Примерно то же самое испытывала семнадцатилетняя Таллула, расхаживая по Нью-Йорку и представляясь всем лесбиянкой – «а вы чем занимаетесь?»; и Нэнси, которая пила дешевое белое вино из пивных кружек и напрашивалась на скандал, держа под руку чернокожего любовника; и Жозефина, чьи изображения были расклеены по всему Парижу.

Эти женщины жили напоказ и выставляли на всеобщее обозрение многие личные моменты своей жизни. Они добились известности в литературных, художественных и театральных кругах, и все их слова и поступки, все их наряды постоянно освещались в прессе и влияли на обычных женщин. Но какими бы стильными, талантливыми и оригинальными ни были эти шестеро, современному человеку придется заглянуть за блеск и лоск славы, чтобы составить о них верное представление. Мы ощущаем особое родство с этими женщинами, узнавая о том, как они боролись с трудностями и ощущали себя в минуты сомнений. У них не было ролевых моделей; им пришлось дорого заплатить за свою независимость. Они не могли рассчитывать на советы матерей и бабушек, ведь тем не приходилось задаваться вопросом, как совместить сексуальную свободу и любовь, публичный образ и личное счастье. Таллула и Жозефина мечтали о настоящей любви, но раз за разом попадались в сети мошенников и охотников за острыми ощущениями, которых интересовали только их деньги и слава. Нэнси, пытавшаяся жить бесстрашно и открыто, как мужчина, заслужила репутацию нимфоманки. Все шесть пробовали вступить в брак, но лишь Диане удалось уговорить себя на полный набор связанных с замужеством компромиссов. Еще сложнее было с материнством. Семья постоянно обвиняла Тамару Лемпицкую в том, что из-за своей решимости испытать все ради искусства та воспитывала детей неправильно и даже была деструктивной матерью.

Конец 1920-х и начало 1930-х стали переломным периодом в жизни всех шести героинь. Наше повествование заканчивается с началом нового десятилетия, в момент, когда бесшабашный творческий дух 1920-х столкнулся с препятствиями в виде экономического кризиса и радикальных политических течений – коммунизма и фашизма, а на горизонте начали сгущаться тучи новой войны. Эпоха джаза близилась к концу; с ней закончилась и эпоха флэпперов. Некоторые женщины поколения флэпперов остепенились и выбрали традиционные роли; других слишком потрепала жизнь или они просто устали от роли женщины-фейерверка и не могли продолжать в том же духе.

Но, несмотря на свою быстротечность, 1920-е ознаменовали исторический сдвиг для женщин. Многие пытались расширить рамки своей свободы; многие восставали против осуждения и критики. Порой эти женщины вели себя глупо и показушно – Таллула кувыркалась на лондонском тротуаре, а Зельда прыгала в одежде в фонтан; порой их поведение было деструктивным – Нэнси разбивала сердца, а ее сексуальные эксперименты в Париже и Лондоне закончились проблемами со здоровьем. Но в одном этих женщин нельзя упрекнуть – в отсутствии смелости. Пытаясь жить и умирать «по-своему», они стали силой, перевернувшей мир, женщинами опасного поколения, рискнувшими выбрать независимость и насладиться ее дарами.

Глава первая
Диана

Через два месяца после вступления Британии в войну с Германией леди Диана Мэннерс, вызвавшаяся служить медсестрой в больнице имени Гая, ехала к месту назначения в автомобиле с шофером. От ее дома в Мейфэре до больницы было всего четыре мили, но Диана понимала, что для ее матери, которая сидела в машине рядом с ней, эта поездка – все равно что путешествие в дикие степи.

В ходе долгих слезных скандалов Диана пыталась убедить мать, что не ей одной пришла в голову лихая мысль записаться в добровольческий медсестринский отряд. Тысячи женщин в данный момент стояли в очередях, желая послужить своей стране; среди них были подруги Дианы и те, кто вызвался заниматься гораздо более трудным делом – водить машины скорой помощи, работать на оборонных заводах или отправиться медсестрой на фронт.

Но, представляя, как дочь будет работать в бесплатной лондонской больнице, заваривать чай и мыть пациентов, герцогиня Ратленд ужасалась не меньше, чем если бы Диана добровольно вышла на панель. «Роллс-ройс» миновал Саутуоркский мост и начал медленно пробираться по грязным мощеным улицам. В нос герцогине ударил запах из доков и вонь гниющего мусора; она с ужасом взирала на толпы народа и повсюду находила подтверждение своим худшим страхам. Много лет спустя Диана по-прежнему помнила все подробности этой неловкой молчаливой поездки: грязные капли на ветровом стекле, потрясенное лицо матери и внутреннее содрогание, которое она ощутила, когда они остановились у мрачного серого фасада больницы.

Их взглядам открылось неприветливое зрелище. По широкому двору, склонив головы под порывами ветра, спешила стайка медсестер; юбки хлопали на ветру. Дверь открыла пожилая экономка с унылым, как этот серый фасад, лицом и молча проводила Диану в комнату наверху, где ей предстояло жить. В бедно обставленном помещении не было зеркала в полный рост – еще бы, такая роскошь, – но стоило Диане переодеться в форму медсестры, как по одному лишь взгляду матери она догадалась, что выглядит ужасно, по крайней мере, в глазах герцогини.

При виде материнских страданий она чувствовала себя виноватой, но вместе с тем испытывала радостное волнение. Накрахмаленный воротничок ее форменного платья в сиренево-белую полоску болезненно врезался в кожу, прикосновение грубого казенного хлопка казалось неприятным после привычных шелка и шифона, но эти неудобства несли с собой ощущение перемен. Диана завязала шнурки и затянула поясок, осознавая, что впервые за двадцать два года берет контроль над своей жизнью в собственные руки.

Не считая смерти старшего брата Хэддона, случившейся, когда ей было два года, и мучительной болезни в десять лет, когда она была прикована к постели, страдая редкой формой мышечной атрофии (вероятно, бульбарным параличом, также известным как болезнь Эрба), детство Дианы было безоблачным – семейные праздники, каникулы на море, слуги. Однако то была жизнь, полная не только привилегий, но и ограничений. Семья предъявляла к ней определенные ожидания: она должна была выйти замуж за богатого аристократа и к моменту замужества иметь безупречную репутацию; даже после того, как Диана стала считать себя взрослой, родители контролировали каждый ее шаг. Ей не разрешалось ночевать вне дома, только гостить у нескольких одобренных семьей подруг; нельзя было ходить одной по улице и обедать с мужчинами. Она придумывала сотни способов избавиться от компаньонок и умела тайно проворачивать определенного рода дела, но вскоре обман ей опостылел. Она считала его унизительным.

Жизнь при больнице сулила быть очень тяжелой: долгие дни монотонного физического труда и десятки мелких ограничений. Но Диана видела в них спасение. Ей не только впервые предстояло жить вдали от дома; теперь она могла проводить свободные часы, делая что вздумается и встречаясь с людьми по своему выбору.

Эта жажда независимости привела в ряды волонтерской сестринской службы ^[15] более 46 тысяч британок и миллионы женщин по всему миру. Вступив в войну, европейские державы, сами того не осознавая, дали женщинам роковую клятву, посулив им свободу. Американская журналистка Мэйбл Поттер Дэггетт заявила: «Пусть запишут в веках: 4 августа 1914 года двери кукольного домика наконец распахнулись». И хотя ее заявление было слишком поспешным и чересчур оптимистичным, этот день принес многим большие надежды и ожидания.

Огромный интерес женщин к волонтерскому сестринскому отряду привлек внимание прессы; в колонках светской хроники стали регулярно публиковать истории и фотографии самых богатых и красивых медсестер. Диана появлялась на страницах газет чаще других. В глазах общественности она была почти что принцессой, ведь принадлежала к богатейшему и старейшему британскому роду (род Ратлендов восходит к 1525 году, а Кроуфордов – девичья фамилия матери Дианы – к 1398-му). Когда отец Дианы сэр Генри Мэннерс унаследовал герцогский титул в 1906 году, к нему перешли не только тысячи акров земли, но также загородные дома, фермы, угольные шахты и несколько десятков деревень.

Мысль, что Диана фактически отказалась от жизни во дворце, чтобы выхаживать бедных и раненых, пришлась британцам очень по вкусу; сохранилось множество ее трогательных размытых фотографий военного времени. Дэвид Уорк Гриффит снял ее в пропагандистском фильме 1918 года «Сердца мира», потому что, по его словам, она была «самой обожаемой англичанкой». В военной версии популярной сатирической песенки «Берти из Берлингтона» ее увековечили словами: «Наемся бананов / я с леди Дианой: / кто ж знал, что в больнице / есть светские львицы».

Светская жизнь Дианы представляла для публики не меньший интерес, чем ее аристократическое происхождение. С ее первого выхода в свет в 1910 году женские журналы вроде «Леди» и колонки светской хроники писали обо всех званых ужинах, которые она посещала, обо всех ночных клубах, куда она захаживала, и в подробностях описывали ее наряды и остроумные реплики. Ее известность не ограничивалась Лондоном: «Абердинский журнал» доверительно сообщал своим читателям, что «ни один маскарад не считался состоявшимся, если на нем не побывала леди Диана», а «Нью-Йорк Американ» называл ее «украшением всякого интеллектуального и богемного общества».

Своей оригинальностью, умом и красотой Диана превзошла все самые смелые материнские надежды. Ее мать Вайолет внешне придерживалась социальных норм, но на деле обладала творческой, почти богемной натурой и передала ее дочерям. Именно Вайолет была отчасти виновата в том, что в 1914 году Диана решила бросить вызов уготованной ей судьбе.

В юности Вайолет была изящной красавицей будто не от мира сего: бездонные темные глаза, бледно-рыжие волосы, нимбом окружавшие лицо. Она поддерживала приверженцев эстетического платья, презирала турнюры и рукава с буфами и носила наряды простого кроя, подражая свободе и спонтанности романтических героинь, дополняла их кружевными шарфами, трепетавшими на шее и запястьях, букетиками полевых цветов, прикрепленными к поясу, и наследной тиарой, надетой задом наперед на манер ободка, удерживающего копну ее рыжих волос. Она была умна и разбиралась в темах, которые ее интересовали. Вайолет была одной из ключевых фигур кружка интеллектуалов конца девятнадцатого века «Души» ^[16], рассуждала об искусстве и порицала ханжество викторианской эпохи. Особое восхищение вызывали ее любительские эксперименты, а несколько бюстов ее работы и портреты серебряным и графитовым карандашом выставлялись в лондонских галереях.

У нее сложилась репутация «другой»; ее, пожалуй, даже считали бунтаркой. Выполняя обязанности супруги герцога, Вайолет явно предпочитала камерные ужины с небольшим количеством гостей пышным приемам и придворным балам. Водила тесную дружбу с актерами, что не порицалось, но считалось необычным, – среди ее друзей были сэр Герберт Бирбом Три и его жена Мод. Даже в начале двадцатого века подобное поведение являлось странным для герцогини. Каких бы высот ни достигли Три в своей профессии, они по-прежнему оставались людьми театра и общались со скандальным Оскаром Уайльдом. Лондонские соседи Мэннерсов по Арлингтон-стрит лорд и леди Солсбери явно опасались дурного морального влияния и запретили своим детям ходить к Мэннерсам, так как у них можно было встретить «иностранных актрис и всякий подобный сброд».