала её голос…

Но он поднял руку. Не резко. Просто… жест, означающий «хватит».